«Отпуск без конца». Фронтмен «Буерака» Артем Черепанов — о Deafheaven, «Культуре курения» и экзистенциализме

Специальный выпуск «На игле» про Артема Черепанова доступен на страницах «Сноба» в социальной сети VK и на платформе Youtube   

Для разговора ты выбрал альбом Deafheaven — Sunbather. Почему его?

Я — человек, который вырос на блэк-метале. Это был первый жанр, которым я в принципе заинтересовался в музыке. И этот альбом Deafheaven интересен тем, что его играют люди, которые не являются классическими представителями жанра. Они не носят корпспэйнты (черно-белый грим металлистов — Прим. ред.), не носят бронированную одежду с шипами. Визуально это, по сути, пост-панк коллектив — они выглядят как офисные клерки. Мы до интервью обсуждали The Smiths — вот они играют восьмые ноты, а Deafheaven берут те же самые аккорды, но тридцать вторыми. Включают перегруз, делают бласт-бит — и получается пост-блэк-метал, который в свое время очень сильное впечатление произвел и на хипстеров, и на металлистов.

На мой взгляд, они немножко дальше продвинули жанр металла. Немножко убавили в нем снобизма, пафоса. Это позволило, например, не отращивать себе длинные волосы, не бить всякие татуировки, но слушать эту музыку и наслаждаться. Удивительно, кстати, — в 2014 году была презентация Apple, и они на каком-то новом айфоне того времени показывали обложку этого альбома, он тогда только вышел.

Я люблю классический шугейз типа The Jesus and Mary Chain или какой-нибудь ванильный Slowdive, но блэкгейз типа Deafheaven мне никогда не нравился. Мне кажется, когда есть такая плотная стена звука, в противовес должен быть минималистичный текст и отстраненный, легкий вокал. Когда начинается скрим и унылые строчки про «гниющее сердце» и что-то вроде, я сразу выключаю. Можешь мне объяснить, как любитель «тяжелой» музыки, как ее надо слушать?

Я тогда сперва расскажу, как я вообще пришел к музыке такого толка. Я рос в Новосибирске, и изначально музыка меня никоим образом не интересовала. Потом я пошел в первый класс. И вот ребята, которые со мной учились, часто слушали альбом Децла «Кто ты?». Я помню, что он им очень сильно нравился. И мне тоже давали кассету, я слушал и думал: «Что-то не так со мной». «Кто ты? Человек города в тумане. Кто ты? Открой свои мозговые грани» — вот это все на меня не работало.

Тут надо сказать, что в моей жизни не было отца — точнее, он появлялся, но буквально раза два или три за всю мою жизнь. И в один из этих трех раз он пришел ко мне в гости, увидел, что у меня кассета лежит, и сказал: «Ты слушаешь какую-то фигню. Вот тебе нормальная музыка». Я думаю: «О, это же батя, мы одной крови. Сейчас он мне объяснит, как должно быть». А он принес мне Валерия Леонтьева и группу Hi-Fi. Спасибо отцу, конечно. Я послушал и понял, что музыка — это совершенно не мое. Кстати, многие до сих пор считают, что музыка — это не мое.

Теперь мы знаем, кто виноват.

Впоследствии появился канал MTV, даже в Новосибирске в то время он уже шел. И здесь возникает еще одна неочевидная связь: с одной стороны, был канал MTV, а с другой — были переходы, в которых продавались пиратские кассеты. По MTV я впервые увидел Мэрилина Мэнсона — это был клип на песню The Nobodies. Я невероятно офигел с того, что там происходит, пошел в переход и попросил продать мне Мэнсона. И мне сказали: «А зачем покупать Мэнсона, когда есть Cradle of Filth?». Я купил их кассету — и получил такую кричащую, экспрессивную музыку с графоманскими текстами, пропитанными Лавкрафтом и средневековой мифологией.

И я в этом увидел выражение какой-то боли. Как будто, будучи простым человеком, ты очень много переносишь разных неприятных ситуаций в жизни, но ты не можешь выразить свои чувства по этому поводу. А потом ты слышишь этот металл и там поют: «Я хочу всех убить и все уничтожить». И ты проникаешься этими идеями. Тебе как будто больше и не нужно выходить из этого состояния. Я до сих пор в такой «кричащей» музыке вижу выход из отчаяния, из депрессии или чего-то вроде.

И как раз с тех пор мне нравится такое экспрессивное исполнение. Но, если возвращаться конкретно к Deafheaven, они как будто бы расширяют грани. Условно, когда я был ребенком, все делилось на субкультуры. Металлисты могли слушать металл, рэперы могли слушать рэп. Если ты рэпер и хочешь металл послушать, то, скорее всего, тебя исключали из твоей касты, либо тебе приходилось менять свои планы. А Deafheaven — это группа, которая позволяет абсолютно неподготовленному слушателю, который, возможно, боится экстремальной музыки, попробовать ее послушать и, скорее всего, даже получить определенное удовольствие.

До «Буерака» ты был бас-гитаристом в группе «Культура курения» — и вы там как раз играли что-то подобное. Как ты туда попал?

Мне написали ВКонтакте: «Нам нужен бас-гитарист». Я сказал: «Окей». И я там работал как профессиональный наемник: «Дайте мне место, дайте мне время, я приду и все сделаю».

Изначально я басист такого, скажем, правильного характера. Я учился играть на бас-гитаре по фанку разному. Когда мне было лет 14–15, мои родители взяли кредиты, чтобы купить мне первую бас-гитару после огромного количества моих просьб. Интернет у меня тогда был по карточкам, и я помню, как оплачивал себе час интернета и заказывал видео из школы игры на бас-гитаре — там были уроки от Стюарта Хэмма и других классических басистов. И тогда я въехал, что бас-гитара — это история про грув и ритмику, про «рваные» ноты, а не что-то для несостоявшихся гитаристов.

В «Культуре курения» я как раз услышал нехватку грува. Я пытался собой восполнить пост-панк составляющую этого коллектива. Даже в тех случаях, когда все партии писал гитарист, а только он их и писал, я пытался их «порвать», сделать более танцевальными. Мне хотелось, чтобы перед металлом шла какая-то танцевальная интрушка. При этом я до сих пор не знаю, понимали ли они вообще, чем я занимаюсь. Но мне было интересно там поучаствовать чисто с такой пост-панк позиции.

Почему ты оттуда ушел?

Поле интересов перестало пересекаться. Уже было невозможно находиться в двух коллективах одновременно. Я понял, что у меня есть группа, где я могу реализовать все свои идеи. И мне там не нужно ни с кем советоваться — я сам могу придумать и спродюсировать все, что мне нужно. Да и как будто просто закончилась эпоха. Тем более, я же там был наемником. То есть мы общались, дружили, выпивали, вместе куда-то ходили постоянно. Но все равно у меня там была наемническая функция.

В одном из ранних интервью ты говорил — не знаю, иронически или нет, — что «Буерак» хочет привнести какую-то особую «русскость» в современную российскую музыку, которая слишком сильно ориентируется на запад.

Мне просто нравится такая русская литературная абсурдность, и в «Буераке» она есть.

А из русской музыки я слушал только «Король и шут». В детстве очень любил эту группу. Но вырос я на Cradle of Filth, на Мэрилине Мэнсоне, на группе Dimmu Borgir. Как-то так сложилось. Я никогда не слушал группу «Кино», например, — и до сих пор не могу.

Ты помнишь, когда впервые увидел Мамонова?

Да, меня это очень сильно впечатлило. Я его увидел в фильме «Такси-блюз» — и мне он понравился, я на себе этот фильм прочувствовал. Я тоже человек из провинциального города, и я испытывал давление того же рода — когда ты творческий чувак и хочешь жить немножко иначе, но все говорят, что ничего у тебя не получится, поэтому даже не пытайся — иди на завод работать. Живи, чтобы оплачивать еду, чтобы жить дальше. Мне такой подход не нравился. И у меня была на этом фоне депрессия, кризис, через который я пришел в экзистенциализм. Я читал Сартра, читал Камю и подобных авторов. Мне все это было близко.

Остается близко? У меня была похожая история с экзистенциалистами — но после подросткового возраста я все равно стал жизнь ощущать сильно иначе.

Ну просто жить — это ведь тоже экзистенциализм. Когда ты сам берешь ответственность за свою жизнь. И ты можешь пустить ее на самотек и решить: «Я буду таким, какой я есть, вне зависимости от обстоятельств, вне зависимости от всего». Мне кажется, это тоже можно понимать как проявление какой-то внутренней силы.

Стоический такой подход, да.

Это абсолютный стоицизм, да. Вообще, мне кажется, что очень важно в жизни быть готовым проиграть. Принять поражение. Не как всякие Маркаряны и Эндрю Тейты учат, что «ты мужчина и ты всегда должен носить Audemars Piguet» и к чему-то приходить якобы серьезному. Я хочу прожить жизнь так, как мне это нравится. Но при этом я готов проиграть и потерять вообще все — любовь аудитории, людей вокруг. По крайней мере, я буду делать то, что хочу делать, и в этом плане останусь верен себе. Мне кажется, это важнее всего — важнее, чем деньги, важнее, чем признание.

Какой у тебя любимый состав «Звуков Му»? Или альбом.

Мне очень сильно нравится Липницкий, басист. А по альбомам — я вообще больше синглы слушал. Мне нравится попса — «Досуги-буги», «Серый голубь». Я в принципе в любой музыке люблю хиты больше. Я считаю, что любая музыка, — независимо от того, пост-панк это, рок или металл, — это все равно поп-культура. И люди, которые вовлекаются в субкультуры, просто становятся «нетакусиками», заложниками собственной позы — и при этом наивно думают, что они не участвуют в поп-культуре.

Хотя это та же самая популяризация. Любая музыка, которая собирает стадионы и огромные стриминги, становится частью популярной культуры. И даже металлисты, которые слушают только металл, все равно ищут хиты в этой музыке. Если ты слушаешь Cannibal Corpse, ты будешь слушать песню Hammer Smashed Face. Если ты слушаешь Cradle of Filth, ты обязательно будешь слушать песню Nymphetamine. Эти четыре аккорда будут тебя одинаково захватывать в любом жанре.

Я, кстати, очень жалею, что Мамонова уже нет, потому что нас как-то звали играть на фестивале «Чернозем» — по-моему, где-то в Воронежской области, это что-то типа «Нашествия». И я туда вписался только из-за Мамонова. В остальном там был классический состав в духе «Арии», «Алисы» и так далее. Все великие коллективы, которые я никогда в своей жизни не слушал, не буду слушать и никому не советую слушать. Простите, группа «Ария» — но хватит уже косить под группу Iron Maiden.

И вот на этот фестиваль я вписался чисто из-за Мамонова. Я немного, как такая сучка-фанатка, представлял, как я встану перед Петром Мамоновым, и он мне скажет, как на интервью Собчак: «Со мной рядом постоять за счастье». Я бы скорее всего правда испытал это счастье. Но фестиваль этот отменился по каким-то неведомым причинам. А через год он умер. И я решил, что я просто невезучий человек.

А тебе какой Мамонов ближе — тот, который «в золотом костюмчике, и тридцать девочек, и вышел Петр Николаевич» или поздний с его христианством?

У меня был период, когда я читал Кьеркегора, христианский экзистенциализм. И меня даже вдохновляла идея такого радикального христианства. Мне вообще нравится христианство и религиозность в целом с позиции эстетики: мне нравятся готические храмы, какие-то витражи, я люблю аромат ладана. И Кьеркегор как раз говорил, что развитие человека может идти с позиции обывателя, а может со стороны эстета. А эстет — это, по сути, тот же обыватель, который умеет наслаждаться искусством.

Есть еще этический человек, который уже и эстетику отодвигает назад, ему становится интересен вопрос семьи, то есть он больше не является эгоистом. И самая высокая ступень у него была, естественно, религиозная. При этом он говорил, что религиозный человек все равно будет одинок перед Богом. Он не находится в диалоге с Богом и впоследствии умирает в одиночестве, просто со своими взглядами, насколько я помню. Я могу ошибаться — господа философы, если вы это читаете, простите меня.

И мне кажется, что это все красиво довольно. Я люблю аниме «Берсерк», люблю стоицизм, «что вершит судьбу человечества в этом мире?» и так далее.

После смерти ты останешься один перед Богом или перед темнотой и ничем?

Перед темнотой и ничем. Мне кажется, это даже более смело. Хотя я вообще не живу в рамках ожиданий. Когда ты чего-то ждешь, все рушится, рассыпается. Японцы, например, считают, что жизнь — это отрезок, и ты просто проживаешь этот отрезок так, чтобы что-то успеть сделать. А если что-то будет дальше — ну, спасибо большое.

Хотя, конечно, любой человек из страха верит в загробную жизнь или что-то подобное. И я все равно считаю, что человеческому мозгу не все подвластно. Мы видим только то, что можем воспринять, ощутить, понять и так далее. Только то, что нам доступно.

Вернемся к музыке. Пост-панк бывает разным — мы недавно сделали большое видео про «Мегаполис» тех времен, когда они как раз играли воздушный пост-панк в духе Wire. Ты думал когда-нибудь, почему у нас прижился именно этот «думерский» вариант жанра и все теперь просто монотонно бубнят?

Я сейчас, конечно, половину аудитории потеряю, но скажу. Например, вот жил я в Новосибирске. Жил небогато, вокруг меня были печальные виды, зима у нас длится полгода. Но мне всегда хотелось бороться с этим внутренне. Я смотрел клипы Мэрилина Мэнсона и думал: «Как круто это выглядит! И как круто, что он может себе вообще позволить такие вещи, которых я себе позволить не могу».

Есть же этот мем про «Диснейленд». Какая-то песня, и там чувак поет: «Ты живешь в пост-совке, поэтому у тебя в жизни ничего не будет, — иди ешь свой суп с макаронами в детском саду». И мне всегда хотелось вырваться из этого супа с макаронами в детском саду. А у некоторых людей как будто есть такой стокгольмский синдром, когда люди начинают любить эти панельки, этих гопников, которые тебя бьют за то, что ты хочешь жить так, как ты хочешь, — и отсюда образуется аудитория всей этой музыки.

Для меня это немножко «терпильная» история. Когда мы заходили в пост-панк, мы изначально смеялись над пост-панком. Мне он казался очень смешным, позерским, хипстерским. Я просто в это не верил. И мне хотелось еще сильнее гипертрофировать это впечатление, сделать такой «Кровосток»* в пост-панке. И первое время мы делали вид, что мы деревенская группа, которая приехала на музыкальный конкурс. И темы песен были соответствующие — что кто-то у кого-то коня украл, что я кого-то пырнул заточкой и считаю, что это правильно, поэтому пырну еще раз. Подобные истории.

Но мне становится грустно, когда люди начинают всерьез этим проникаться. Какой-то философ говорил, что самое простое, что может сделать человек, это согласиться с действительностью, которая его окружает. И на самом деле так и есть. Вы можете пытаться изменить ее, вы можете пытаться с ней бороться, быть личностями, продвигать то, что вам интересно, — но вы выбираете просто встать на колени.

Как пел Александр Вертинский. Ты сказал про этот иронический элемент, уже преодоленный, — тебе сегодня снова хочется делать более серьезный материал? Возможно, что-то как раз в духе «Культуры курения».

Тут есть несколько интересных моментов, которые в моей голове работают. Временами я бываю абсолютно искренен. Я убираю персонажа буераковского и могу написать песни, которые описывают ситуации из моей реальной жизни. Но я не буду говорить, какие это песни, чтобы слушатель сам пытался до этого допереть. У нас скоро будет новый релиз, называется «Отпуск без конца». И там, да, будут серьезные джазовые мрачные аккорды, там будет саксофон. Это уже совсем другая музыка.

Кто сегодня слушает «Буерак»? Я видел много недовольных комментаторов, которые пишут, что раньше было лучше и вспоминают условный 2017 год. Это вся та же аудитория, которая пытает себя вашими новыми релизами?

Исходя из концертов, аудитория каждый год меняется. Приходят новые люди — как правило, это более молодая аудитория. Многие говорят, что иметь молодую аудиторию не круто, — хотя на самом деле это самые понимающие, самые продвинутые люди, как правило. А старая аудитория, конечно же, хочет ассоциировать группу с тем, что она впервые от нас услышала. Им нужно, чтобы мы производили такой же контент.

Но, обращаясь к старой аудитории, чтобы вы понимали, когда я писал альбомы в духе «Пролетариата» и «Танцев по расчету», у меня лежало около сотни песен. Я не шучу, я могу скрин сделать или показать. У меня есть примерно сто песен старого формата с текстами и со всем, — потому что я задрот и все делаю основательно. Но я просто не понимаю артистов, которые работают по шаблону. И это не только песен касается.

Включите любой концерт современных артистов, там всегда эта херня начинается: «Друзья, здравствуйте! Вы готовы? Я вас не слышу! Подпевайте!». Я каждый раз смотрю и думаю: почему вы не даете людям находиться в том состоянии и в том настроении, в котором они сами хотят находиться? Зачем вы пытаетесь их как-то искусственно поменять на время концерта? В этом есть какой-то комплекс тамады: ты пришел, и ты как будто не уснешь нормально, если люди под тебя не будут танцевать.

Ты упомянул новый альбом — расскажи побольше о нем.

Это экспериментальная история, в которой я вдохновился темным джазом. Я много слушал Майлза Дэвиса, его альбом Bitches Brew, находил старых артистов типа Элис Колтрейн и через них проникался этой мрачной ритуальной атмосферой. И я понял, что самая мрачная музыка — это не блэк-метал, это джаз, который даже не позиционируется никем как какой-то особенно темный.

Основная концепция альбома — это ночное настроение, саксофонные протяженные нуарные партии, классическая «буерачная» лирика и использование низких питчей для усиления какой-то общей лютости. Мне эстетически очень нравится этот релиз.

Эта эстетика родом из «нуарного» голливудского кино?

Да. Я в целом очень часто пишу музыку по впечатлениям от кино. Я люблю традиционный голливудский нуар — с Барбарой Стэнвик, с Робертом Митчемом. Знаешь его? Смешно, что он снимался в ремейке «Мыс страха» и играл там копа, а в оригинале играл этого ублюдка, которого в новой версии играет Роберт Де Ниро. И я читал его биографию и ей тоже вдохновлялся, — это был чувак, который играл кантри-музыку, его много раз ловили за наркотики, абсолютный такой ублюдок.

С ним был какой-то фильм, где он должен был дать пощечину актрисе, и он не мог договориться с режиссером, как именно это сделать. И он подошел в итоге и просто режиссеру ее влепил и спросил: «Вот так нормально?». Естественно, когда ты все это смотришь, ты проникаешься эстетикой. Но при этом я не хотел заниматься этим ретродрочевом, какой-то костюм на себя напяливать оверсайзовый. Мне хочется адаптировать эту атмосферу под современность. То есть я в этом смысле все равно мыслю как постмодернист, как метамодернист.

И я не понимаю, почему современные пост-панк-артисты до сих пор играют чисто по-советски. Пост-панк — это все же такая лютая, монотонная музыка. Почему до вас, дураков, ни до кого не дошло использовать низкие питчи? Ребята, сейчас мы выпустим альбом, — вы обязательно запишите себе и попробуйте тоже это сделать.

Ты помнишь, когда впервые услышал Моррисси?

Моррисси? Как правильный басист, я, естественно, учил песню «This Charming Man» — это было году, наверное, в 2010. Тогда же я общался с одной девушкой — мы не находились с ней ни в каких отношениях, просто довольно близко общались. И мы с ней вместе слушали The Smiths, а потом, естественно, пошли дальше по хипстерской истории — The Kooks и всякие подобные группы. The Drums мы слушали.

И вот с The Smiths и этой девушкой у меня до сих пор есть одна нерешенная травма. У группы «Культура курения» был как-то концерт, и я позвал ее прийти. А она не пришла — и ее в тот же день сбила насмерть тачка. И я до сих пор чувствую, что мог бы продавить, чтобы она пришла, и тогда она бы сейчас оставалась в живых. Вот такая мрачная сибирская история. И The Smiths у меня отчасти с ней ассоциируется.

Буквально как в «There Is a Light (That Never Goes Out)». Чуть отойду от этой истории — ты никогда не пытался найти артистов, которые бы на русском удачно копировали The Smiths? Опыт «Кино» или какой-нибудь «Петли Нестерова» мне кажется не совсем близким, там все-таки про другое было.

Мне кажется, Motorama идеальнее всего это делала. Но я все равно огромное уважение испытываю к Владу Паршину. Это прекрасный человек. Был период, когда мы с ними общались. Я даже помню время, когда я на них снизу вверх смотрел, пытался у них чего-нибудь поднабраться. Но, тем не менее, The Smiths — это все равно очень английская музыка, британская, и на русском она как будто в принципе невозможна.

Если пофантазировать, я бы еще группу «Элен» назвал. Слышал «Элен»? «У тебя в рукаве самодельный планер» — на самом деле, прямо чувствуется, что они хотели повторить. Но повторить это невозможно. Потому что Джонни Марр — офигенно крутой гитарист. У нас даже такие аккорды никто не использует, попроще играют.

Я при этом никогда не понимал феномена популярности Depeche Mode в России — почему именно они и чем конкретно эта музыка цепляла. Я во многом из-за этого шлейфа популярности группы в 1980-е так их и не расслушал. И не хочу.

А я большой поклонник. Как раз со времен «Культуры курения» я слушал альбом Black Celebration 1986 года. И я помню прямо эти времена: когда ты в плацкарте ложишься на верхнюю полку, внизу кто-то сидит и ест эту свою курицу руками, а ты включаешь Depeche Mode и думаешь: «Ну, я, все-таки, более эстетичный, чем вы».

Мне очень нравится мелодика Depeche Mode. Мне и последний альбом нравится, который записали уже без Эндрю Флетчера. Когда они пост-панк внезапно заиграли, как в песне «Ghosts Again», например. А еще, кстати, есть абсолютно ублюдская русская группа, называется «Депеша». Они тоже играли синти-поп, там чувак в косухе, у него «площадочка». У них есть песня, «Молитва» называется — абсолютно кринжовая.

Ты упорно продолжаешь жить в Новосибирске — для тебя этот город становится таким «пространством памяти», где все связано с прошлым и с тобой лично? Ты ощущаешь какую-то неразрывную связь с городом, который тоже стал про тебя?

Думаю, да. Появляется какое-то ощущение неотделимости от того, что происходит, и наступает принятие мира вокруг со всеми его изъянами. Ты либо готов с этим что-то делать, либо просто сидишь дома и пишешь музыку. Если брать Москву — здесь есть очень много интересных коктейлей, баров, которые меня могли бы заинтересовать. Я мог бы очень сильно оторваться от дел, которые для меня по-настоящему важны.

Возможно, что отчасти это такая осознанная аскеза, чтобы не приходить в мир, который на самом деле хороший и крутой. В Москве объективно лучший мир, чем тот, который есть в Новосибирске. Но, если мир вокруг меня будет лучше, то я, как и любой современный человек, могу начать поддаваться разным соблазнам. А я не хочу.

Кроме этого Москва чем-то принципиально отличается от Новосибирска?

Единственное отличие — в Новосибирске меня узнают даже в магазинах. Причем у меня уже в силу старости, видимо, отключаются какие-то рефлексы. Раньше я шел по улице, и у меня всегда срабатывал детектор внутренний: я даже не смотрел на человека, но понимал, что он хочет со мной сфотографироваться. Я знал, что через 10 секунд он подойдет и что-то спросит. И я как-то ждал этого, заранее готовился. А сейчас я как-то уже отпустил свою узнаваемость. Да и вообще я перестал ощущать свою значимость какую-либо. Для кого-то ее, может, и не было никогда.

Последний вопрос — есть ли у тебя какое-то главное воспоминание или впечатление, к которому ты время от времени возвращаешься, чтобы с собой синхронизироваться? Может быть и недавнее — что придет в голову.

Это интересный вопрос. Наверное, на меня произвело впечатление рождение моего сына. И конкретно то, что он в чем-то пошел по моим стопам. Я занимался в детстве каратэ, и сейчас, когда мы летели в Москву, меня по-доброму насмешил один момент. Мой сын встретился с нашим гитаристом Сашей Макеевым, пожал ему руку и сказал что-то вроде: «Привет. А я иду на тренировку». И так вот вальяжно пошел. И мне показалось, что в этом есть какая-то преемственность. Мне кажется, это важно.

Беседовал Егор Спесивцев

*Минюст РФ признал Антона Черняка (группа «Кровосток») иностранным агентом.