Первая советская субкультура, которой не было. Кто такие стиляги

Когда появляются стиляги?

Сложно сказать. 

Мы точно знаем, когда появляется слово «стиляга»: это 1949 год, журнал «Крокодил», одноимённый фельетон, где описан молодой человек, которого автор называет «стилягой» (ссылаясь на то, что они якобы сами себя так называют). На тот момент «стиляга» — это модник, танцующий линди-хоп и проявляющий себя, что важно, некультурным человеком. Он не знает базовых вещей: астрономию путает с гастрономией и никогда не слушал оперу, зато замечательно разбирается в одежде и танцах.

Интересно, что в более ранних фельетонах мы уже можем найти молодых людей и девушек, которые вызывающе себя ведут, ярко одеваются и слушают западную музыку, то есть их тоже можно было бы назвать стилягами, просто такого слова ещё не придумали (а задним числом к «стилягам» их приписывать странно). И вот здесь самое время поделиться моим личным убеждением: я уверен, что никаких стиляг не было.

Это мы хорошо начали.

(смеётся) Нет, конечно, были разные группы молодых людей, которые любили музыку, танцы, модную одежду, интересовались западной культурой, и всех их в разное время, с разной интенсивностью называли стилягами. Но вообще «стиляга» — это, по-видимому, экзоним, то есть такой термин, который советские критики придумали, чтобы обозначать разные «отклоняющиеся» формы поведения. В номере журнала «Вопросы культуры речи» от 1959 года автор одной из статей, ссылаясь на коллег,  филологов и лингвистов, писал о том, что вот есть плохая молодёжь, и есть хорошее слово, которое наш умный народ придумал, чтобы её «поставить на место». Честно говоря, я был бы очень рад, если бы кто-то из читателей нашего разговора показал мне какой-нибудь документ из 1940-х, 1950-х или начала 1960-х, где человек сам про себя говорит: «Я — стиляга!». Но определенные механизмы, которые и делают субкультуру субкультурой, не позволяют нам сказать, что была такая единая субкультура стиляг, которая в 1949 году появилась и просуществовала до начала 1960-х, потому что это очень разные периоды молодёжной моды. А потом слово «стиляга» просто убрали на дальнюю полку.

Я читал, что стиляги появились во многом благодаря «трофейной» одежде, музыке и всему остальному, что после войны привезли из Германии. Это так?

Во многом — это так. Надо понимать, что в послевоенном Советском Союзе с одеждой было не очень хорошо: не только с модной, а вообще с любой. Помимо прямого «привоза» вещей из Германии, люди активно заимствовали новую моду из «присоединившихся» стран соцблока, которые ещё совсем недавно были капиталистическими. Это касается не только одежды, но и музыки, кино — оно главным образом и формировало «гламурный» образ, которому хотели следовать.

До конца 1946 года американцы и британцы остаются нашими союзниками, поэтому в СССР проникал популярный современный джаз: не джаз 1920-х, а актуальный, его даже играли советские оркестры. После войны мир всё равно становился более «глобальным». Как бы сталинский режим не хотел сохранить страну за «железным занавесом», полностью непроницаемым он никогда не был. Люди всё равно видели «Запад» в разных его проявлениях, когда читали модные журналы, общались с поляками, венграми, сербами, хорватами или немцами. Кто-то сам был на Западе и что-то запомнил. Но это всё равно было примерное представление: то есть мы не буквально заимствовали западную моду, а немного придумывали её для себя. 

Хотели выглядеть так, как по нашему мнению выглядели люди на Западе.

Очевидно, что мода — это не только внешний вид, но и определённый набор ценностей, а в случае с субкультурной модой — ещё и противопоставление себя «серой массе» (ну, грубо говоря). Стиляги — это «протестная» молодёжь?

На эту тему сохранился чудесный мемуар ленинградского диссидента Валерия Ронкина. В юности он, как и многие будущие диссиденты, считал, что Советский Союз идёт по правильному пути, но слишком медленно, а в студенческие годы был дружинником. Ронкин ходил в рейды по танцплощадкам и пытался «приводить в чувство» людей, которые танцевали неправильные танцы и выпивали по углам — короче, вольно себя вели. В архиве петербургского «Мемориала»* есть галстук, который его компания конфисковала у кого-то из стиляг и сохранила как трофей. Потом он стал участником подпольной организации и, кажется, в лагере (или где-то ещё, по диссидентским делам) встретил другого ленинградского диссидента, Бориса Пустынцева, который сел тоже не за музыку, но был большим фанатом джаза. Выяснилось, что в молодые годы они вполне могли оказаться на одних танцплощадках, но по «разные» стороны. То есть даже люди одних взглядов могли быть так разделены.

В плане протестного поведения стиляги наследуют уже не американцам, на которых они хотят быть похожими внешне, а французам. В годы немецкой оккупации Франции и уже после окончания войны существовали молодые французские поклонники джаза и модной американской одежды. В годы Второй мировой их называли les zazous, и они даже внешне (по крайней мере, на карикатурах) очень похожи на советских стиляг — такие же экстравагантные и яркие. За это им доставалось и от нацистов, и от их приспешников. После войны модники начали одеваться скромнее, но проблем у них меньше не стало. 

У многих, особенно старших французов к американцам в то время отношение было очень настороженное, их воспринимали как оккупантов: они, конечно, помогли де Голлю освободить Францию, но что-то надолго задержались. У Паскаля Киньяра на эту тему есть замечательный роман, который так и называется — «Американская оккупация». Логика молодёжи была примерно такая: «Вы, взрослые, ругаете американцев, а мы хотим быть, как они!». Девушки приходили к военным базам, дружили с американскими ребятами, с чернокожими ребятами, слушали музыку, обменивались какими-то вещами и вообще — учились жить по-другому.

В последние годы немецкого рейха, кстати, существовало движение «свингующих», которые таким своим поведением выражали протест: «Страна ведёт войну со всем миром, а мы не хотим её вести. Мы хотим слушать музыку наших врагов!». Для какой-то группы советской молодёжи, безусловно, это тоже был сознательный вызов системе. Другие становились «стилягами» просто потому, что хотели выглядеть красиво и модно, приятно проводить время и слушать музыку. Опять же, здесь всё было очень вариативно: кто-то танцевал, а кто-то нет, кто-то слушал джаз в духе «биг-бенд», а кто-то уже открыл для себя «бибоп». При желании в стиляги могли записать любого, кто не похож на правоверного комсомольца. Это удобное слово.

Есть ощущение, что стиляги — это битники наоборот. Тоже не сказать, что протестуют, живут параллельно каким-то «своим» образом, и атрибуты очень похожие: только «там» Маркса читают, а у нас мечтают об Америке. 

В какой-то степени — да, потому что это тоже «поколенческая» молодёжная субкультура, появившаяся после войны. В тех частях Советского Союза, которые война затронула самым прямым образом, была полная разруха, но и в Америке время наступало трудное (хотя и по другим, идеологическим причинам). Молодые люди же просто хотели пожить нормально: без скучной взрослой культуры, без этой политической мобилизации. В Америке из этого стремления появились битники, в Великобритании — «тедди-бои», подражавшие довоенной «золотой молодёжи». 

Битников советская официальная культура, «Литературные газета» и лично Андрей Вознесенский (Евтушенко — в меньшей степени) даже пытались представить как потенциальных союзников, коммунистов, новое «потерянное поколение»: они ведь критикуют буржуазное общество, симпатизируют (вроде бы) Советскому Союзу. Но стиляг с битниками объединяло на самом деле очень немногое, в основном атрибутика: увлечение джазом и противопоставление себя «взрослым». Главные «взрослые» в обоих случаях — это мама с папой: значит, надо быть не как они.

Прикладной вопрос: если я на «полном палеве», как герой Антона Шагина из фильма, пойду по улице одетый, как стиляга, — что со мной будет? Дружинники с ножницами, которые отрезают «кок» (в смысле причёску) — это правда?

Дружинники, действительно, не гнушались превышать полномочия, но спровоцировать их могло скорее вызывающее поведение, чем сам по себе костюм стиляги. За всякие «вольности» можно было и отхватить, получить по лицу. Арестовать за то, что ты — стиляга, дружинники не могли, но как тут не ударить, как не поставить на место?

Насилие в то время было нормой танцплощадок: поход туда был сопряжен с риском. По поводу стрижки «коков» и разрезания брюк — всё это было, но скорее как разовые акции. В газетах даже критиковали дружинников, которые практиковали «воспитание ножницами» (термин из статьи «Московского комсомольца»). Считалось, что порицать стиляг необходимо, проводить с ними воспитательную работу — тоже, но набрасываться на советского гражданина с ножницами — всё-таки нехорошо. Нужно какую-то границу проводить.

Допустим, стилягу задержали. Что дальше?

Его отводят в отделение милиции или в какую-нибудь комнату, которая в этот момент используется как опорный пункт дружинников. Там его могли отругать, а потом написать какую-нибудь бумагу по месту работы или учёбы. Могли отчитать публично, но это уже требовало какого-то заметного действия, «вызывающего поведения»: сцена из фильма, когда Мэлса осуждают на собрании, вполне реалистичная, но повод мелковат. Обычно человеку после серьёзного проступка, который образа жизни стиляг не касался, просто припоминали ещё и то, что он носил узкие брюки и яркий пиджак.

В газете напишут, что «поймали стилягу»?

Могут, но это должно сильно не повезти. Если задержание пришлось на момент, когда журналист какой-нибудь большой газеты готовит «разгромный» материал, и ему нужна фактура, то да, могло быть и так: «Вот мы таких ребят поймали. Давайте напишем?». Но это прямо большая редкость. Достаточно того, что у тебя на месте работы или учёбы обязательно есть стенгазета, и вот там на тебя могут нарисовать карикатуру или шарж, чтобы тебе было стыдно. Это допустимая мера общественного влияния. Вряд ли кто-то после этого переставал носить модную одежду и слушать джаз, но неприятно стиляге точно было. Другое дело, что стиляг часто объединяли с хулиганами.

Каким образом?

Подрался кто-нибудь на танцплощадке или витрину разбил, а одет вроде бы модно. Когда такого человека будут «прорабатывать» или даже арестовывать, если правонарушение серьёзное, могут припомнить, что он себя отделил от коллектива ещё и внешним видом. Об этом тоже могут написать в газете, упомянуть в суде.

За стиляг же наверняка заступались?

Был такой известный плакат, где крепкие руки дружинники держат извивающегося стилягу, а ниже надпись: «Не за узкие брюки, а за хулиганские трюки». Автор этой работы, Георгий Ковенчук, уже в постсоветское время вспоминал, что сделал его «в поддержку стиляг»: чтобы их ловили не за то, что они модно одеваются, а только за непристойное поведение.

Звучит скорее как объяснение, почему надо задержать стилягу, если растерялся и забыл, что в них плохого: «Я тебя не за брюки арестовываю, а за дело!». 

Да-да-да. Мне кажется, что так оно и было. Даже если рисовался этот плакат с фигой в кармане, на конечный результат это никак не повлияло. Но есть и другие примеры. Было, например, стихотворение Евгения Евтушенко под названием «Нигилист»:

Слово «стиляга» здесь не используется, но все маркеры, указывающие на стилягу, на месте: узкие брюки, интерес к западной культуре и так далее. И вроде бы, да, непонятный какой-то тип, но Евтушенко его немножко «выгораживает» в финале: итог стихотворения в том, что в туристическом походе нигилист погиб, спасая товарища. Как в песне: «Можно галстук носить очень яркий / И быть в шахте героем труда».  

Государство пыталось «апроприировать» молодёжную моду? 

Конечно, были же и «наш советский джаз», и наши битники — Вознесенский и Евтушенко, наш Хемингуэй-Аксёнов. Даже специально, чтобы не танцевали «буги», разрабатывали новые танцы, из которых сохранилась, правда, только «летка-енка». Власти пытались заигрывать с молодёжью, и это порой получалось, но навязать моду «сверху» — задача всё-таки очень трудная. Зато поздняя «Оттепель» позволила красиво одеваться уже примерно всем. Есть легенда, что сам Никита Сергеевич Хрущёв спросил: «Почему мы носим такие широкие брюки? Это же расход ткани! Давайте их заузим». И мужские брюки на рубеже 1950-х и 1960-х действительно сужаются — в первую очередь по причине экономии, но в том числе и потому, что это уже устоявшийся модный тренд. 

Снова прикладной вопрос: где брали одежду? Допустим, я — москвич, и мне захотелось стать стилягой, но мой папа работает на заводе, а не в партийном бюро. Нужно, как в фильме, какие-то коды говорить специальным портным?

Если у вас среди друзей уже есть стиляга, можно пойти к нему и спросить: «Ты где такой классный галстук взял?» или «Кто тебе такие интересные брюки пошил?». Он тебе порекомендует портного, и это, кстати, явление скорее сталинского периода: советская «лёгкая промышленность» и так не поспевала за растущими потребностями граждан, а в первые послевоенные годы совсем отошла на второй план, потому что восстанавливать нужно было промышленность тяжёлую. Поэтому в конце 1940-х, начале 1950-х появились швеи, которые работали на дому, портные и портнихи. К ним можно было пойти с «необычным» заказом: рамки дозволенного были сильно шире.

А ботинки на «манной каше» мне кто сделает?

Ботинки нужно будет сначала купить: можно венгерские, можно чехословацкие, но желательно какие-то чуть более красивые, чем средние советские. Чтобы сделать модную высокую подошву, нужно пойти к сапожнику, который наклеит, подошьёт туда толстый слой резины (но резина нужна особая, её ещё потребуется найти) Это и называется «на манной каше». То же самое с костюмами: сначала сам достаёшь ткань (именно «достаёшь», не всегда её можно купить в магазине), потом идёшь к портнихе, она шьёт тебе пиджак или платье — либо по образу кинозвезды, либо по журналу, скажем, польской моды. Если повезёт, она и сама может знать, как надо, чтобы «модно» было. Но это касается скорее женских нарядов, платьев: считалось, что мужчинам за модными тенденциями следить несвойственно. Хотя и для мужчин портные шили.

А что мне надо было бы портному сказать? «Давай мы лацкан заузим, сделаем широкие плечи…»

Да, чтобы получился «зут-сьют»: «треугольный» пиджак, зауженный книзу. Он может быть двубортный, одноборотный, с какими-то особенными манжетами… Если правильного портного нашли, он сделает всё, что попросите: это не запрещено. 

Но лучше, наверное, обзавестись настоящим «западным» костюмом? Над Мэлсом же в фильме посмеиваются за его первый самопальный прикид.

Любые модники, конечно, отделяют себя не только от «серой массы», что понятно, но и от «позеров». Особенно это касалось «золотой молодёжи», которая имела доступ к настоящим вещам из-за рубежа. Существовала же ещё и более узкая субкультура «штатников»: они одевались только в то, что было сделано в Штатах. И вот здесь уже проблема: если хочется быть именно «штатником», джинсы Levi’s ты сам себе не сошьёшь. И ткани такой в Союзе нет, и шить именно так никто не умеет. А даже если бы и умели, здесь вся суть в бренде (это и до сих пор понятная логика).

Так где же мне взять джинсы Levi’s?

Выменять. Купить (или выпросить) у человека, который едет за границу, и может оттуда что-то привезти. Если не у «партийных», то хотя бы у моряков, которые бывают за границей. Благодаря им постепенно появляется целый подпольный рынок. Это, конечно, критикуется в газетах: «толкучки», «блошиные рынки»… Но это была послевоенная реальность. Всё, что нельзя купить в магазине, можно было найти на рынке (если умеешь искать): это касалось любых дефицитных продуктов, не только импортных. Больше всего вещей можно было найти, конечно, в столицах и портовых городах.

Получается, фарцовка родилась в 1950-е?

Да, есть же слово «фарцовка»! Вот это именно она. Здесь важно оговориться, что сами моряки фарцовкой не занимаются, но у них часто есть какой-то дружок на берегу, которому можно привезти разных вещей и взамен получить деньги. Тот уже на свой страх и риск идёт продавать это всё на «толкучке» или через «комиссионки». Он приходит в комиссионный магазин, сдает, например, джинсы, торгуется, какую цену на них установить, какой процент удержит заведующий магазина (чтобы всё было сделано чисто). Очень важно было работать аккуратно: если попадетесь с партией одинаковых нейлоновых рубашек, схема вскроется, и вы дружно пойдёте под суд. 

Если у меня есть родственники за границей, они могут просто прислать мне модные вещи?

Конечно, если у вас есть какие-нибудь родственники (или даже просто друзья) в Польше, можно и самому одеться, и приумножить свой субкультурный капитал, помогая остальным модникам. Это касается и стран Балтии: там ведь 20 лет шла обычная «буржуазная» жизнь. Чем глубже в Сибирь, тем грустнее было с одеждой: одеться ярко там было сложно.

Кстати об этом: стиляги действительно одевались так цветасто, как герои в фильме Тодоровского, или их яркие наряды — просто «киношная» условность? 

Наверное, это небольшое преувеличение, но я не уверен. В фильме это, как мне кажется, скорее отсылка к гротескным «стилягам», которые нарисованы в журнале «Крокодил»: отсюда несочетающиеся цвета, вся эта аляповатость. Чем стиляга отличается от советского человека? Стиляга одевается «стильно», а советский человек — красиво и со вкусом. «Стильно» в этом случае значит «модно, но безвкусно». Но есть и следующий слой: стиляга из глубинки вполне мог одеваться по карикатуре. Ему просто неоткуда больше было узнать, как должен выглядеть настоящий стиляга. Образ из журнала «Крокодил» чисто теоретически могли пытаться буквально копировать.

Вам известны такие реальные примеры?

Я беседовал с одним джазовым музыкантом в Архангельске, и он мне рассказывал, как они школьниками делали агитационный спектакль. По сюжету там были хорошие молодые люди, и были плохие — собственно, стиляги. Вопрос: как показать стилягу, пусть даже «плохого»? Его нужно было как-то одеть, чтобы это выглядело достоверно. Сшили ему узкие брюки, нашли пиджак большого размера — почти треугольный. Постановку отыграли, пиджак он снял, а в брюках пошёл по улице. Все оглядываются: взрослые — с осуждением, а девушки — с интересом. Интерес этот ему понравился, так что брюки решил обратно не расшивать, — так и продолжил ходить в узких. То есть мы знаем такие примеры, когда люди строили свой «лук» на карикатурном образе. 

Кого стиляги считали своими кумирами? Понятно, что это была неоднородная субкультура, но всё-таки: на кого хотели быть похожими, кому подражали?

Это очень хороший (возможно, главный) вопрос, потому что честный ответ на него как раз и не позволяет нам сказать, что существовала какая-то единая субкультура стиляг.  У ребят, которые в 1949 году слушали танго и фокстрот, «иконы» были из довоенной эпохи, а у тех, кто в начале 1960-х танцевал под рок-н-ролл (его, кстати, раньше транскрибировали как «рокк-н-ролл», с двумя «к») кумиры были уже совсем другие. 

На кого хотели быть похожи стиляги 1949 года? Я имею в виду внешне. 

Наверное, самым популярным можно назвать актёра Джонни Вайсмюллера, а конкретно его роль Тарзана. Это первые фильмы о Тарзане, ещё довоенные, чёрно-белые, где не было никакого джаза, зато был привлекательный образ молодого, атлетичного человека с длинными волосами, такой «львиной гривой», которая закидывается назад. Тарзана постоянно вспоминают те, кто жил в то время: и среди самих стиляг, и среди их критиков. На эту тему тоже есть строчка из стихотворения: «Мы не с теми, кто усики Раджа меняет на прическу Тарзана».

«Усики Раджа»?

Имеется в виду Радж Капур, его образ из фильма «Бродяга» 1951 года. Это типичное индийское кино, никакого джаза там и близко нет, но Радж Капур носит усы в стиле Кларка Гейбла. Любопытно, как образ модного белого человека из высшего света сначала перешёл в индийский кинематограф, и только потом был унаследован нами. 

Где собирались стиляги из Москвы и Ленинграда?

В каждом городе, где появлялись стиляги, обязательно появлялся и «Бродвей»: так называют главный проспект, где стиляги устраивают променады. В Москве это улица Горького, но не вся, а конкретно участок от здания Центрального телеграфа до Пушкинской площади. Там же находился «Коктейль-холл», который для стиляг был единственным «подходящим» местом встречи. В рюмочную люди шли хорошенько «накатить» после смены, в ресторан — поесть и сдержанно презентовать себя, а в коктейль-холл — потанцевать, послушать музыку и попить вино через соломинку.

Вино через соломинку?

Да, это прямо цитата из документов того времени. Короче говоря, коктейль-холл — это модно и красиво, это другой образ жизни. В Ленинграде начала 1950-х я таких кафе, честно говоря, не помню (хотя вполне возможно, что они были). «Бродвеем» в Ленинграде, как нетрудно догадаться, была часть Невского проспекта — «солнечная» его сторона от Литейного до Площади Восстания. Культовое место для ленинградских стиляг — магазин «Зеркала», в витринах которого можно было любоваться собой (кажется, это был гастроном). За неимением (вероятно) специального бара они посещали рестораны: в каждом из них обязательно был свой оркестр, под оркестр можно было танцевать, а это важно. Часто было так, что оркестр «первое отделение» для танцев играет одно, а поздним вечером, почти ночью, когда все танцоры разошлись, начинает играть что-то «своё».

Это мы сейчас о каких ресторанах говорим? Типа при «Астории»?

Да, хороший оркестр был в ресторане при «Астории». Культовым местом был ресторан «Крыша» при гостинице «Европейская», на последнем её этаже. Почему ещё нам важны рестораны? Это места, где могут быть иностранцы. Для них в частности эти оркестры и играют. Есть чудесная история о том, как в 1955 году в Москву приезжал нью-йоркский театр Everyman Opera со спектаклем по опере «Порги и Бесс»… 

Вместе с Трумэном Капоте! Он эту поездку описывал в своем очерке «Музы слышны».

Да, речь именно об этих гастролях. Я точно не помню, у него ли эта история описана, но она точно упоминалась в мемуарах одного из участников: как раз в «Астории», после того, как советские музыканты что-то сыграли, американцы им сказали: «То, что вы играете, джазом назвать язык не повернётся!» — и устроили джем-сейшн. К 1956 году у нас уже научились играть что-то сносное, и послушать джаз можно было в «Мраморном зале», который находился в ДК имени Кирова на Васильевском острове.

С виду он не очень… танцевальный. 

Я сам не понимаю, как там можно было танцевать, потому что это длинный зал, по всей площади которого расставлены несущие колонны, там негде разойтись. Хотя, возможно, что в этом и было преимущество: сразу появляется много закутков, где можно целоваться, фарцовкой заниматься, тайно выпивать — ну, и всё такое. Долгое время в Мраморном зале собирались самые отвязные модники Ленинграда.

Когда и почему «закончились» стиляги?

С началом «битломании». После 1964 года она «кипит» уже по всему миру, и в СССР тоже начинают любить The Beatles. Первые фельетоны о битломанах написаны ещё «старым» языком: советские критики пытались и этих людей называть стилягами, а группу — джазовым ансамблем, потому что представления о бит-музыке ещё не было. Карикатурные «жучки-ударники» — это попытка дословно перевести название ансамбля, сохраняя эту игру слов: то есть и «жуки», и «бит-музыка». Довольно скоро стало понятно, что битломаны не похожи ни на джазовых фанатов 1950-х, ни на поклонников классического рок-н-ролла — это другая музыка, совсем другой стиль. 

Что стиляге мешало любить «битлов»?

Это была уже принципиально другая модель ансамбля. Чтобы играть джаз, ты должен был, например, научиться играть на духовом инструменте, а это не очень просто. Для того, чтобы играть бит-музыку, достаточно было взять гитару и начать играть. Форма досуга тоже отличалась: хотя поклонники The Beatles порой и ходили на танцплощадки (почти все ранние советские бит- и рок-группы прошли школу игры на танцах), гораздо чаще они сидели по квартирам, по дворам и подъездам и вместе слушали пластинки, играли на гитарах. Появляется новый зонтичный термин «волосатики». Место ребят в узких брюках и с «коками» на головах заняли растрёпанные молодые люди в «клёшах», которым сразу же вменили весь мелкий криминал, за который до этого «отвечали» стиляги: пьянство, половая распущенность и так далее. 

«Стиляги» были (по сути) просто синонимом слова «субкультура», а битломаны уже примерили на себя конкретный «трансферный» образ, выбрали общих кумиров и сохраняли им верность. 

Начиная с битломанов, советские субкультуры становятся частью мировой молодёжной моды, которая постоянно переосмысляет себя, обогащается новыми смыслами, искажается и изобретает новые идеологии. Конечно, здесь нужно делать скидку на товарный дефицит, из-за которого советские битломаны все те же записи слушали с опозданием, но по своей сути это были такие же битломаны, как и везде. 

Недавно завирусился ролик о том, что концерты The Beatles первой половины 1960-х всегда пахли мочой: настолько это было значительное впечатление, что поклонницы теряли не только сознание, но и контроль над своими телами. Так что вдалеке от «материнской» культуры по крайней мере пахло чуть приятнее.

Кроме шуток, между советскими и западными неформалами всегда сохранялось принципиальное отличие: ядром любой «нашей» субкультуры были не простые парни с рабочих окраин, как в тех же США или Великобритании, а очень начитанные, знающие иностранные языки (иначе ничего не поймёшь!) мальчики и девочки, которые сначала прочитали где-то, что есть такие «панки», и только потом решили в них превратиться. Дальше они уже узнавали что-то о моде, искали дефицитные вещи и всеми средствами пытались «дорасти» до своего воображаемого образа. Это очень важное уточнение: именно «воображаемого». Одна из ключевых фраз в фильме «Стиляги», которую произносит вернувшийся из США герой Максима Матвеева, как раз об этом: «Мэл, у меня для тебя плохие новости. Там нет стиляг». Стиляги — это волшебная страна, которую советские неформалы придумали.

Но и «здесь» их тоже не было.

Да, очень похоже на то (смеётся).

Беседовал Егор Спесивцев

*Минюст РФ признал центр «Мемориал» иностранным агентом