Сергей Переверзев «Капитальные мысли. История о смешных деньгах и серьёзных чувствах» — рассказ для «Сноба»

В такую жару мысли слипаются.

Сергуня заложил руки за голову и перевернулся на спину, чтобы не видеть телевизор, а смотреть, как положено, в потолок.

Этим летом родители окончательно развелись. И началось.

Папа обещал платить алименты ежемесячно с его копеечной зарплаты, а мама обещала папе, что его алименты им с Сергуней не понадобятся никогда-преникогда. Потому что у них с Сергуней есть её копеечная зарплата. А папа на это ответил, что, так как он мужчина, он должен переехать к бабушке Наде, и они должны остаться жить в их ещё недавно общей квартире. А мама сказала, что, так как он козёл, они с Сергуней переедут к бабушке Свете.

Это если кратко пересказывать. И кстати, если не орать.

Вот так и решили разменять их трёшку на двушку и однушку.

«На дворе девяносто седьмой год двадцатого века! Даже коммунисты с капиталистами в одной и той же Думе заседают! И разговаривают по очереди. Почти всегда. А эти двое не могут засесть нормально в одной квартире и хотя бы помолчать!» — думал Сергуня, глядя в телек. Там молча смотрели на докладчика редкие, но толстые депутаты.

Например, с арендованной дачи в прошлом августе собрались ехать домой. От мамы поступила ведь вполне простая просьба — выехать раньше всех, чтобы не стоять в пробке на въезд в город. А папа на это сказал да-да. А когда мама обратила папино внимание на то, что соседи уже выехали, папа сказал, что с ними не соревнуется. А когда мама, уже добавив истерические нотки, известила всех о том, что мы так никуда и никогда не уедем, папа спросил, долго ли ещё он должен ждать всех в заведённой машине.

Вот и развелись.

Вообще-то, развод родителей Сергуню не очень расстроил. Несмотря на мнение какой-то большеголовой тётки из предыдущей передачи. Она говорила, что для детей развод родителей — стресс и ещё какое-то слово. 

«Как они вообще смогли пожениться? Наверное, на внешность польстились. А ещё, потому что отличники. Отличники всегда, чуть что, женятся», — размышлял Сергуня над сомнительным прошлым родителей.

Правда, на внешность, скорее всего, польстился только папа. Мама всё-таки ничего такая. И ноги от ушей до сих пор, и фигурка с заострённым личиком тоже дают прикурить, и вид такой надменный, что любому понятно — на эту внешность придётся льститься. А вот папа, наверное, смог заманить маму в свои сети лишь каким-то отдельным достоинством. Носом, например. У папы, действительно, очень красивый прямой маленький нос. Но в остальном папа пухловат, да ещё и в очках. А из-за того, что он в очках, он стеснительный и пугливый. Чего маму дёрнуло замуж за него выходить? Да. Нос, скорее всего, виноват. И отличники они разные. Мама — отличница с первой парты, старательная и целеустремлённая. Такая кого хочешь достанет. Сергунчик на собственном опыте это знал. А папа — отличник с последней парты, умнющий, но бестолковый. Такого ничем не прошибёшь. Даже мамой. Как она ни старалась.

Поэтому Сергуня и смотрел на их развод ровно. И в любом случае не был в стрессе. От этого развода ведь все выиграли: папа освободился от мамы, мама освободилась от обязанности воспитывать папу, а Сергуня прирастил своё материальное благополучие — из-за конкуренции.

Его родители, видимо, так увлеклись этой самой конкуренцией, пропаганда которой полилась лет десять назад на бедолаг, умеющих разговаривать по-русски, что стали соревноваться друг с другом. Нужно было только их вовремя информировать.

Как только мама узнала от Сергуни, что папа, оказывается, посмел приготовить ему в подарок на день рождения игровую приставку «Дэнди», и как только мама сумела понять, что это такое, Сергуне в тот час был обещан новый велосипед. У мамы даже лицо побелело от злости на папу. Соответственно, оставалось лишь на прогулке с папой упомянуть, что мама дарит ему велик, а нужна бы приставка. Папа аж покраснел от испуга, что не успеет её купить.

Фига лысого Сергуня получил бы велик и приставку на один день рождения до их развода. Если честно, он бы ни того, ни другого не получил бы. Ему бабушки подарили бы скрипку, а папа с мамой — рубашку. Всё остальное для появления на публике со скрипкой у него было.

«Конкуренция работает» — вторил Сергуня какому-то лысому мужику из телека, глядя в потолок.

А потом они ходили смотреть квартиры. С мамой они смотрели двушки. А с папой — однушки.

Сначала Сергуне показалось это скучным. Приходишь в какую-то вонючую квартирку, в которой местная мама хочет её продать больше остальных и поэтому всё время разговаривает и что-то показывает, местный папа противится продаже и поэтому сидит с гордым и независимым видом на своём любимом месте — на кухне, в уголке перед телеком — и ни с кем даже не здоровается, а местный Сергуня сидит в своей комнате, играет в приставку и делает вид, что ему на всех плевать, особенно если заметил настоящего Сергуню, который сравнивает его приставку со своей. Это — когда с мамой ходили. А когда с папой, вся разница была в том, что местный Сергуня сидел чуть ли не на башке у местного папы. Потому что квартира однокомнатная.

Что тут может быть интересного? У всех всё одинаково.

Но со временем Сергуня вошёл во вкус.

Потому что мама первая переместила поиски ближе к центру. Она считала себя театралом. Театралкой. Поэтому ей очень нужно было жить в каком-нибудь торжественном месте — чтобы, возвращаясь из театра, не впадать обратно в ощущение собственной задрипанности. А в центре ведь квартиры уже не такие одинаковые. Даже подъезды отличаются. И вид из окна там может оказаться необычным. Что уж там, даже само окно могло оказаться странным. Круглым, например.

И они с мамой увлеклись. Целый год ходили и смотрели квартиры в центре. С видом на реку из-под крыши. С полукруглыми окошками. С качающимся полом, потому что деревянные перекрытия — это надёжно, как сказала агент тётя Лариса. С вонючей узенькой лестницей на шестой этаж без лифта. А иногда лифт к лестнице на этаж прилагался, но его дверь нужно было открывать рукой, нажимая на старинную ручку. Ещё были квартиры с зелёными разводами на потолке из-за протечек, потому что последний этаж — это зато ого-го-шный вид. Это, конечно, тоже тётя Лариса сказала. И даже с видом через двор прямо в соседний дом, окна в окна.

На этой квартире, кстати, Сергуня чуть не соскочил с поисков. Потому что в той квартире напротив он увидел такую девчонку, что чуть не выпал из окна в этот самый двор. Но мама сказала, что был бы двор пошире — ещё можно было бы подумать, а тут она может рукой открыть форточку квартиры напротив, стоя у себя на кухне. Мама к этому времени добыла где-то ярко-зелёное треугольное пальто с огромными чёрными пуговицами, в котором сама себе казалась герцогиней. Ей так было проще высказывать резкие мнения.

Жалко, конечно. Классная девчонка.

И они с мамой продолжили смотреть. Вчера, например, ходили смотреть квартиру, где есть окно в ванной комнате. Сергуня против такого прикола не возражал, а мама — очень даже. Хотя чего ей стесняться-то?

Они бы продолжали искать и дольше, но весь этот год у них с мамой дела шли всё хуже. Из-за маминой копеечной зарплаты. Мама даже пару раз не смогла отказаться от папиных копеечных алиментов. Но это тоже не помогало.

Пришлось им начать кормить собаку картофельными очистками. Иначе у мамы по деньгам вообще не выходило.

Пёс сначала слегка не воткнул, что происходит. А когда воткнул — стал злющим. Пришлось его отдать папе. А то он их всех с мамой перебил бы, как курей. Такими словами бабушка Света обычно заканчивала свой рассказ о судьбе Панталошки, потчуя чаем очередную свою знакомую.

Да и папе как-то полегче. У мамы ведь есть Сергуня, а у папы будет Панталошка. Всё справедливо. Кроме клички «Панталошка», выданной когда-то кавказской овчарке. Угораздило же его.

Сергуня и с папой ходил смотреть квартиры. Даже ездил. Потому что у папы остался дедушкин умирающий «Москвич-412».

У папы была другая стратегия. Он искал квартиры, которые сдаются внаём. По его мнению, жильцы, снимающие квартиру, приводили её в такое состояние, что папа имел шанс поторговаться. Торговаться у него не получалось, зато они оба насмотрелись всякого.

То владелец квартиры орал при них на семью из мамы, папы и двух школьников за то, что те не вовремя открыли дверь. То папа с Сергуней приходили со своим осмотром в разгар выселения двух старушек с маленькой болонкой. То, воспользовавшись тем, что хозяин квартиры увёл папу посмотреть на суперский унитаз, жильцы со слезами рассказывали Сергуне о своей каторжной работе и убогой жизни. Так они с папой узнавали, что из окон дует, а плита сдохла.

Было, правда, заметно, что папа очень пугался каждой виденной ими истории. Но для храбрости, и чтобы Сергуня не заметил его слабость, он всегда на выходе из дома, убедившись, что действующие лица далеко, говорил какую-нибудь старинную фразу. Например: «Вот ведь негодяй!» или «Паршивец, а не продавец!». А Сергуня на это не вслух, а про себя, чтобы папа не обиделся, отвечал что-нибудь типа: «Он за это поплатится, сударь!»

В общем, скучно тоже не было. Было бесперспективно. Со своими копеечными зарплатами мама с папой никак не могли найти то, что им было нужно.

Осознав это, Сергуня и подумал, что ведь не надо покупать то, что нужно. Если дела плохи — надо покупать то, что правильно.

А правильным, по мнению Сергуни, было купить им с мамой две однушки. Чтобы одну сдать. И тогда к маминой копеечной зарплате и папиным копеечным алиментам прибавится копеечная арендная плата — это будет уже кое-что. Особенно с учётом того, что теперь не нужно было кормить озверевшего от голода Панталошку, который с прошлой недели приступил к работе по ночам охранником на стройке, принося папе неплохой копеечный барыш.

Сергуня даже присмотрел две однушки.

Он всё посчитал и был уверен в своей правоте. Им с мамой должно хватить, если он уломает папу на ту убитую квартирку почти за городом. Уломать, конечно, будет сложновато, но аргументы всё же есть. Например, через два года там обещают построить метро. Не совсем, конечно, там, а в четырёх остановках на автобусе, но всё же. А ещё там — зелень, воздух и свобода. Есть даже риск, что Панталошка там начнёт охотиться и ещё заметнее пополнит семейный бюджет одинокого папы.

Потом надо будет уломать маму на те две однушки. Они ведь тоже самые подходящие. Во-первых, они в центре. Почти. Во всяком случае, всего в шести остановках на метро от центра, если не придираться к его границам. Во-вторых, они обе в одном доме — в одной можно жить, а за второй послеживать. Потому что за этими жильцами глаз да глаз, если верить опыту папиных осмотров.

Ну а в-третьих, дом этот хоть и старый, даже можно сказать, ветхий, но стоит прямо в парке. В таком месте точно неплохо однушку сдадим. Да и самим в таком месте не грех пожить.

Жить мы можем в той, которая на четвёртом этаже, а сдавать будем ту, которая на первом. Пусть уж жильцы сами парятся с занавесками.

А ещё коммунальные платежи в этих живопырках очень даже сравнимы с папиными алиментами. А это значит, что их с мамой небольшое хозяйство встанет на ноги.

Есть, конечно, один минус: Сергуня подрастает, и маме нужно личное пространство, чтобы от него прятаться. Она ведь даже окна в ванных комнатах не любит. Ну ничего. Сергуня видит всё хуже и дома может ходить без очков. Вот и будет маме радость. А папе спасибо за Сергунино зрение.

Одну квартиру купим на маму, а вторую — на Сергуню. Чтобы он мог переехать туда, когда поступит в институт. Таков был мамин план. Не Сергунин.

Сергунин план был умней. Поступив в институт, надо жить в общаге. Это и веселее, и дешевле. А квартиру в доме, который стоит в парке, хоть и на первом этаже, в таких случаях продают. Потому что город растёт, и почти центр стал настоящим центром. Если не придираться к его границам. А найти в центре парк, да ещё и с домом, в котором есть квартиры, — это стоит дорого. Ровно, кстати, столько, сколько стоит двушка в стройке немного подальше от центра. Да, она не в центре. Но и не совсем на окраине. Не то что папина однушка. И Панталошкина, мир его праху.

Тут главное — дождаться окончания стройки. И немножко должно повезти. Всё-таки нулевые годы двадцать первого века начались — уже не все стройки заканчиваются банкротством, некоторые заканчиваются построенным домом.

А когда везёт, в общаге закатывают неплохой банкет из вонючей колбасы с чёрным хлебом и водки в канистре. Такой банкет. Если бы кто-нибудь запомнил, что на нём было, — никогда не забыли бы. А так все только запомнили, что он просто был.

А ещё, когда везёт, нельзя останавливаться. Особенно на растущем рынке со всеми перекосами этих милых нулевых. Ведь стройки всё же ещё могут заканчиваться банкротствами, а отсюда и квартиры в стройке такие дешёвые.

Продаёшь построенную двушку подальше от центра — покупаешь две, ещё подальше, в кредит. А всё потому, что два твоих кореша работают в строительной компании, а один — в банке. Нулевые ведь. Можно даже не работать, чтобы взять кредит. Главное — прийти в банк с малюсеньким мобильником «Эрикссон», чтобы все думали, что ты успешный. Прикольный такой мобильник, кстати. Его ещё рекламировали рядом с чашечкой эспрессо, которая была его больше.

Один из Серёгиных корешей даже кредит перестал отдавать. Банк, конечно, продал его заложенную квартиру, которая как раз достроилась. Но она стала настолько дороже со времён покупки, что на разницу он купил себе новую. Тоже в стройке.

С такими корешами не пропадёшь. Тем более на растущем-то рынке. С такими корешами всё получится. Конечно, не миллиарды, но тоже ничего.

Шесть двушек в спальных районах под сдачу. Все сдаются влёт. И одна однушка для себя. Все — в новеньких домах. Ну или когда-то новеньких. Лет восемь-девять назад новеньких.

А это что значит?

А это значит, что можно ничего не делать. Это значит, что можно лежать в своей однушке на диване, заложив руки за голову, и слушать телек всю ночь. Это значит, что можно проснуться в полдень и пройтись по району, чтобы поесть в привычной кафешке, где все тебя знают и в глаза называют Сергеем Николаевичем, а за глаза — Николаичем. Потому что ты странный. Ты ведь каждый день являешься сюда и ешь одно и то же. Откуда ты пришёл и куда уходишь — никто не знает. Это, кстати, ещё и значит, что не обязательно следить за тем, во что ты одет. Годится одежда и из девяностых, ведь её носят недалеко и недолго. Она не портится. Во всяком случае, так тебе кажется. А поэтому и в привычной кафешке на тебя смотрят привычно. Потому что ты странный. Ты странный ещё и потому, что тебе на всё это плевать. Квартирки ты сдал, денежки капают, остальное — тлен.

А вернувшись домой к вечеру, можно плюхнуться на диван и чесать живот, который появился пару лет назад и намекает на то, что пора бы сменить одежду. Она ведь уже внатяг. Но не рвётся. Вот порвётся — тогда и заменим. А сейчас пока можно ещё немножко почесать живот и заложить снова руки за голову. Так привычнее слушать телек. Потому что так ты слушаешь телек с детства. Не глядя. Все вокруг, даже твои кореша, уже давно зырят планшеты и очень этим гордятся. Какие-то они для этого выдумывают основания, но тебе на это плевать.

А завтра будет точно такой же день. Потому что у тебя нет выходных. Ты каждый день живёшь одинаково. Главное — не расчёсать живот до крови и не сломать телек. И в жару не потеть, чтобы у старой футболки жёлтые разводы под мышками не увеличивались так быстро.

А в такую жару ведь даже мысли слипаются.

Сергунчик очнулся.

Он вытащил онемевшие руки из-за головы. Нету у него ведь пока привычки так долго лежать с руками за головой. Да и маму надо пойти утешить.

Она плачет на кухне каждый день из-за этого дурацкого развода. А Панталошка сидит, насупившись, и не знает, что делать. Положил огромную голову ей на колени и смотрит в глаза, шевеля бровями.

Надо будет заодно уломать маму сходить ещё разок посмотреть ту квартирку, где девчонка живёт, до которой можно через форточку дотянуться.

Чтобы мечтать всё-таки о ней.

Хоть какой-то смысл будет. Вроде бы.