Трезвые разговоры в баре. Манойло и Цвирко

Манойло: (включает диктофон) Любопытно, что последняя запись в моём диктофоне называется «Особенности рэпа». Не поверите, это по работе…

Цвирко: Ну, по сути, рэп — это же поэзия, стихи.

Манойло: Исследователь рэпа с вами бы не согласился. Он об этом говорил час и сорок две минуты. А вы слушаете рэп?

Цвирко: Я слушал скорее хип-хоп, когда был в возрасте своего сына. Моё условное знакомство с хип-хопом и рэпом состоялось через Bad Balance, «Легальный бизне$$», Децла. Потом были «Каста», чуть-чуть «Ю.Г.». В какой-то момент в жизни появился и Баста. К творчеству рэперов — героев XXI века я как-то не проникся. Наверное, я просто олдскульный персонаж.

Манойло: Я очень люблю Якуба Орлинского. Ходила на его концерт, когда он приезжал в Москву. Потом нашла в соцсетях. И я думаю: как же так? Вот этот ангел, контратенор, спустившийся с небес, в свободное время танцует брейк-данс, в бейсболке, в оверсайз-шмотках. Не отписалась, но любить стала чуть меньше. Представляете, какими штампами мыслю. Вы сталкиваетесь с таким?

Цвирко: Возможно, у всех стереотипное восприятие. Если ты артист академического театра — должен слушать Шопена, Шуберта, Баха, Моцарта. Ну и, естественно, в машине должно звучать радио «Орфей». Расстрою либо обрадую своих поклонников, если таковые есть: я меломан. Когда учился в академии хореографии, мой друг слушал русский рок, а я — хип-хоп и только-только появившийся рэп. В какой-то момент мы специально записали CD-диски, чтобы каждый послушал то, что слушает другой. И потом, в возрасте 15–16 лет, я уже начал слушать и «Арию», и Кипелова. Мне кажется, всегда нужно быть чуть-чуть гибким, даже в выборе музыкальных предпочтений.

Манойло: На чём вы слушали диск? В плеере, как Данила Багров?

Цвирко: Тогда ещё Стив Джобс не придумал свой мегааппарат — айпод. Были CD-плееры. Ты с этим аппаратом едешь в электричке, песни по кругу шарашат у тебя, пока диск не поменяешь. Потом появились компьютеры, флешками уже обменивались. А дальше уже все эти zaycev.net и другие порталы, где можно скачивать музыку.

Манойло: А вы ставили какую-то музыку себе на рингтон? Вспомнила, что в «Чёрном лебеде» у героини Натали Портман на звонке стояло «Лебединое озеро».

Цвирко: Да, у меня было несколько композиций. The Doors — Come on, come on, come on, come on, touch me, baby. Как бы, иди сюда, детка, к телефону. Billy Jean Майкла Джексона. Потом все наигрались, и стало как будто неуместно. А про «Чёрного лебедя» Аронофски, каждое моё интервью начинается с вопросов «Как вы пришли в балет» и дальше — про фильм «Чёрный лебедь». 

Манойло: Что ж… Как вы пришли в балет?

Цвирко: Ну, всё банально. Мама отвела меня в секцию. Один педагог увидел предрасположенность с моими данными, отправил в секцию на другом конце города, куда я… как мама говорит, «с удовольствием ходил три раза в неделю после школы».

Манойло: А как помните вы? Было удовольствие?

Цвирко: Помню, что я ходил со своим одноклассником, и меня раздражало, что он  идёт медленно. Мы шли с первого микрорайона в пятый. Я шёл 50 минут, потом занимался 2 часа и 50 минут шёл обратно. На маршрутке надо было делать пересадку, а я не люблю лишние телодвижения, мне проще было пешком. И до сих пор так. Проще взять самокат и доехать, чем спускаться в метро, делать пересадку, потом подниматься из метро.

После подготовительных курсов я попал в Государственную академию хореографии на Фрунзенской. Первые 3–4 года меня возил туда по утрам папа. И надо было вставать где-то в 7 часов утра, потому что мы выезжали до пробок. Я приезжал за 45 минут до начала занятий и доделывал домашку, поэтому я люблю приходить вовремя. Очень для меня тяжёлая история, если я опаздываю. А после обучения в Академии хореографии (8 лет) было распределение по театрам, это когда выпускников приглашают на танцевальные занятия балетным уроком, чтобы комиссия определила, нужен ты театру или нет. Так я попал в Большой.

Манойло: А родители имели отношение к балету?

Цвирко: Абсолютно никакого отношения. Когда родители переехали из белорусской деревни в Одинцово, мама была строителем в бюро, потом как-то попала в сферу бухгалтерии, стала бухгалтером медсанчасти. Папа работал в отделе транспортировок, потом вообще был водителем скорой помощи, и сейчас он тоже водитель. У нас в роду никто не был причастен не то что к балету — к театру в принципе. Но маме когда-то по молодости цыганка сказала: «Зоя, в театры ходить будешь».

Манойло: Ходит?

Цвирко: Ходит, но редко. Я за это ругаю. Она всё время: «На дачу, на дачу надо».

Манойло: Мы с вами сегодня боремся со стереотипами. Отцы будто не всегда поддерживают такой выбор сыновей. 

Цвирко: Не то что отцы — и матери считают, что это какая-то не мужская профессия. Отношение к актёрам, к этой профессии всегда было пренебрежительным. Как к артистам цирка, художникам, музыкантам — к любой творческой профессии. Считается, что это несерьёзно.

Манойло: Писателей вообще только после смерти уважают.

Цвирко: Да-да-да. Когда уже отдали этому миру всё, что хотели, через десяток лет оказывается, посмотрите, какая глубокая поэзия.

Манойло: А поэт умер в нищете.

Цвирко: Классическая история. Стереотип, что искусством денег не заработаешь. Но кто-то умудряется. А папа мой абсолютно был в нормальном настрое. Не знаю, с чем связано, надо у него спросить. Думаю, одна из причин — отсрочка от армии, а тогда была чеченская война. Плюс у артиста была возможность уехать на гастроли, посмотреть мир. Мои родители ведь ничего не видели, вот только в прошлом году подарили им путёвку, они первый раз оказались в Таиланде, в этом побывали в Черногории. Только сейчас узнают мир. А я побывал на всех континентах.

Манойло: Диктофон с рэпом повёл не туда. Начать разговор я хотела с вопроса, что означает ваша фамилия. 

Цвирко: Я сам долго ковырял, искал исходники, что же это такое значит — Цвирко. В обычной жизни, кто сталкивается со мной, знают, что, когда у меня хорошее настроение, я очень громкий. Так вот, Цвирко, если брать с белорусского слова «цвиркун» (сверчок) — значит громкий, громкость. В какой-то степени теперь приходится соответствовать этому и в обычной жизни, и в социальных сетях.

Манойло: После завирусившегося ролика, о чём думает Игорь Цвирко во время балета, у вас точно увеличилось число поклонников. Как пришла идея этого ролика?

Цвирко: Шутовские ролики находят гораздо больше отклика, нежели те, где ты пытаешься какую-то серьёзную тему поднять или транслировать образ своей социальной жизни. В этом сложность делать классическое искусство доступным, потому что у людей всё равно срабатывает реакция, что это принижает профессию, статус. Ну, а мне просто по фану, я стараюсь относиться к этому с иронией. Если через шутку подписчик или просто человек, который посмотрит, станет ближе к классическому искусству или захочет углубиться, значит, цель достигнута. Все идеи проходят тщательный отбор через сито моего сознания. Например, я делал видео, сколько теряет артист балета за спектакль «Спартак». Специально брал из дома весы, взвешивался до и после. А потом думаю: «Боже, кому это будет интересно?» Это такая смесь комплексов с каким-то осуждением гипотетическим. А потом я думаю: «Да что люди только не выкладывают…» Если мне интересно, сколько я теряю за спектакль, то, наверное, и другим это тоже будет интересно. Я думаю не про то, залетит или не залетит, а интересно это или нет. В рубрике «Мысли вслух» пока только два несколько роликов, которые сделаны на тех балетах, где допускается элемент лёгкой импровизации — не по рисунку сцены, хореографии, а именно в эмоциональном плане. Наверное, многие решат, что мы реально об этом думаем во время выступления. Но в голове у артиста балета перед выступлением, во время — мысли неимоверно обширнее, чем в видео, которое я записал.

Манойло: У нас в офисе в доковидные времена была традиция приглашать экспертов с лекциями. И вот однажды педагог, бывшая балерина рассказывала, как смотреть балет. Мол, вот этот жест мужчины значит приветствие, но с этой героиней он не может так высоко задирать руку, поэтому приветствие выглядит вот так… 

Цвирко: Я сейчас провёл две недели в Риме, где возобновили показ спектакля «Марко Спада», хореография Пьера Лакотта. Там пять главных героев и очень замудрённая сюжетная линия. И даже прочитав либретто, сложно понять, что происходит. И вот моя жена (Кристина Кретова — прима-балерина Большого театра. — Прим. ред.) приехала меня поддержать в Рим. После спектакля я спрашиваю: «Ну, как всё прошло?» Она говорит: «Молодец, ля-ля-ля». Я уточняю: «Ну, а спектакль сам?» Она отвечает: «Если бы я в нём не танцевала, я бы вообще ничего не поняла». Что тогда говорить про обычных людей? Эти шутливые видео отчасти элементарное погружение в контекст. Жест может значить «Я тебя люблю» или вопрос «А ты меня любишь?». Интонация может быть разная. У меня ещё много задумок про балет, но это я оставлю на потом, надо просто подготовиться правильно.

Манойло: Как вас принимал зритель в Риме?

Цвирко: В Риме очень хорошие, абсолютно лояльные зрители, которые любят балет, любят всех артистов. Как и во всём мире. Нет никаких предвзятых отношений. 

Манойло: Я спросила про публику, потому что впервые застала реакцию, когда зрители букают. Говорят, это свойственно итальянцам. Это было в Ла Скала на опере «Евгений Онегин» с Аидой Гарифуллиной. На меня это произвело впечатление. 

Цвирко: Ла Скала — один из древнейших театров оперы и балета, но в первую очередь, естественно, этот театр прославился оперными постановками и певцами, для которых эта сцена является, скажем, апогеем их искусства. Поэтому публика очень искушённая. Она слышала и Марию Каллас, и Анну Нетребко, и других прекрасных оперных певиц. Возможно, зрителю чего-то не хватило. Ещё у них есть топанье ногами, что для нас кажется странным, а это, наоборот, одобрение, как рёв толпы. Такой привет из древнеримских времён. Когда мы в Вероне летом выступали, зрители аплодировали и топали.

Манойло: Грек Зорба, да?

Цвирко: Да. И зрители топали. Для них это эмоциональное проявление своего отношения к артисту, к исполнению.  

Манойло: А ваш сын ходит на ваши спектакли? 

Цвирко: Ну, бывает, иногда приходит. Однажды пришёл на значимый для меня спектакль и заснул. Ну что ж, сынок, бывает. Я тоже засыпаю на спектаклях.

Манойло: А вы увидели или он признался? 

Цвирко: Это был спектакль «Иван Грозный», где в конце первого акта мой персонаж кидает посох, который должен воткнуться в сцену. Я после спектакля спрашиваю: ну ты видел, ты видел? Он говорит: «Папа, прости, я заснул». Ну, что поделать? Значит, не убедил его. 

Манойло: Я сейчас читаю воспоминания Николая Цискаридзе о театре, и там история про Марию Былову. Как она под конец карьеры позвала своего отца в театр, а он ей в ответ: «Слушай, вы когда страдаете, вы ногу поднимаете. Вы когда радуетесь, вы ногу поднимаете. Он приходит — вы ногу поднимаете, он уходит — вы ногу поднимаете. Я это уже видел!» Но я вас очень хорошо понимаю, меня тоже часто спрашивают, прочитала ли моя старшая дочь мои книги. Дочь отвечает, что обязательно, когда книга выйдет в кратком содержании. 

Цвирко: Или подкастик! Мам, запиши пересказ хотя бы. 

Манойло: В честь сына вы сделали татуировку со львом. Насколько это приемлемо для балета?

Цвирко: Это был обдуманный поступок, я долго к этому шёл. Яркие представители старой школы академического танца скажут, что татуировки — это плохо, что их не должно быть. К сожалению или к счастью, мы рабы этой профессии, но времена меняются, и иногда хочется позволять себе какие-то вольности. Сейчас у артистов балета может быть много татуировок на различных местах. Это скорее проблема для артиста балета, потому что ему приходится её скрывать, чтобы опять же ничто не отталкивало и не перетягивало внимание от происходящего на сцене. 

Есть спектакли, например, художник, хореограф Марко Гёке поставил балет Thin Skin, где мужчины и женщины в боди с татуировками. Есть спектакль «Чайка», где хореограф Юрий Посохов хотел, чтобы были татуировки у Треплева, как символ ярко выраженного протеста. Постепенно это всё становится обывательским. 

Манойло: Наверное, уже есть какие-то лайфхаки, чтобы скрыть татуировки. 

Цвирко: Кто-то заклеивает тейпами, кто-то применяет косметику, тональники тяжёлые несмываемые. Если раньше лысые артисты выходили на сцену, надев парики, значит, и к татуировке можно что-то придумать. 

Манойло: Раз вы заговорили про лысых артистов, а у вас есть какой-то страх, связанный с возрастом? Не знаю, поседеть, потерять волосы, ещё что-то?

Цвирко: Я и так уже седой от продюсерской деятельности. Вообще я приверженец того, что естественное старение отчасти красит человека. Но если женщине и мужчине некомфортно, то они прибегают к косметологическим процедурам, к пластической хирургии. И к этому я абсолютно нормально отношусь. Лишь бы человеку было комфортно. Выпадение волос... Ну, не хотелось бы. Когда начинают выпадать волосы, сразу прикидываешь альтернативу. Я думаю, что череп у меня недостаточно идеальный. 

Манойло: Придётся лететь в Стамбул… 

Цвирко: При этом лететь в Стамбул делать пересадку тоже не хочется. Когда уже жареный петух клюнет, тогда задумаемся. Можно сдать анализы на генетическую предрасположенность, сходить к трихологу. Вопрос в том, будет ли это смотреться нормально. Зачастую молодые люди делают пересадку, и у них появляются жиденькие волосочки. Смотришь и думаешь: «Дружище, лысым ты был бы гораздо интереснее, чем с этими попытками быть волосатым». В театре у нас есть несколько лысых артистов кардебалета. В каких-то спектаклях это нормально, в других надо надеть парик. Что поделать, жизнь такая.

Манойло: Игорь, а вы чувствуете, что вы сейчас в самом соку?

Цвирко: (задумчиво) Наверное. Да. Пожалуй. Может быть. Знаете, это как настоящий берёзовый сок. Вот его нужно выпить сейчас, ещё чуть-чуть, и пойдёт кислинка. Забродит. Я стараюсь себе честно отвечать на этот вопрос всегда. Сейчас главное, чтобы были здоровые ноги.

Манойло: У вас не так давно была операция. 

Цвирко: Чего у меня только не было… У меня были и операции, и надрывы, и частичные разрывы и подвывихи, и спазмы.

Манойло: Как ощущается момент, когда вы понимаете, что из-за травмы выбиваетесь из графика?

Цвирко: Когда я был молодой, я воспринимал это как упущенные возможности. Кто-то пойдёт дальше, обгонит, меня забудут, это будет ужасно. Потом опять всем доказывать. Сейчас по-другому. Отлично, боже мой, я проведу время с семьёй или займусь наконец-то какими-то делами. Но через неделю: «Боже мой, все меня обгоняют. Я так больше не могу. Когда же эта нога заживёт!» Когда случается травма, я задаю себе главный вопрос: сколько нужно времени на восстановление? Сложная травма — это всегда полтора-два месяца. Минус спектакли, минус любая физическая нагрузка, минус деньги. В нашем случае, если ты выходишь на сцену, то ты получаешь деньги за выход. Если ты не выходишь, то получаешь просто зарплату. Это немного бьёт по твоему состоянию, но потом начинаешь к этому относиться философски. Наблюдая за молодыми артистами, которые через боль, через жуткие несостыковки физического состояния или морального, всё равно выходят на сцену, я понимаю, что они тем самым сами себе вредят. Понятное дело, я не осуждаю, сам был такой. Понимал, что, если я сейчас не выйду, кто-то выйдет вместо меня, и следующего шанса может не быть. 

Манойло: Расскажите о ситуации, когда вы, несмотря на состояние, выходили на сцену,  но лучше бы не выходили?

Цвирко:  Неделю назад в Риме у меня очень сильно болело колено из-за сложных спектаклей. И я понимал, что три я станцую, а на четвёртый не выйду, просто не смогу. Ну, ничего: две таблетки обезболивающего, вера, условно, в Господа Бога — и ты танцуешь сложнейший спектакль и не понимаешь, как сделал это. Когда я был моложе, было то же самое. Помню, я удалял себе стержневую мозоль на подошве стопы, рана была настолько большой и глубокой, что не затягивалась. А у меня буквально через две недели выступление. Подкладывал специальные ватные диски, бинтовым лейкопластырем обматывал, шёл, репетировал, у меня сводило ноги из-за того, что в спазме я это делал. Просто для того, чтобы выйти в спектакле «Баядерка» с партией Магедавеи. Это не главная роль, просто афишная партия, но я понимал: если не я, кто-то другой это сделает. А в тот период в театре если ты отказываешься, значит, ты не хочешь. Ты никому не докажешь, что у тебя что-то болит или ты себя плохо чувствуешь.

Манойло: Интересно поговорить про новую этику. В литературе мы видим условно два лагеря, и «старшее поколение» часто возмущено, что «младшее» требует к себе особого отношения, денег… 

Цвирко: А что, так можно было? Абсолютно то же самое и у нас. Раньше, если тебя приглашали выступать за границу, ты всегда выбирал что-то из привычного репертуара. Внутренняя этика не позволяла иначе. А сейчас молодым всё равно, танцевали они это или нет. Соглашаются и на подготовку не тратят много времени. Я к ним ко всем хорошо отношусь, но я не вижу ни разности стилей, ни разного ощущения танца. Им как будто всё равно… Может быть, я не прав. Осуждаю я их за это? Нет. У меня был свой путь, у них — свой. Тут нет правильного или неправильного. Просто чему-то я у них учусь, учатся ли они у меня… я не знаю. Хотелось бы верить, что да. Это абсолютно другое поколение. Они относятся ко всему проще и легче, спокойней, что ли. Их нельзя за это винить. Не накручивают себя, не занимаются самокопанием. Хотя… может, занимаются.

Манойло: С психологами. 

Цвирко: Может быть. Вот приходишь к психологу, душу ему изливаешь, хоп, час закончился. Приходишь на второй сеанс через неделю, а за неделю ещё больше событий накрутилось, и ты ему опять пересказываешь. В конечном итоге ты понимаешь, что он тебе не помогает, и начинаешь искать другого, и всё заново. Тяжёлая история. 

Манойло: Вы ходите к психологу? 

Цвирко: Я всё пытаюсь найти какого-то, потому что очень много у меня вопросов к самому себе в первую очередь

Манойло: Можете озвучить один? 

Цвирко: Что я делаю не так? 

Манойло: Это очень дорого. 

Цвирко: Да. И я сразу отсекаю тему с родителями. Мам, пап, спасибо, вы не виноваты. Давайте уже дальше пойдём. Потому что на каждого здорового ребёнка найдётся свой психолог. Даже на тех, кого воспитали по книжке, по учебнику и правилам.  

Манойло: Слушайте, я всё равно уже опозорилась и, как и все, спросила вас про «Чёрного лебедя», так давайте обсудим этот фильм? 

Цвирко: Я смотрел его 15 лет назад. Единственное, что помню, главная героиня съедала половину грейпфрута и яйцо и шла танцевать. Друзья, ну это в корне неправда. Физическая нагрузка сжирает твой калораж, а тебе нужна энергия. Помните главное правило: с голода пухнут. Ещё один момент, который я помню: в конце у героини Натали Портман вырастают крылья — она становится чёрным лебедем. 

Манойло: Тоже неправда? 

Цвирко: С годами ты понимаешь, что это аллегория. Люди сходят с ума, в нашем театре, в другом театре. На улице столько городских сумасшедших… У всех свои проблемы. Каждый борется по-своему. Просто сейчас время экологичной борьбы. Люди отказываются от алкоголя, курения, запрещённых веществ. И молодцы, слава Богу! Наша жизнь стала лучше. 

Манойло: Ну, вообще можно было бы снять такой рилс: как прошёл бы ваш день, если бы вы съели только половинку грейпфрута.

Цвирко: Да, у меня ещё руки не дошли заснять все стереотипы о балете в кино. Это ж просто кладезь… но это надо будет вырезать, это же будущий контент. Шучу. Слушайте, фильм классный. Кстати, Даррен Аронофски приходил на спектакль, когда я играл «Нуреева» в Большом театре. 

Манойло: Я вас впервые увидела как раз на этом спектакле, с ума сойти, значит, и я была в одном зале с Аронофски. 

Цвирко: Он выражал мне своё восхищение, это было очень приятно. Но я человек, не любящий делать фотографии, поэтому постеснялся сделать с ним селфи. Могу только в интервью об этом рассказать. 

Манойло: А есть у вас любимый режиссёр? 

Цвирко: Наверное, Кристофер Нолан. Мне нравится и тема, и подача материала. Подростком любил Роберта Земекиса и «Назад в будущее». Был момент, когда я смотрел все фильмы различных режиссёров. Помню, ужасное впечатление на меня произвёл фильм «Меланхолия» Ларса фон Триера, потому что он попал в какие-то мои психологические моменты. Потом я пересмотрел его ранние работы через призму отвращения, но если вглядеться, понимаешь все эти аллегории, то, что он пытается вывести на передний план. Не назову его любимым режиссёром, но как минимум это, знаете, как картина Босха, смотреть на неё отвратительно, но что-то в ней есть.

Манойло: Эстетизация ужасного. 

Цвирко: Фильмы Скорсезе и Нолана можно пересматривать бесконечно. «Интерстеллар» я, наверное, пересмотрел уже раз пятнадцать.

Манойло: Плакали с Мэттью Макконахи? 

Цвирко: Ну, первый раз, конечно, плакал. Второй раз, наверное, тоже. Да и сейчас в какие-то моменты подступает ком к горлу. Когда у тебя есть дети, ты смотришь фильмы по-другому. Отцовство и материнство дают такой шлейф новых эмоций, иного восприятия жизни. Проецируешь ситуацию на себя, и кино наполняется особыми смыслами. 

Манойло: Понимаю, когда я в первый раз смотрела «Интерстеллар», я плакала, потому что ассоциировала себя с дочкой, и не хотела, чтобы отец оставлял меня.  Теперь я плачу как родитель, как Мэттью. 

Цвирко: Если какая-то история душещипательная, всё, готовьте бокс с салфетками. На фильме «Семь жизней» с Уиллом Смитом уже через 30 минут я просто рыдал. Это как бы забавно и мило, но иногда это мешает. 

Манойло: А про балет есть удачные фильмы? Я помню разве что сериал «Плоть и кости». 

Цвирко: Из последнего вышел сериал «Этуаль». Там забавный сюжет: обмен артистами между нью-йоркским Метрополитен-балетом и Парижским национальным балетом. Как работает менеджмент в одном театре и в другом. Где-то там заняты профессиональные артисты балета, где-то актёры.

Наверное, самая удачная работа — это картина Center Stage. Там Итан Стифель снимается. Подростком я считал, что это кино про нас. Но, возможно, надо пересмотреть. Если брать за основу реальную историю, наверное, «Белый ворон», который Рэйф Файнс снимал с моим коллегой Олегом Ивенко. 

Манойло: Про побег Нуреева из Союза. 

Цвирко: Опять же это скорее история, чем именно балет. Что ещё? Сериал «Балет», но он не про балет. Возможно, правдивый балетный сериал целевой аудитории будет просто неинтересен. Всем интересно что? Скандалы, интриги, расследования. 

Манойло: Вы хотели бы сыграть какого-нибудь не лысого премьера Большого театра, который сходит с ума от своей гениальности? 

Цвирко: С удовольствием. Я просто жду, когда кто-то заметит во мне этот потенциал. 

Манойло: Напишите Аронофски!

Цвирко: Ну да, можно написать. Сейчас молодое поколение просто пишет в соцсетях, и вперёд. 

Манойло: Я видела в ваших соцсетях, вы примеряли костюм Нуреева. Что  почувствовали? 

Цвирко: Я почувствовал, что он был, оказывается, небольшого роста. Как говорят итальянцы, пикколо. А когда смотришь на видео, кажется, что он какой-то большой, объёмный артист. В этом и заключается магия перевоплощения, что из небольшого человека вырастает большой артист. Мне тоже многие говорят после спектакля: «Ой, а вы такой… небольшой». Я говорю: «Ну и отлично, значит, создал иллюзию какого-то огромного дядьки».

Манойло: Вокруг фигуры Нуреева столько мифов! Кстати, а вы задумывались, какой миф хотели бы оставить после себя?

Цвирко: Скорее, я бы хотел оставить после себя лозунг, как пел наш классик Дима Билан: «Невозможное возможно». Я не подразумевал, что смогу достичь таких высот — стать премьером балета. Терпение, труд, выносливость, преодоление себя, преодоление боли, педагоги, вера близких людей — это тот симбиоз, который позволил мне из обычного парня стать премьером балета Большого театра. Даже если вы на каком-то этапе не верите или не позволяете себе верить, что это достижимо, не опускайте руки, двигайтесь, работайте, учите себя, формируйте своё видение для того, чтобы транслировать это зрителям. И тогда вы найдёте свою индивидуальность, и найдутся люди, которые в вас истинно поверят. Человек чаще всего так устроен, что он сам в себя не верит до конца. Ему нужен какой-то фактор извне, чтобы хоть кто-то, хоть один человек поверил в него. Если такой человек есть, всё может получиться. Я бы хотел такую мысль оставить после себя — чтобы люди это понимали и помнили — не миф о том, что балет был до меня и не будет его после. Понимаете? 

Манойло: Да.

Цвирко: Наверное, в этом моя ошибка, я не идеализирую себя, не возвожу мифы и легенды вокруг Большого театра. Не знаю. Мне проще быть тем, кто я есть, ничего себе не придумывать. 

Манойло: Знаю, что вам пора бежать, и вы не любите опаздывать. Закончим разговор вашей любимой книгой?  

Цвирко: Ну, их три: Бен Элтон «Слепая вера», «Горе от ума» Грибоедова и «Герой нашего времени» Лермонтова. 

  

Креативный продюсер проекта: Мария Маханова

Фотограф: Борис Борзо

Благодарим ресторан «Савой» (Пушечная, д. 6) за помощь в проведении съёмок.