Рагим Джафаров: «Я ненавижу работать в команде, но в театре этого невозможно избежать»
Ваш новый проект — танцевальное шоу, основанное на картинах. Как возникла эта идея и как вы соединили такие разные виды искусства?
Здесь нет красивой истории, однажды мне позвонил Егор Перегудов и сказал, что нужен человек, который сможет соединить разные виды искусства — живопись и литературу, подобрать картины и сделать из них сквозной сюжет. Задача была не в том, чтобы взять двадцать известных полотен и просто их протанцевать, а создать единую историю. Я пересмотрел сотни картин и выбирал те, на которых просто останавливался взгляд, где я чувствовал: «Вот это оно!». А потом под них уже подводился сюжет. Это очень похоже на то, как я работаю с литературой: ты вроде бы знаешь, где начало и конец, но что произойдет в процессе — не знаешь.
В процессе репетиций мы пару картин поменяли, потому что они не работали на сцене. Одна добавилась, потому что я понял, что сюжет «просасывает» и нужно было по-другому выстроить структуру. Казалось бы, ну что там — протянуть сюжет по двадцати картинам. Но ты начинаешь копаться, и они затягивают. Например, банки супа Кэмпбелл Энди Уорхола. Какая там связь с моим героем? А это может стать поворотным моментом в его жизни, знаком того, что он оказался на дне.
О чем эта история?
Про любовь, которая не сложилась. Мы видим влюбленных, у которых не получились отношения, у каждого начинается своя отдельная жизнь. Все происходит на фоне 20–40-х годов XX века — это и бедность, и богатство, и роскошь ар-деко. При этом они всё время думают друг о друге, и это их куда-то приводит. А ещё там есть некие силы, которые действуют помимо героев — условное Добро и Зло. Для меня это история во многом о том, как мы сами кормим Зло или Добро, делаем их сильнее или слабее и как мы можем использовать эти силы.
Не кажется ли тебе сам формат — «ожившие полотна» — немного попсовым?
А что плохого в попсовом формате? Я люблю пробовать новые инструменты. Никто, даже при самом звездном составе, не может гарантировать, что выйдет что-то суперкрутое. Мы знаем миллион примеров, где играют лучшие актёры, а вместе это не работает. Я не могу контролировать результат, я могу контролировать только процесс. Я всегда сомневаюсь. Я и тексты свои не люблю, на самом деле. Сижу и думаю: «Что я понаписал? Нормальные люди собрались, целого хореографа из Нидерландов притащили, а они будут танцевать эту херню».
Писательство — занятие довольно одинокое. Как тебе работалось в такой серьёзной международной команде?
Я ненавижу работать в команде! Поэтому я и люблю писать книги — там я главный, что захочу, то и будет. А здесь приходится учитывать мнение других людей. Им не скажешь: «Ты вообще кто такой? Делай, как я сказал». Но в этом есть и своя магия. Есть я, который представляет себе всё одним образом. Есть хореограф Антониус Греттен, который видит всё совершенно по-другому. Есть Егор Перегудов, который говорит: «Всё понял, всё переделываем». И сами артисты влияют на процесс — все они чемпионы мира, кто по танцам, кто по гимнастике, и их индивидуальность меняет происходящее. Это очень большой живой организм, и в процессе мы чувствуем, что надо что-то изменить, а здесь — оставить.
Как сложилось сотрудничество с хореографом Антониусом Греттеном?
Мы с Антониусом, как ни странно, нашли общий язык в самом главном — мы оба идём от чувства, хотя он человек другой страны, другой культуры. Я всегда говорю: мне важно, чтобы читатель или зритель чувствовал то, что я хочу передать. Он работает так же. Я считаю, что чувство — это куда более универсальный язык, чем любой другой, даже текст. Интеллектуальная часть часто мешает коммуницировать. Люди разговаривают, и каждый слышит своё, говорит своё, и нет никакой связи. А когда люди сопереживают друг другу под музыку или танец, 16 тысяч человек на стадионе могут испытывать одинаковые чувства, в тот момент, когда какой-то чувак играет на гитаре. Вот в этом куда больше общности.
Как получилось, что ты после работы в команде Ксении Буржской в «Яндексе» оказался в Театре Маяковского?
У меня есть особенность: я могу заниматься многим довольно успешно, но рано или поздно я всё бросаю и ухожу писать книжку. Так было с «Сато», ковидный год, у меня своё pr-агентство: надо было искать деньги на зарплаты, а я сел писать книжку. Поэтому я научился планировать жизнь с учётом этой особенности. Я пришёл в Маяковку с договорённостью, что поработаю год, а потом вернусь к книгам. Всё началось с того, что Егор Перегудов прочитал «Его последние дни» и позвал меня встретиться. Мы хотели делать инсценировку, но что-то не сложилось, зато сложилось общение. Как-то мы сидели втроём — я, моя жена Вера Богданова и Егор — и родилась идея проекта «Шесть персонажей с вопросами к автору» — это смесь литературного клуба и театрального перформанса. Мы берём современную книгу и заставляем автора добавить что-то, чего в ней нет — расширить вселенную, показать её под новым углом. Что-то ложится, что-то нет, но Верин «Сезон отравленных плодов» вырос в полноценный двухчасовой спектакль.
Если первая часть спектакля по книге, то вторая написана тобой и Верой в соавторстве. Как вам удалось не разругаться?
Мы очень боялись, что перессоримся! Когда мы женились, все спрашивали: «А вы книжку вместе напишете?». Мы отвечали: «Нет, конечно!». Мы совершенно разные писатели. Вера в этом смысле типичный «архитектор». У неё всё по табличкам, по эпизодники. А у меня — «ах, теперь всё пошло вот туда». Но в театральных проектах это сработало. Мы не можем выделить, кто что написал — опираемся друг на друга, ходим друг за другом по тексту. Так как это в первую очередь книга Веры, то структуру задавала она. К счастью, мы не развелись, хотя, учитывая какие мы темпераментные, вероятность была.
