Надо запретить влюбляться. Интервью с режиссером «Анны Карениной» Андреем Прикотенко
В последние сезоны вы обратились к русской классике: в новосибирском «Красном факеле» вышли «Мёртвые души» Гоголя, «Бесы» Достоевского, в Александринском театре в Петербурге вы поставили «Обломова» Гончарова, а в Малом театре в Москве обратились к одному из главных романов Толстого. Вы называете литературу XIX века «русской матрицей». Что вы вкладываете в это понятие?
В «Красном факеле» сейчас должен выйти ещё «Дядя Ваня». Все эти постановки связаны такой своеобразной аркой, литературно-философской темой исследования русского идеализма. В самих сюжетах можно найти связь в чаяниях и намерениях героев этих произведений, желания преображения жизни в лучшую сторону, как, например, у персонажей «Мёртвых душ», которые ждут Мессию. На этом построен весь анекдот этого произведения, если вы помните, потому что помещики в конечном итоге принимают Чичикова за Наполеона, за Бог знает кого, — они ждут, что кто-то придёт в Россию и спасёт, очистит.
Все, как и в «Бесах» Достоевского, только уже доведённое до критической и даже криминальной стадии, где в центре сюжета — четвёрка молодых людей, учившихся в Петербургском университете: Верховенский, Ставрогин, Шатов и Кириллов. Когда-то они разделяли одно мировоззрение, но потом их взгляды на жизнь стали расходиться. Ставрогин приходит к идее покаяния через абсолютное отрицание. Кириллов — к ницшеанской идее сверхчеловека. Шатов — к мысли о том, что Россия — особая страна и у неё особый путь. А Верховенский прагматично говорит о том, что Россию надо ввергнуть в преступление на 40 лет и вывести из этого состояния через жуткое потрясение, через катастрофу. Та же самая идея омовения, очищения, преображения, которую потом подхватят русские революционеры.
Что касается «Дяди Вани», то скорее в этом произведении Чехов расписывается в бессилии этой идеи, потому что у персонажей есть ощущение, что они находятся на пороге глобальной катастрофы. Именно с Чехова в русской литературе начинается жанр абсурда, когда разваливаются причинно-следственные связи, и человек перестаёт верить в идеи, которые ещё существуют у персонажей Достоевского и существовали у персонажей Гоголя.
А персонажи Гончарова?
«Обломов» тоже вписывается в эту литературно-философскую арку — это история того же самого русского идеализма, только ещё раньше Чехова доведённая до абсурда с примесью нашего русского Ивана Дурака, нашего русского персонального святого. Родного нашего Одиссея, который сидит на печи, никуда не идёт, а «путешествие» само движется к нему (в этом его коренное отличие от античного героя).
Вышеперечисленные истории — провинциальные случаи. Хотя действие «Обломова» происходит в Петербурге, но сам герой из Обломовки, которая находится достаточно далеко от столицы. И вся компания вокруг: Алексеев, Тарантьев, Штольц — его провинциальное землячество. Да и жизненный путь Обломова тоже заканчивается в удалении от столицы — на Выборгской стороне.
Чем роман Толстого выбивается из этого ряда?
«Анна Каренина» отстоит совершенно от этого мира чаяния, идеализма. «Анна Каренина» — история двух столиц, Москвы и Петербурга. Каренины живут в Петербурге, а Облонские и Щербацкие — в Москве. История всё время путешествует из Петербурга в Москву. Хотя Анна Каренина, надо сказать, имеет вятские корни. Алексей Каренин был там губернатором, встретил её молодую, влюбился и потом уже привёз в Петербург.
Так что история построена вокруг отдельного явления российской культуры — аристократического общества. Здесь есть высокий этический сюжет. Здесь люди особого внутреннего мироустройства, особого этического склада. И если Анна Аркадьевна влюбилась, то это навсегда, это единственная, первая, настоящая любовь, и на алтарь чувства кладётся всё. То же можно сказать и про Вронского. В нашем спектакле к их истории присоединяется и сам Каренин. Получается неразрывный треугольник: все друг с другом объединены сильным чувством, попрать которое не позволяет ни воспитание, ни вера в высокое предназначение этого чувства.
«Господа Головлёвы» — следующая моя постановка в Малом театре — будут опять возвращением к провинциальной истории. Действие романа Салтыкова-Щедрина происходит в вологодской деревне, с неё начинается история расширения этого владения до большой империи семьи в масштабах провинциального уезда и даже всей страны.
В премьере Малого театра роль Анны Карениной исполняет Полина Долинская, в чьём репертуаре роли как раз роковых героинь, то есть линия её амплуа продолжена. Но одновременно у вас совершенно неожиданный кастинг на роль Алексея Каренина: его играет Виктор Низовой, который обычно выходит на сцену в ролях простодушных, жизнелюбивых героев и, на первый взгляд, совершенно не похож на черствого супруга Анны, каким мы его привыкли рисовать. Вам важно разрушать стереотипы зрительских ожиданий?
Мне кажется, что зрительские стереотипы — вещь эфемерная. Один насмотрелся иллюстраций и не читал текст. Другой находится под впечатлением от прочтения в школьные годы. Третий перечёл недавно. Четвёртый фильм смотрел. Пятому кто-то рассказал. Шестой видел спектакль. У каждого получается свой стереотип…
Для вас история Анны Карениной — история жертвы обстоятельств или драма роковой героини?
Жертва обстоятельств — это драма, в которой виноват сам человек, но рок — это не то, в чём можно человека обвинить. Роковая любовь, которая поражает Анну, не оставляет от человека ничего. Поразила — и всё. Страшное дело. Надо запретить влюбляться. Особенно после просмотра нашего спектакля!
В вашей версии «Анны Карениной» мужская психология подсвечена как будто даже больше. Вам интереснее было разобраться с окружением главной героини, обычно остающимся в тени устоявшихся «масок»?
Есть истории, которые выстраиваются в драматургическую систему. Без этого персонажа ничего не может произойти, и без этого тоже не сложится история, а без этих — не будет эпического объёма. То есть всё направлено на идею нанесения сильного «эмоционального удара» по зрителю — заставить людей плакать, испытывать сильные душевные движения (даже мурашки могут по коже бежать). Нужно, чтобы зритель был подключён, чтобы всё соединилось, связалось в один клубок, чтобы история была понятна, и у зрителя не было бы вопросов. Я люблю создавать разные эмоциональные ситуации в зале. А то, чем я пользуюсь для достижения, — мой профессиональный инструментарий. В 95 % случаев к моей личной жизни мало имеющий отношение.
Вы, как режиссёр, готовы отвечать на любимый зрительский вопрос «о чём ваш спектакль» или повторно отправите в зал?
Если вы у меня спросите, о чём спектакль, значит, мне надо пойти и поучиться своей профессии, потому что о чём спектакль должно быть понятно и кристально ясно в той точке, когда он закончился. Вопросов быть не должно. Если они возникают — и я на них начинаю отвечать, значит, что-то не так.
Вы работаете над инсценировками прозы самостоятельно, не привлекая драматурга. Почему? И каким методом пользуетесь, перенося романы в сценический формат? Ведь сегодня это одна из проблем современных режиссёров — написать качественную, современную инсценировку даже в союзе с профессиональным драматургом…
Мне кажется, у меня есть способности. Я так подозреваю потихоньку, глядя сам на себя со стороны. У меня есть написанные стихи, рассказы, пьеса и ещё есть намерение написать. Мне это достаточно легко даётся: я, как мне кажется, хорошо понимаю, из чего состоит драматургическое произведение, его законы, строение жанра.
Когда я пишу инсценировку в процессе репетиций, сразу понимаю, как артисты могут сыграть и какие темы в них попадают. Артисты на первом этапе работы для режиссёра — те же самые зрители, с которыми можно обсудить впечатления и размышления о произведении. После встречи с артистами уже пишу фактически на персоналии. Но инсценировка «Анны Карениной» была написана заранее.
