«Я люблю лес, и мне очень страшно на Лиговском проспекте». Шоша Менаховская про «конъюнктуру», альбом «керамика» и волшебство

Ты можешь назвать главный музыкальный альбом в твоей жизни?

Мне тяжело что-то на первое место поставить. Я назову три. Во-первых, это The Microphones — The Glow Pt. 2. С этим альбомом я познакомилась году в 2018–2019, но точно не помню, как. Либо я увидела его в каких-то музыкальных пабликах «ВКонтакте», либо мне его кто-то посоветовал. Но я точно видела обложку.

В 2019 году я слушала его каждый день. Он стал для меня суперважным. Если я правильно помню, он в 2001 году записан, то есть задолго до того, как я его послушала. Я начала погружаться в лор Фила Элверума (основатель The Microphones — Прим. ред.): узнала, например, что у него жена умерла от рака, и следующий альбом он написал на ее инструментах. Чем больше я узнавала его как личность, тем ближе мне становилось то, о чем он поет. Мне очень нравится этот его «поток сознания».

Я вообще люблю такое, и у него часто песни строятся именно так: «Я шел туда-то, когда я был молодой, еще 10 лет назад, а теперь я один и буду собирать мою дочь в школу, а ты умерла» — и так далее. Мне нравится, когда образы цепляются один за другим. Это если говорить про тексты: много абстракций и много «потока сознания».

А если про музыку?

Если про музыку, тогда в целом был популярен такой лоу-фай, случился его ревайвл. И мне очень нравится, какие там перегрузы. Я потом еще узнавала, как именно они были сделаны, каким способом этот эффект был достигнут. Там какая-то крутая аналоговая штука использовалась, и я сама такое тоже очень люблю.

На этом альбоме очень крутой контраст тихих и громких, перегруженных частей. И мне очень нравится, что там много music concrete — то есть звуков окружающей среды, и особенно много звуков парохода. Я слушала этот альбом еще когда жила с родителями, училась в университете и до утра делала всякую домашку. А у них квартира как раз рядом с портом — и я те же самые звуки под утро слышала из окна.

Я так люблю этот альбом, что я его больше не слушаю, потому что он мне причиняет очень сильную боль. Но альбом суперский. Еще, наверное, упомяну Music for Airports Брайана Ино — очень люблю эмбиент. Я кучу раз слушала этот альбом, и каждый раз находила в нем что-то новое. Ну, и он, конечно, сам по себе знаковый. Еще буквально два слова скажу про Neutral Milk Hotel — это база абсолютная. Тоже лоу-фай, тоже абстракция, акустические инструменты, крутые аранжировки. Это прямо целый мир.

Я смотрел твое видео про их альбом In the Aeroplane Over the Sea. Интересно было обнаружить, что «барабанная голова» из «последнее, что я увидела» — это такая отсылка к обложке этого альбома, сам я ее не считал. Меня сначала подкупил этот момент, а потом я узнал, что ты шаришь за «нижний интернет» — и вот мы здесь. Странный вопрос, но ты Пророка Санбоя никогда не слушала?

Не просто слушала — мы делали кавер на его песню «Что такое денди?». На нас тогда обозлилась вся фанбаза Пророка Санбоя, и он сам писал нам угрозы в так называемом «ВКонтакте». Так что я очень хорошо знакома с этим персонажем.

Я считаю, что он — легенда. Даже если опустить все приколы, я очень рада, что у него сейчас действительно есть какая-то музыкальная карьера, что он выступает с концертами. Я не знаю, сколько ему лет, но он же всю жизнь занимался творчеством — и все-таки получил признание, хотя и через прикол. И ведь он действительно делает классные вещи, он крутой шоумен и все такое. Поэтому я за него очень рада. 

Полностью согласен. Ты в каком-то из интервью говорила, что у тебя в детстве случилось религиозное переживание от прослушивания Let It Be. Это как?

Мне исполнилось шесть лет, и мне на день рождения подарили синтезатор. Там была возможность слушать демо каких-то песен, которые ты потом мог по подсвечивающимся клавишам сыграть. Я нажимала всякие рандомные кнопки, там было много музык, которые мне нравились. Но однажды я нажала какую-то цифру — и заиграла просто потрясающая музыка, которая тебя в какой-то свой мир засасывает.

Я послушала эту мелодию, и у меня от нее появилось чувство такого сильного единения с музыкой, какое я всего несколько раз в жизни испытывала после этого. Я из еврейской семьи, и у меня тогда было ощущение, что есть я и есть много-много поколений таких же людей до меня, все мое генеалогическое дерево, все еврейские люди мира, которые в этот момент со мной соединились. Это было такое вселенское единение, и при этом очень глубокое погружение в музыку. Я была в восторге.

Я подошла к маме, напела ей песню, и она сказала: «А, ну это же Let It Be». А моя мама всю жизнь любила The Beatles. И я с того момента тоже полюбила.

Ты училась в еврейской гимназии для девочек и, насколько я понимаю, росла в относительно закрытой среде — можешь рассказать, что это за опыт?

Мой опыт был такой: вот у нас есть улица, которая ведет к школе, и на всей этой улице, в каждом втором доме живут мои друзья. Мы все жили очень близко друг к другу, наши родители все были друг с другом знакомы. Я знала всех братьев и сестер каждой моей одноклассницы, а она знала всех моих братьев и сестер.

В школе были очень маленькие классы. Я училась в самом большом — нас было 11 человек. И это был самый большой класс за всю историю школы. Поэтому, да, было ощущение, что вы не только одноклассницы, вы подруги, вы постоянно друг у друга дома тусуетесь. Ваши родители тоже постоянно находятся друг у друга дома, потому что они друзья — и это было классно, потому что всегда была взаимопомощь.

И при этом ты все время немножечко на виду. Какие-то твои поступки обязательно оцениваются. Притом что в Петербурге очень творческая, очень «интеллектуальская» община. Большинство родителей моих одноклассниц были какими-то крутыми художниками или искусствоведами. То есть они изначально вышли из академической среды, и потом уже, в начале 2000-х, стали более религиозными.

Так что это не была, знаешь, такая закрытая, религиозная-религиозная среда, где мы ни о чем ничего не знали. Мы каждую неделю всем классом ходили в Эрмитаж, и вообще в «большой мир» были погружены. Но не до конца. Когда я начала ходить в художку, я не очень могла найти общий язык с девочками, которые там учились — там тоже были только девочки. Они говорили о чем-то, а я просто не знала, что это. 

Например?

У меня всегда была тяга к музыке, я в детстве музыкой занималась, и дома ее слушала, но музыки было очень ограниченное количество. Я слушала то, что у моей мамы добавлено «ВКонтакте», слушала то, что у нас на кассетах было — очень много The Beatles, «Кино», «Аквариума».У нас была целая куча кассет с музыкой, аудиосказками и музыкальный центр. Моей любимой кассетой была «Воробьиная оратория» Курехина, вот ее я все свое детство слушала. Еще был прекрасный диск «Колбасный цех 4» — какая-то рейв-электроника. И все. Это был весь мой набор.

То есть, условно, песню Animal ДжаZ «Джинсы порезаны, лето, три полоски на кедах…» — я услышала в первый раз в 18 лет. И она мне очень сильно понравилась, но мы ничего такого не слушали, у нас в машине радио с популярными песнями не играло. Я все время искала, где эту «другую» музыку можно найти, но я просто не понимала, что мне гуглить, что искать. Я не знала никаких названий песен, групп.

Я помню, как я обратилась к моим подругам в художественной школе. Я говорю: «Что вы слушаете? Дайте мне это послушать». И одна девочка говорит: «Ну, вот есть группа “Король и Шут”, например, она очень крутая». Я тогда подумала: «Хорошо, я тебе верю. Ты самая крутая рокерская девочка в художественной школе. Дай послушать». Она мне включает — и, ну, может быть, это нужно впитать, но я как-то не впитала. Я даже по приколу такое не могу слушать, мне не нравится. Еще она мне включала 30 Seconds to Mars — их я тоже услышала впервые в жизни и мне тоже не понравилось.

Из того, что девочки показали, мне очень понравились My Chemical Romance — вот это было круто. А мои одноклассницы вообще не слушали музыку, им было неинтересно. И вот в этом плане я ощущала небольшую замкнутость. Не знала, где музыку найти. 

Как началась «конъюнктура»? Паблик «ВКонтакте» существует с 2017 года, первый альбом вышел в 2019. Что-то еще же происходило между этим?

Да, паблик существует с 2017 года, но я тогда просто выкладывала туда песни, записанные на диктофон. Я сразу понимала, что надо выступать — тогда это был единственный способ, чтобы о тебе узнали. Плюс, это позволяло интегрироваться в музыкальное комьюнити. И я искала людей, с которыми я могла бы это делать. Сначала я нашла двух своих одноклассниц. Они очень быстро слились — мы сыграли один концерт и все. И дальше я уже познакомилась с другими чуваками, с которыми мы продолжили делать музыку. Потом состав менялся еще раз 15 или 16.

Получается, «конъюнктура» — это ты?

Это моя группа, для которой я пишу все — музыку, тексты, аранжировки. Потом я приношу все это нынешнему составу, и мы уже вместе их дорабатываем. Они предлагают всякие решения, чтобы эти песни возможно было сыграть на концерте. Мне почему-то это очень важно: чтобы песня существовала в реальном мире. Потому что в компе можно написать сколько угодно дорожек, а в реальности она не сработает.

Когда группа формировалась, я познакомилась с Ильей Сахаровым, нашим барабанщиком — и это было, наверное, главное музыкальное событие, которое со мной произошло. С того момента барабанщик у нас не менялся, и я надеюсь, что не поменяется уже никогда, что мы с Ильей никогда не разойдемся. Мы вместе делаем очень много всего, поэтому я бы сказала, что «конъюнктура» — это я и Илья.

Илья менеджерит группу, все время меня подталкивает писать песни. Короче, играет очень большую роль в «конъюнктуре». Остальные музыканты приходят, остаются на какое-то время и уходят. Так случается не по каким-то негативным причинам: кто-то не видит здесь быстрого роста или, например, хочет переехать в другой город. Эти изменения довольно плавно происходят, и я уже намного спокойнее к ним отношусь.

Ты сказала про способность Ильи «менеджерить» — а тебе приходится насильно себя вытягивать в общение с людьми? Я даже расширю этот вопрос: у тебя ведь тоже все интересное в жизни происходит через насилие над собой?

Да, конечно. Все, что я делаю, я делаю через бесконечную жестокость к себе. Даже то, что мы с тобой сейчас общаемся. Перед релизом альбома я общалась еще с парой человек — и это было ужасно. Не в моменте — я просто испытываю запредельный уровень стресса. Я понимаю, что это «надо» сделать. И это интересно. Но страшно.

Ты отдельно пишешь музыку и тексты?

Я пишу отдельно музыку и отдельно тексты, потому что я их и чувствую совсем отдельно. Мне больше нравится писать музыку. Тексты мне скорее «надо» писать, но они все равно где-то витают. Я бы лучше писала только музыку, но я просто не хочу «заказывать» тексты у кого-то. Я помню свой самый первый текст — это было, наверное, лет в 10, когда я поняла, что я буду заниматься музыкой. Я довольно хорошо его помню, но не хочу цитировать. Не то чтобы он дурацкий. Он был неплохой. Просто он тоже был с религиозным подтекстом. И тоже довольно крутым, кстати. 

Остается поверить на слово. Ты говорила, что тебе важна преемственность по отношению к литературе, к поэзии. Это какие-то конкретные авторы?

Мне просто важно, чтобы текст песни не был говном. Чтобы это была не бессмыслица. Я не имею в виду абсурд, какой он бывает у Велимира Хлебникова или там у Хармса. Или у Введенского, которого я много читала. Такое мне как раз очень нравится. Мне нравится абсурд, нравится абстракция, нравится, как я уже говорила, поток сознания.

Меня очень отталкивают современные поп-хиты, в которых есть современный сленг или приколы, мемы какие-то. То есть это существует, окей. Но я про другое. И в этом смысле есть преемственность к поэзии Введенского, Хлебникова, Рождественского.

Рождественский в этом ряду — это интересно.

Ну, я все собираю из разных кусочков. Например, у моей мамы был сборник песен БГ*, который я в детстве читала как стихи. Я очень многого не понимала, и меня это очаровывало. Например: «Ну-ка мечи стаканы на стол». Какие еще мечи? Типа, оружие буквально? Это через запятую идет со стаканами — или что? Или, например, я не понимала песню, где «три сестры, три сестры черно-бело-рыжей масти» че-то там «разорвут тебя на части». И я думала: «Вау! Очень круто». Хотя ничего не понятно.

Из этой же серии я очень много слушала «Кино» в детстве, и моей любимой песней была «Алюминиевые огурцы». Потому что, ну, что за бред, что там происходит?

Из своих текстов тебе какой кажется самым удачным?

Мне кажется, «горный серпантин» — это квинтэссенция всего, что я перечислила, потому что там есть поток сознания, есть абстракция и есть очень конкретные вещи. Вот это крутой текст. Кроме него, наверное, ничего так не выделю, как поэзию. 

Вернемся к альбомам. «страшно» — это первая запись «Конъюнктуры»?

Нет, первого альбома уже нигде нет. Я не очень хочу о нем рассказывать. Представь: тебе 16 лет, ты не умеешь играть толком на электрогитаре, только узнал, что такое FL Studio и гитарные педали с эффектами. Это была проба пера во всех смыслах. Я даже не буду говорить, как этот альбом называется, чтобы никто не узнал и не искал.

Это была первая попытка записать музыку с людьми, и сейчас она мне не нравится. Это не то, с чем я бы хотела ассоциироваться. И «страшно», вот эта EP, которая вышла через полгода после самого первого альбома — это тоже какая-то каша была. Там сколько, три песни? Это была наша попытка поэкспериментировать, поиграть с чем-то и показать людям, типа: «вот, смотрите, какой мы прикол сделали». И вдруг песня «колесо» оттуда стала очень популярной. Ну, «очень популярной», в кавычках.

Мы сейчас ее не играем на концертах, потому что это акустическая песня. Она написана для трех человек, а нас на сцене пять. Да и мне просто не хочется туда возвращаться. Мне интереснее другая музыка. Я радуюсь тому, какую музыку я делаю сейчас, а тогда мне было очень мало лет, и это были какие-то неловкие попытки.

«страшно» очень кустарно создавалась, по кусочкам. Я приезжала домой к Илье и говорила: «Вот такая песня есть, давай ее запишем на zoom-рекордер». «А как мы запишем вокал? Ну, не знаю. Одолжим микрофон в библиотеке, на него запишу дома». То есть там столько лажи с технической стороны, что мне даже не хочется про это думать. Вообще обо всем, что сделано до «пепла», я предпочитаю не думать. 

А с «печальными тропиками» что не так?

Они тоже не очень. Очень сыро сделано, как-то по-детски. Как будто рисуешь вслепую. Я ровно этим тогда и занималась. Я чувствовала, что хочу какого-то эффекта добиться своей музыкой. У меня в голове звучала эта музыка, но как мне ее выразить — я не знала. Как людям объяснить, чего я хочу — я не знала. Как найти человека, который это грамотно запишет — я не знала. Но я все равно это делала, потому что у меня был импульс, я очень хотела.

Когда мы записали «печальные тропики», у меня было ужасное состояние. Мне было так плохо. Незадолго до выхода альбома я ходила в наушниках и постоянно его слушала. Только его. Слушала и думала: «Крутой альбом, супер. Выпускаем!». Потом сразу еще раз слушала — и просто начинала рыдать. «Ну, что это? Почему так ужасно?». Слушала в третий раз: «Да ничего, нормально. Вроде бы даже прикольно».

Может быть, он не настолько ужасный, как я думаю. Потому что люди мне все еще время от времени пишут: «Привет, послушал “пепел” — ну, неплохо, да. Но “печальные тропики” — вот это реальная музыка». Мне так не кажется, но окей.

Очень сложно, когда хвалят то, что сам для себя уже закрыл. Сразу возникает вопрос: «Это с тобой что-то не так или со мной?».

Да, 100%. Я ровно так же себя чувствую. У меня разница между альбомами примерно два года, и ровно столько времени уходит, чтобы эти крохи из себя выжать. Возможно, через два года я буду думать, что «пепел» — это просто кошмар. Пока нет.

Это еще и взросление. С собой прошлым соприкасаться неприятно, потому что ты прошлый всегда точно хуже. Это как старые сообщения «ВКонтакте» читать.

Про сообщения «ВКонтакте» — это ровно то же самое, да. Я иногда так делала, и мне так тяжело было. Почему я так разговаривала? Почему таким языком? Почему я так реагировала на вещи? Я настолько не хочу в себя старую погружаться. Это кошмар.

А ты тоже в школьные годы так «холодно» общалась?

Да, абсолютно безэмоционально. Мне писали: «Шоша, привет! Я в Питере. Мы с тобой не виделись два года. Может, ты хочешь встретиться?». Я отвечала: «Привет, ок». То есть мозга не было совершенно. И с другой стороны, я думаю, блин, может, тогда это была настоящая я? А все мои восклицательные знаки в сообщениях сейчас — это я уже просто адаптировалась к тому, как быть приятной? Я много об этом размышляла.

Часто так бывает, когда ко мне подходит кто-нибудь после концерта, говорит что-то, я реагирую, а потом отворачиваюсь и думаю: «Кто это сейчас говорил за меня? Кто это был?» И погружаться в старые альбомы — абсолютно то же самое, что разговаривать с собой, только младше и без развитой лобной доли. Кому надо этим заниматься?

Когда нет ни технических возможностей, ни умений, остается чистый импульс, о котором ты говорила. И получается очень личное знакомство с энергетикой артиста, ничем не оттененной. К тому же, слушатель на все смотрит по-другому: он же как бы «закапывается» вглубь твоей музыки и постепенно для себя открывает что-то давнее как очень ценное. «Что было, когда ничего не было».

Я тоже стараюсь с этой стороны смотреть, но я сама никогда в жизни этого не почувствую. Для меня это были последовательные шаги — «раз», «два» и «три». Мне все время кажется, что кто-нибудь послушает «керамику» и подумает: «Неплохо. Интересно, что у них еще было». Найдет «печальные тропики» и скажет…

«Она на самом деле кринжуха!»

Да-да-да. «Эта кринжуха нас обманула!». Но, если думать о позитивной стороне тех альбомов, мне кажется, это было чистое творчество. Когда у тебя есть желание, но нет умений, нет ресурсов, и ты все равно делаешь, потому что не можешь не делать. Это как наскальные рисунки: «Давайте измельчим камень, смешаем его с водой, окунем туда руку и оставим след на стене пещеры». И что-то получилось. Что-то получилось несмотря на то, что никто ничего не умел. Вот это, мне кажется, самое ценное.

Немножко помучаю тебя вопросами про «пепел». В песне «последнее, что я увидела» образ куклы — это оммаж? Очень в духе Siouxsie and the Banshees.

В этом случае под «куклой» я имела в виду труп, потому что это песня про моего друга, который очень рано умер. Это мои впечатления от кремации. И от смерти вообще — когда человек, который неделю назад еще был живой, сейчас выглядит, как восковая кукла. А все, что дальше, это как бы мое представление о загробной жизни. «Барабанная голова женщины с обложки», «жестяная банка» и «порошка упаковка» — я перечисляю предметы, которые были связаны с этим человеком.

«Барабанная голова» — потому что мы вместе впервые послушали альбом Neutral Milk Hotel. А «порошка упаковка» — потому что он был фронтменом группы «стиральная машина», и стиральный порошок все время фигурировал, как локальный прикол. «Жестяные банки» из-под разных газировок он коллекционировал. Ну, ты понял. Я так и пишу песни: есть какая-то боль или проблема, и вокруг нее таким мозаичным способом собираются какие-то кусочки. В «последнее, что я увидела» это кусочки нашей дружбы и того, что произошло потом. Эту песню я написала очень быстро. 

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

У тебя часто встречаются примерно одни и те же образы: «глаза», «слезы», яркий свет. Еще, наверное, «волосы» и «руки». Почему такой набор?

Знаешь, я очень люблю придумывать шутки. Ты, наверное, тоже любишь. И я заметила, что самые смешные шутки придумываются, когда ты уже почти спишь, говоришь полный бред — и всем очень смешно. Вот я люблю это пограничное состояние, когда ты просто даешь накопившимся словам выйти. Они могут очень далеко друг от друга находиться по смыслу, но их все равно что-то связывает.

Когда альбом только вышел, я в комментариях прочитала, что это «альбом с самым большим количеством упоминаний глаз». Я думаю: «Да нет. Чего ты выдумал?». Пошла переслушивать. И поняла: мне нужно перепроверять все, что я пишу. Действительно, очень много «глаз», очень много «слез». Но я же не песни пишу — я альбом пишу, и это все более-менее в один период происходит. Поэтому все, что меня как-то волнует, из одной песни кочует в другую. Я не вижу в этом проблемы.

А это и не проблема. Это твой код, который альбом и собирает воедино. Тебе еще, как мне показалось, свойственно такое «округление». Когда «бэд трип» превращается в «плохое путешествие» — вроде бы одно и то же, но совсем нет.

Если я чувствую, что получается слишком «в лоб», я стараюсь сделать не настолько «в лоб». С «плохим путешествием» так и получилось. Я не очень люблю придумывать название для песен, да и для альбомов. Но мы как-то шли с другом, и он мне сказал: «Было бы круто эту песню назвать bad trip». Я подумала: «Как бы да, но что-то не то». И я назвала ее «плохое путешествие»: во-первых, потому что там про путешествие, а во-вторых, потому что там правда похожая атмосфера. Люблю, когда «на грани».

На «пепле» был еще трек «стивен, ты действительно нечто» — отсылающий, как я понимаю, и к Моррисси, и к песне The Associates. Моррисси для тебя важен?

Слава богу, что это понятно! Обычно эту отсылку не считывают. Моррисси — не самая главная для меня фигура, но очень важная. Хотя в последнее время он меня скорее как-то отталкивает. Особенно когда натыкаешься на свежие ролики с его выступлений и думаешь: «Лучше бы я этого не видел».

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

Тебе не нравится, когда дедушка снимает рубашку?

Да, мне не очень нравится на это смотреть. Хотя, например, песню Barbarism Begins at Home я слушаю на повторе, когда у меня случаются панические атаки. Я просто ее включаю и надеюсь, что это прекратится в ближайший час. И помогает.

Но я The Smiths больше оцениваю, конечно, с музыкальной стороны, а не с текстовой, хотя и там очень много всего прекрасного. Я именно слушаю музыку. И в этом смысле это очень важная для меня группа. Мне показалось, что будет смешно назвать песню так. Не знаю, в курсе ли ты, но это же кавер.

На песню sexhater, название которой я забыл, да.

Да, и в демке она вообще называлась «Песня о мужской любви к Моррисси». Это был такой прикол. Нам с Тимофеем она очень нравилась, я приехала в Москву, мы записали вокал. И он сказал: «Знаешь, не буду ее выпускать. Забирай себе». Ну, хорошо, спасибо большое. Как раз не хватало на альбом одной песни.

Мы добрались до «керамики». Расскажешь про обложку? Кто ее сделал?

У меня есть приятельница, Карина Островская. И мне очень нравятся ее работы, они тоже «на грани». Ты вроде бы понимаешь, что изображено, а вроде бы и нет. Мы сейчас очень долго обсуждали, что мне нравится, когда что-то сказано не напрямую, а через какой-то визуальный образ, который передает тебе эмоцию. Вот у нее все работы такие. Для синглов обложки тоже делала она.

Я ей рассказывала, про что песни, какое примерно настроение у альбома. Какие цвета я хочу. Мне очень хотелось, чтобы обложка была объемная и существовала в материальном мире, не была плоской. Мы начали разгонять, — она придумала этот замок, я предложила добавить в него природу. Так появилось окошко с дорожкой куда-то, разные артефакты, камушки. Там нарисованы мои детские игрушки, фотки которых я присылала Карине. Мы обе не понимали, что делаем, но что-то сделали.

Это снова была работа с бессознательным. И я в восторге — очень крутая обложка. В ней есть и нежность какая-то, и хрупкость, и самодельность, и какая-то наивность детская. Она получилась воздушной и сказочной. Мне чего-то такого и хотелось.

Ты упомянула свои детские игрушки, — я видел, что ты их тоже рисовала и выкладывала в своем канале. Ты как вообще к своему детству относишься?

Я очень хорошо отношусь. У меня есть тоска по детству. Я, наверное, сейчас прохожу этот период, когда я понимаю, что оно заканчивается. Мне грустно об этом думать. Я давно уже самостоятельно живу и все такое, но все равно. Знаешь, как будто есть какая-то очень теплая картинка, от которой тебя отрезают. Точнее, есть что-то, что отрезает эту картинку от моей нынешней жизни. И я туда иногда возвращаюсь, думаю о каких-то моих игрушках, друзьях и детских приключениях. Это важный момент.

А ты что-то конкретное вспоминаешь?

Например, как мне было пять-шесть лет. У нас в родительской квартире до ремонта была такая огромная гостиная, совмещенная со спальней. Там было целых два окна. Я помню, что это весна, и комната залита светом. Мы с братом там на детском велосипеде катаемся вокруг стола. Вот такое вспоминается, просто домашние вещи. Но у меня тогда была связь с каким-то магическим миром. Все было волшебное.

Ты согласна, что по мере взросления лучше получается формулировать свои эмоции, но мир вокруг с каждым днем становится все менее заметным?

Да, абсолютно. Ты больше знаешь, лучше умеешь выражать какие-то эмоции. Больше понимаешь, что вообще происходит, но при этом не чувствуешь уже такую связь с миром. Происходит диссоциация. И что-то не то случается со временем. Оно начинает очень быстро идти. Ты чувствуешь, как его ход меняется с каждым месяцем.

Все мои друзья говорят о том, как с 2017-го до 2019-го прошло как будто 10 лет. А с 2019-го до 2025-го — как по щелчку, мгновенно. И это очень страшно. Меня это очень пугает, по крайней мере. Возможно, это от насыщенной жизни. А с другой стороны, событий много, но у меня больше нет школы, нет университета, какого-то внешнего каркаса, структуры. Раньше ты вставал во столько-то, в школу шел во столько-то. Может, поэтому вся жизнь за пределами школы или университета и казалась такой удивительной.

И для меня важно напоминать себе, что мир может быть таким: детским, волшебным. Но я не про какую-то магию говорю. Просто строишь дом из Lego — волшебство. Придумываешь историю — волшебство. Придумываешь песню — волшебство. И когда я сейчас рисую, вышиваю что-нибудь, когда музыку пишу, хотя с ней немного иначе, я снова чувствую этот детский азарт от исследования мира, окружающей реальности.

«конъюнктура» — очень петербургская группа. Твой Петербург — какой?

Я люблю места, где Петербург не похож на город. Я вообще ненавижу асфальт и провода, машины. Все, что город делает городом, мне не нравится. А все, что делает город похожим на райский сад, я очень люблю. При этом у меня смешанные чувства, потому что я в центре всю жизнь прожила с родителями. А потом мне пришлось переехать далеко, но я все равно регулярно приезжаю в центр. И каждый раз думаю: «Ну что за трэш. Здесь же просто невозможно находиться». Зимой ты просто ходишь по какому-то катку. Вокруг все солевые, все пьяные. Что это за Готэм-сити?

Мне это очень не нравится. И когда мне приходится на какой-нибудь Лиговский проспект выходить, я думаю: «Боже». У меня пару лет назад тоже случилась большая беда с дереализацией очень жесткой. И вот, мне кажется, что каждый раз, когда я оказываюсь на Лиговском проспекте, я как будто ее специально вызываю: «Я не здесь. Меня здесь нет». Потому что мне громко, мне шумно, мне грязно. Мне страшно. 

А вот Юсуповский парк — да. Сосновка — круто. Даже Новая Голландия мне нравится, хотя она напоминает мне ту серию «Южного парка», где их город джентрифицировался. Я просто видела Новую Голландию, когда она была впервые облагорожена в 2011 году. И это было какое-то суперхипповое, чудесное место с рампами для скейтеров, хиппи, хипстерами. Вот это было круто. А сейчас — ну, ладно.

Интервью с андеграундным музыкантом: «Я люблю лес, и мне страшно на Лиговском проспекте».

Да-да-да. Ну, это ровно так. Я люблю лес, и мне очень страшно на Лиговском проспекте.

Это тоже старость. Ты просто уже сам не способен инициировать тусовку. Не конкретную, физическую, а тусовку как эмоциональное состояние. Не идет.

Да, и мне от этого страшно. С одной стороны, мне дома очень комфортно, я готова с мужем каждый день проводить, мне никогда не становится скучно. Если бы были деньги на ежедневную доставку еды, я бы из дома не выходила. Особенно зимой.

Я сейчас в этом состоянии — это ловушка.

Вот да. У меня был такой период на пару месяцев, а потом я поняла, что это идеальная тюрьма. Настолько комфортно, все прекрасно. Мне еще комфортно каждый день есть одно и то же, потому что в падлу придумывать что-то новое. И я так много месяцев подряд могу существовать. А потом ты понимаешь, что этот комфорт, который ты так долго себе выстраивала, тебя разрушает изнутри. Потому что в этом нет жизни, нет импульса жить. Когда становится очень удобно, жизнь начинает рушиться. И вот я всегда в жизни тоже стараюсь находиться на грани, чтобы не становилось слишком удобно. Когда настолько комфортно, никаким творчеством не займешься.

Существует обязательная доза дискомфорта.

Да-да-да, это правда. Я сейчас, наверное, прозвучу не очень прогрессивно, но я думаю, что люди слишком жалеют себя. Возможно, это просто на меня так работает. Я уверена, что есть люди, которые прекрасно с собой сосуществуют, но у меня все получается только из-под палки, только с жестокостью к себе, исключительно так.

Иначе я просто ничего не буду делать. Ничего — в смысле вообще ничего. Мне нужна какая-то внешняя дисциплина. Я мечтаю, что ко мне придет какой-нибудь человек и скажет: «У тебя четыре обязательных занятия в неделю. Ходи туда, или все будет очень плохо». Вот я хочу такую жизнь, больше похожую на кружки после школы.

Мне тоже очень нужна дисциплина. Хотя я всегда думал, что я битник. Но встреча с кем-то реально «свободным» меня обычно повергает в шок какой-то.

То же самое. У тебя же есть, наверное, друзья, которые были нормальными, и вдруг что-то случилось, и их жизнь пошла под откос? Я на такое всегда смотрю и думаю: «Ну, а как ты живешь? А где ты живешь? Откуда у тебя деньги? Как тебе это удается?».

Я тоже читаю Патти Смит какую-нибудь и думаю: «Это просто я. Это просто тупо я». А потом я понимаю, что это вообще не я. У меня была более-менее нормальная жизнь. Но с другой стороны, мне иногда кажется, что я что-то упускаю. Что нужно в какое-то дерьмо погрузиться — и тогда все попрет. И музыка будет хорошая, и тексты. Но это, знаешь, тоже выдумка, типа нужны какие-то определенные условия для творчества. Я думаю: «Да, нужно изолироваться, уехать куда-то — и я напишу альбом». Это не так.

Закончим про «керамику». Каким получился альбом, на твой взгляд?

Я думала, что получится отстой, что я вообще чего-то другого хотела. Потом я думала: «Ну, ладно, я так долго его уже делаю. Надо его выпустить. Понятно, что не такой уже крутой, как “пепел”, но в целом пойдет». Мы его выпустили — и сейчас я понимаю, что процесс был очень крутым. Я очень с приятными чувствами вспоминаю, как мы его записывали. Получилась мозаика, получился классный пазл из всего, что мне нравилось за последние два года. Мне нравится, что этот альбом — как портал в другой мир, куда ты погружаешься на полчаса. Это история, замкнутая в самой себе.

Мы уже играли этот альбом в туре, потому что хотелось людям, к которым мы еще не скоро приедем, показать все, что скоро выйдет. На всяких фестивалях тоже по чуть-чуть играли эти песни. И я подумала, что будет скучно на презентации альбома просто выйти и сыграть их, как обычно. Мы решили, что часть песен аранжируем с камерным оркестром. Думаю, на это стоит посмотреть — будет интересный лайв. 

Последний вопрос. Есть ли у тебя какое-то главное воспоминание или впечатление, событие из жизни, через которое ты синхронизируешься с собой? Какой-то момент, который ярко показывает, каким ты видишь мир.

Есть одно такое событие, к которому я часто возвращаюсь. Оно мистическое немножко. Мне было, наверное, года три: мы с мамой поехали на какой-то субботник — убирать, не помню, детский лагерь за городом. Кажется, это было на стыке весны и лета, потому что родители убирали листья, которые с осени пролежали там всю зиму.

Мы доехали до туда на электричке. Я там особо ничем не занималась, просто была рядом со всеми — или только с мамой. Мама дала мне вареное яйцо, чтобы я его съела. И как-то так получилось странно. Она дает мне это яйцо, я делаю два шага в сторону — и оказываюсь в каком-то замкнутом мире. И я не понимаю, как оттуда выйти.

Там, значит, такая речка течет, коричневая, с железной водой. Я стою, у меня в руках яйцо, а надо мной деревья образуют купол, и они такие желто-зеленые. Там все было залито золотом и мерцало. Каким-то образом в это замкнутое пространство проникал солнечный свет. И я не понимаю, что мне делать, потому что я не знаю, как я туда попала. Я буквально зашла за какой-то дом — и все, я там. А как выйти — непонятно.

И знаешь, я стою с этим яйцом. Я думаю: «Так, у меня есть яйцо. Я смогу продержаться какое-то время и выжить». Я вижу вереницу муравьев и говорю: «Блин, помогите мне, пожалуйста. Как отсюда выбраться? Вы, наверное, знаете?». Они мне не отвечают. Я говорю: «Пожалуйста, березы, помогите мне отсюда выйти». Они мне не отвечают. У реки прошу, типа: «Пж, я не хочу здесь находиться». Она молчит.

Но все вокруг живое. Все дышащее, магическое. И только когда я у всех попросила помощи, у всех деревьев, рек и муравьев, я сделала два шага обратно — и выбралась оттуда. Когда я вспоминаю об этом, я думаю, что это был мой мир. Я вот такая.

Беседовал Егор Спесивцев

*Минюст РФ признал Бориса Гребенщикова иностранным агентом