Копать картошку за Бродского. Как в Норинской до сих пор отрабатывают «долг» поэта

Топонимика русского Севера — это уже поэзия. Няндома, Нименьга, Вельск, Коноша, Шавреньга, Волошка — реки, сёла и города Архангельской области. Проезжаешь указатели и видишь, что чисто фонетически русский язык предполагает рождение поэта.

Об Иосифе Бродском говорить немного неловко. Считается, что это такой модный поэт, которого себе присвоили несколько высокомерные городские жители, ещё до рождения уставшие от окружающей пошлости и обыденности. И есть только Бродский, который всякого, кто хотя бы знает его имя, может вознести этим знанием над прозой и повседневностью. Мы не такие, как все, потому что мы Бродского любим.

Оказывается, Бродского любят все, а если «не такие, как все» — все, то значит, и Бродский — всенародный поэт.

В сентябре 1965 года Иосифу Бродскому разрешили вернуться из ссылки в Ленинград. В ссылке он оказался по приговору суда — судили его за тунеядство, поводом стала известная заметка Лернера «Окололитературный трутень» в газете «Вечерний Ленинград».

Полтора года Бродский прожил в деревне Норинская, которую выбрал по созвучию названия и фамилии жены Евгения Рейна. Да, поэта из Ленинграда привезли в тюремном вагоне в село Коноша, а там предложили выбрать деревню для работы и проживания самостоятельно.

Сейчас до Коноши везёт дизель от Няндомы. Эта ветка была проложена на деньги Саввы Мамонтова в конце XIX века, он же послал туда архитектора Льва Кекушева для строительства вокзалов. Наверное, не сам Кекушев их проектировал, но проекты подписывал точно. Теперь на месте этих вокзалов — некрасивые казённые бетонные здания, но кое-где по бокам ещё можно увидеть косые постройки деревянного модерна.

От Коноши до Норинской везёт немного стереотипный таксист — пузатый мужик с золотым зубом и в кепке. По дороге он честно говорит: «Бродского у нас тут все любят. Жалко, сюда мало кто приезжает». Говорит, что и стихи Бродского читал, но забыл. А приезжают сюда действительно нечасто: на 85 лет поэта не приехал никто. Праздновали в Петербурге, Венеции и Нью-Йорке, а Норинскую обошли.

В 2015 году в этой вымершей деревне сделали музей — поставили таблички, оформили остановку портретом молодого ссыльного, подняли домкратами дом, вросший в землю, поставили в углу дома стул, стол, на него — печатную машинку и пачку американских сигарет. Такие есть на фотографии, где Бродский стоит у забора вместе с Анатолием Найманом.

В деревне Норинской Фото: из личного архива Мити Самойлова

Экскурсия по месту ссылки Бродского Фото: из личного архива Мити Самойлова

Экскурсия по месту ссылки Бродского Фото: из личного архива Мити Самойлова

Норинская Фото: из личного архива Мити Самойлова

Друзья к нему сюда приезжали часто. Неофициальная литературная общественность Ленинграда сравнивала Бродского с Овидием, пыталась сделать из него жертву режима. А Иосиф Александрович относился к своим лишениям спокойно и даже с юмором. В конце концов, не такая беда — пожить полтора года в деревне.

«…это был, как я сейчас вспоминаю, один из лучших периодов в моей жизни. Бывали и не хуже, но лучше — пожалуй, не было», — говорил Бродский.

И ещё он говорил так: «…эта деревня дала мне нечто, за что я всегда буду благодарен КГБ, поскольку, когда в шесть часов утра идёшь по полю на работу, и встаёт солнце, и на дворе зима, осень или весна, начинаешь понимать, что в то же самое время половина жителей моей страны, половина народа делает то же самое. И это даёт прекрасное ощущение связи с народом. <…> Для меня это был огромный опыт, который в какой-то мере спас меня от судьбы городского парня».

Тут, конечно, есть некоторое поэтическое преувеличение — впрочем, вполне простительное поэту. С работой у Бродского в Норинской были непростые отношения. Местная жительница Таисия Пестерева, в доме которой он жил, вспоминала: «Послал его бригадир жердья для огорожки секти. Топор ему навострил. А он секти-то не умеет — задыхается и все ладоши в волдырях. Дак бригадир… стал Иосифа на лёгкую работу ставить. Вот зерно лопатил на гумне со старухами, телят пас, дак в малинник усядется, и пока не наестся, не вылезет из малинника». Работница почты Мария Жданова говорила: «Стоит у меня на почте, опершись на стойку, смотрит в окно и говорит в таком духе, что о нём ещё заговорят. Я тогда ещё подумала грешным делом: кто же о тебе заговорит, о тунеядце? Запомнились те слова от сомнения — кому ты, больной и ни к чему не гожий, нужен и где о тебе говорить-то будут».

На этом ожесточённое противостояние поэта и народа не закончилось. Когда Бродского освободили из ссылки, Таисия Пестерева попросила его помочь ей выкопать картошку — дело было в сентябре. Бродский был так воодушевлён перспективой возвращения в Ленинград, что о картошке забыл — уехал. Теперь тем, кто приезжает сюда в музей осенью, выдают лопату и просят выкопать несколько картофельных кустов — отработать за поэта.

На празднование дня окончания ссылки Бродского в Норинскую приезжают музейные работники из Вельска и Коноши, в доме ставят рядами стулья, а во дворе — столы и самовар. Непривычно слушать, как о Бродском говорят классические сотрудники музейной сферы — женщины с накинутыми на плечи платками, такие, которых вы обычно встречаете в отдалённых краеведческих музеях или районных библиотеках. Такие женщины, на которых, как оказывается, и держится культура. Они произносят слова вроде «музеефикация» и, конечно, читают Бродского — «В деревне Бог живёт не по углам».

Потом все сидят во дворе, пьют чай и настойку — мероприятие, посвящённое Бродскому, без алкоголя невозможно себе представить. Пожилая женщина, бывший корреспондент газеты «Коношский курьер», щурится на солнце и с удовольствием говорит: «Когда мы сюда в этот день приезжаем, всегда погода хорошая. Всегда. Это наш покровитель — Иосиф Александрович устраивает».

Я часто встречал мнение о том, что Бродский состоялся именно на Западе, что Россию он предал, ничего-то русского в нём нет, и вообще это поэт для высокомерной вольнодумной интеллигенции, для таких же окололитературных трутней, как он сам.

А люди в Норинской и вокруг неё почему-то совсем так не думают — они любят своего «жителя Архангельской области», как он сам себя называл, гордятся им и считают своим поэтом.

И они совершенно правы.