«С тех пор, как я не принимаю наркотики, времени стало гораздо больше». Основатель Enfants Riches Déprimés Генри Александр Леви о своей «армии», «плохой» матери и Сталине
На картине, висящей слева от входа на первом этаже, нет ни красного кружочка (он означал бы, что вещь уже продана), ни обозначений возможности покупки. Почему?
Здесь есть несколько работ, которые я не в состоянии продать или расстаться с ними по каким-либо причинам. Та, что вы упомянули, одна из них: я никогда не смогу её повторить. На нижнем уровне галереи есть как свежие, так и совсем старые, юношеские работы. Они проблемнее новых, с мощным акцентом на депрессии и регрессии. Одну из самых значимых, «тёмных», я не видел несколько лет (речь идёт о работе Леви под названием Depression Graph — Прим.ред.).
Забыли про неё?
Нет, я всегда знал, где она хранится в студии, но, достав для выставки, понял, что не помню, например, про булавку в левом верхнем углу. Зачем я её туда воткнул?
Ваша теория isolating objects (провокативные предметы ограниченным тиражом) касается только одежды — или относится и к художественным работам? Вы сами ощущаете себя «изолированным» от арт-сообщества?
Я абсолютно изолирован и от художественного, и от фэшн-комьюнити. Думаю, они слишком сильно заточены под всю эту социально-политическую чушь, в которой, на самом деле, всегда чувствуется влияние больших корпораций. Маркетинг накладывается на псевдолиберальные идеи, заслоняя истинную картину. Я не всегда могу объяснить тот или иной выбор, но всю жизнь отталкиваюсь от собственных инстинктов, идей и предпочтений. В каком-то смысле я и есть изолированный объект.
Как вы реагируете на критику? Её достаточно.
Работа либо сильна, либо нет. В процессе я словно отступаю назад, потом вношу изменения (или нет). Срабатывает мой личный критицизм: понимание, когда стоит остановиться и дать картине её собственное пространство. Мои инстинкты, моё видение — высшая точка. Если я завершил работу, мнение остального мира ничего не стоит. Я не могу его контролировать, не могу спуститься на ступень ниже, чтобы его услышать. Мне всё равно.
Как вы отнеслись к словам Кортни Лав о «художнике, находящемся в состоянии войны — с самим собой и тьмой, которую он пытается вырвать из своей измученной души»?
Кортни крайне умна. Мы дружим, между нами царит опредёленное понимание. Она чувствует мои работы на глубинном уровне и способна вербализовать их смысл даже лучше, чем это сделал бы я сам. Знаете, на нынешнем этапе жизни у меня будто несколько матерей. Кортни — моя «плохая» мама.
А кто хорошая?
Моя настоящая мама.
Как раз в тему: название выставки — ASK US IF HE WAS OUR SON — запускает полнокровную цепочку образов. Что имел в виду автор?
Возможно, в качестве сквозной линии подразумевалась тема отношений между ребенком и родителями. Или же я сам мог быть этим «сыном»… Необязательно понимать всё столь буквально. Когда я работаю со словами, выбираю их, то скорее визуализирую, куда движется мир и как это ощущается сейчас. Определённое чувство, которое, как мне кажется, резонирует с выставкой.
Мой любимый зал внизу — с вашей графикой, нарисованной по принципу комиксов. Альбер Эльбаз делал что-то подобное: придумывал кукол (весьма пугающих, к слову) и писал про них истории. Как вы пришли к этому жанру?
Я делал это давно, с детства, и стилистически это выглядит так, как сейчас, уже 10-12 лет. Я собираю предметы, которые выделяются, хватаю книги, которые меня притягивают. В том числе про Сталина.
Он удивил меня ещё в вашей коллекции ERD осень-зима 2025. И вдруг снова его лицо. Как вы набрели на его фигуру — и чем она вас так заинтересовала?
Когда-то мне попалась книга про мать Сталина, где описывалось, каким ребенком он был, что его выделяло. Там упоминались непростые, запутанные, интригующие моменты, которые резонировали с моим подсознанием. Возникли параллели с отношением к своим картинам, бренду, к команде — я называю ее своей армией. Всё переплелось между собой.
Что именно переплелось?
Мне нужен контроль и порядок. В работе, по-настоящему плодотворной работе, нет места демократии. Или компромиссу. Ты должен быть очень уверен в себе и в том, чего ты хочешь. Думаю, здесь таится ещё одна точка моего притяжения к фигуре Сталина. И вообще к вашей стране. Россия привлекала меня давно: я чувствовал некую связь между нами. Мой приезд и выставка произошли весьма естественно.
Знаю, что вы не любите вопросов об обстановке, в которой живете. Но ответьте хотя бы в общем: на вашем рабочем столе — порядок? Или полный хаос?
Не думаю, что стал бы доверять кому-то с кристально чистой студией. То, что может выглядеть мусором для уборщицы или моего ассистента, для меня означает нечто нужное. Ну, знаете, сломанные карандаши или кусок старого металла. В моей голове существует какая-то своя математика, зачем это может понадобиться позже. В течение дня я работаю с бумагами, работаю над дизайном одежды. Наконец, большую часть времени провожу как графический художник, работая с коллажами и смешанными техниками. Понятно, что из всего этого рождается беспорядок. Поэтому два-три раза в день приходится полностью расчищать стол и начинать с чистой поверхности.
К слову, я не использую компьютер ни для чего из перечисленного.
А что всегда при вас?
Я работаю с одним и тем же стаканом для воды. С одной и той же черной краской. С одними и теми же карандашами и кистями — год за годом.
В смысле одного и того же бренда?
Нет, именно одними и теми же кистями.
По вашему собственному выражению, «высокие цены отсекают массы». Но есть ведь ещё знание мировой истории, искусства, дизайна. Ваши покупатели считывают отсылки? И важно ли вам, чтобы эти отсылки были считаны?
Знания, особенно по истории искусств, необходимы для формирования художественного вкуса. Отсылки в большинстве моих работ, будь то обращения к примитивизму или нео-абстракционизму, требуют определённого уровня вкуса и знаний. Правда, во время работы я совсем на это не ориентируюсь.
Как проходила развеска для выставки?
Две работы неподалеку от Your Depression Test and Action Guide — им всем больше десяти лет — невероятно важны для меня. Они намеренно размещены рядом. Находиться в их окружении — всё равно, что находиться внутри моей головы, настолько они заряжены «темными» эмоциями. Развеска этажом выше была намного легче. Картинам нужна свобода, нельзя перенасыщать пространство, «перебивая» самого себя. Бывает, что тебе нравится какая-то работа, но для этого корпуса картин она не подходит. Это правило применимо ко всему: к музыке, арту, дизайну… Смотрите, напротив Your Depression Test and Action Guide — мой самый первый ассамбляж.
С фотографией ушастого мальчика. Используя старые карточки, вы думаете о судьбах этих людей? Как протекала, чем закончилась их жизнь?
Сами ассамбляжи я делаю быстро (и грубо), но перед тем долго обдумываю, как соединить детали воедино. Как только чья-то фотография попадает ко мне в руки, за ней больше не скрывается личной истории. Я реконтекстуализирую ее.
