Смерть, игра в Бога и роль мальчика для взрослой актрисы: на Таганке ставят «Оскара и Розовую даму»
Расскажите, во-первых, про распределение ролей. Вы выбрали двух знаменитых актрис, и такой выбор не кажется очевидным. Почему на роль мальчика вы предложили Викторию Толстоганову?
Мне важно было рассказывать эту историю не буквально. Чтобы в ролях была не «реальная» бабушка и не «реальный» мальчик. В тексте есть опасность утонуть в «розовых соплях». Оказаться в пространстве вечной детской скорби. Если не делать дистанцию между текстом и артистом, то никто в эту историю не поверит. Никому не будет жалко ни Оскара, ни няню-бабушку. Ещё мне важно в связи с дистанцией максимально «разбросать» гендер и возраст. Но самое главное, что артистки внутренне очень похожи на своих персонажей. В Вике есть крепкий эмоциональный стержень, который она, может, явно и не показывает, но в ней он есть. И Оскар думает, что знает, как ему лучше, потому что сейчас мир крутится вокруг него, ведь он умирает: «Я умнее всех. Я центр мира». Конечно же, Виктория не играет в прямом смысле этого мальчика. Главное для неё — понять его образ мыслей, а мальчик на самом деле довольно взрослый, несмотря на все инфантильные проявления.
Со Светой точно такая же история. Она — огромной души человек, в ней бездна обаяния, жизнелюбия и ироничности, которыми наделена и бабушка Роза. При этом у Розы очень сложная судьба, жизнь её изрядно потрепала. Она уже давно не такая тоненькая девочка, как Света Иванова. Поэтому Света будет в толщинках, в парике цвета фуксии и очках. Между артисткой и героиней тоже возникнет дистанция, намеренное отстранение — театрализация того, что происходит на сцене.
Насколько тема, затронутая в книге, близка самим артисткам?
Они обе мамы, им страшно за своих детей, обе являются попечителями разных благотворительных фондов, потому не понаслышке знают, что такое смертельно больные дети. Когда мы только начинали репетировать, то вместе с драматургом Ларой Бессмертной говорили с актрисами про их личный опыт. Это был важный входной этап, ещё до того, как писать инсценировку.
А вы сами сразу согласились на предложение Леонида Робермана, директора агентства «Арт-партнёр XXI», поставить «Оскара и Розовую Даму»? Вам хотелось поработать с таким материалом?
Мне действительно нравится работать с подобным материалом. И с темами, которые в нём затронуты. С их помощью я могу разрешить свои внутренние вопросы, как-то их проработать. Мне кажется, это история про обоюдное движение ребёнка к родителям и родителей к ребёнку в страшных предлагаемых обстоятельствах, когда ребёнок должен скоро умереть. Благодаря усилиям его сиделки — Розовой дамы — мальчик начинает понимать, что с ним происходит и как меняется его мир. К тому же текст очень «нежный». Для меня это был своеобразный челлендж, связанный с тем, что я взялся за «попсовое» произведение, в хорошем смысле слова. И плюс у него большой бэкграунд (в том числе спектакль Алисы Фрейндлих). Мне интересно сделать этот материал созвучным контексту, языку времени, мне самому. До предложения Леонида Семёновича этого романа не было в моём режиссёрском портфеле. Но я как будто бы заранее знал ключики к нему — это целиком и полностью моя тема.
Лара Бессмертная, ваш постоянный соавтор, сильно изменила первоначальный текст? Внесла коррективы, сместила акценты?
Текст Шмитта — это дневник мальчика. А у нас — история Розы, которую мы начинаем с финала. Это моральная точка для неё, точка невозврата. Мы видим её уже после того, как Оскар умер, она сидит на автобусной остановке, только что написав заявление об уходе из хосписа.
Её раздирают сомнения: а правильно ли она сделала, что предложила Оскару странную игру про 12 дней, каждый из которых надо проживать как 10 лет. Она же всё время ему говорила, что все вокруг врут, потому что им страшно. А ей самой не было страшно, не обманула ли она его? Помогла ли хоть чем-то, если мальчик всё равно умер? Но он умер бы в любом случае. Имела ли она право играть в Бога, рассказывая ему о Боге?
Роза же на самом деле совершеннейшая неудачница. Не сенсей какой-то, не пророк Моисей, который говорит про знание, про Бога, про абсолют. Роза сама с Богом в очень сложных, провокативных отношениях. Она в него не верит и с ним спорит, чтобы доказать самой себе, что чего-то стоит, а жизнь её всё время выбрасывает на обочину. И она винит в этом Бога и идёт в этот хоспис, чтобы иметь право сказать ему: «Вот ты детям никак не помогаешь, а я реально помогу». И только благодаря Оскару она в конце концов в него поверила. Потому что жизнь явила ей чудо.
То есть вы начинаете историю с конца?
Да, с него начинаем, им и заканчиваем. Закольцовываем. И поскольку это история бабушки Розы, она для Оскара разыгрывает всех остальных персонажей. И Пегги Блю, и доктора, и маму с папой. Конечно, история самого Оскара тоже остаётся. Его письма к Богу — это его внутренний мир, на который мы смотрим глазами Розы. В центре — её попытка понять, имела ли она право влиять на жизнь мальчика. Вообще, главным становится вопрос, имеем ли мы моральное право что-то менять в жизни других людей.
Звучит как что-то очень философское, экзистенциальное…
Не думаю, что получается очень много философии. По крайней мере, мы сохранили и изрядную долю юмора, который есть у Шмитта. И своего юмора ещё добавили. Мне кажется, что важно чётко осознавать: Оскар — взрослый ребёнок, у него взрослое сознание. А бабушка Роза — не гуру, сидящая под деревом в пустыне. Она — живой человек, который по гамбургскому счёту не такой уж положительный персонаж. Амбивалентный, так скажем.
Вы часто обращаетесь к теме психологии детей-подростков: это и спектакль «Сато» в Театре Наций, и постановка «Вадик поёт свою музыку» в «Шаломе». Вас эта тема особенно волнует? Вы себя чувствуете в ней исследователем?
Я всегда стараюсь делать то, что внутри себя хочу проработать. Если говорить про «Сато», то тут важна тема инаковости: как принять «особенности» собственного ребёнка и при этом не разрушить друг друга. Нужно не стать чудовищем в жизни своего ребёнка. Думая, что ты борешься за отношения в браке, ты, сам того не сознавая, губишь своё дитя. В «Вадике» поднимается тема невозможности взять ответственность за собственную жизнь и бегства от реальности.
Ещё в Омске я поставил спектакль по пьесе Виктора Розова «С вечера до полудня»: там все герои — инфантильные мечтатели. Наверное, это круг тем, которые я исследую. Кто-то из критиков написал, что тема ребёнка во взрослом, сложном, бюрократическом мире — это какой-то флагман у меня в «Ленинградских сказках» в РАМТе. Наверное, так оно и есть. Может быть, я сам себя ощущаю ребёнком. И таким образом разбираюсь с самим собой, на какое-то время успокаиваюсь, потом снова чувствую, что у меня сердце сжимается.
Надо ещё поразбираться. Когда текст снисходит на тебя «свыше», здорово ставить спектакль про «своё». Про то, что ты чувствуешь. Разбираясь со Шмиттом и его темами, я понял, что он не так прост, как кажется. И в этом есть интерес. Передо мной задача — рассказать простым языком честную историю, при этом не свалиться совсем «в слюни и сопли».
Расскажите о ваших ближайших планах после выпуска «Оскара и Розовой Дамы».
Ф. Г. У нас предстоит перенос спектакля «Горький. Любовь» на Малую сцену Театра Наций. Это был проект на фестивале «Горький +». Там немножко меняется состав исполнителей, мы ещё обновим декорацию. Это спектакль про разных женщин в жизни Максима Горького: про писателя говорят его возлюбленные. Премьера — 7-го, 8-го марта. Ещё одна премьера будет в МХТ имени А. П. Чехова — «Похороните меня за плинтусом» по книге Павла Санаева — 22 марта.
И опять про детство. И про бабушку и внука.
Да. Лара Бессмертная делает инсценировку. Художники — Аня Агафонова и Антон Трошин. Это моя любимая команда, которая опять собралась вместе ради одного проекта. В конце сезона начинаю репетировать в Калининграде, в Драматическом театре. Скорее всего, это будут «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова.
Беседовала Дарья Андреева