Истории вместо цифр. Банкир Дмитрий Пьянов — о связи литературы, философии, авангарда и финансов

Дмитрий, если говорить о профессии: что, по-вашему, самое важное для человека, который работает в мире больших финансов?

Первое — работа с информацией. Информации слишком много, человеческого мозга на все не хватает. Нужен навык сортировки: вот это важно сейчас, вот это можно отправить во внешнюю память.

И важно не стирать все подчистую. Когда тебе в субботу в 23:00 звонят по работе, нет времени открывать ноутбук, искать файлы. 

В такие моменты превращаешься в головку жесткого диска, которая должна мгновенно перемещаться между областями: капитал, регулирование, взаимодействие с Минфином, финансовые результаты, прирост рынков. Если «застынешь», потеряешь скорость — потеряешь и доверие, и эффективность. Вторая вещь — интуиция. Жизнь меняется слиш­ком быстро, все предсказать невозможно. Интуиция — это не мистика, это неосознанное знание. Когда фактов много, в какой-то момент они складываются в ощущение правильного хода. В крупных организациях на меняющемся рынке без нее нельзя.

И третье — личная дисциплина. Финансы формулируют для компании множество ограничений: нельзя тратить больше лимитов, нужно обеспечить такую-то доходность, такие-то расходы. Ты предъявляешь требования к другим, и только такая же или даже более жесткая требовательность к себе дает моральное право это делать. Если сам сдаешь материалы вовремя, экономишь, выполняешь свои KPI с запасом — ты можешь быть жестким с коллегами. Если нет — нет.

Вас часто представляют как человека, который о финансах говорит через литературу, живопись, аллегории. Почему вы так делаете? Это способ упростить сложное или для вас это единый код: финансы, искусство и жизнь?

Это сочетание факторов. Началось все довольно утилитарно. Любая публичная компания регулярно представляет результаты: кто-то — раз в квартал, мы — раз в месяц. Рабочий язык банкиров – язык цифр и нормативов, его необходимо переводить для журналистов и инвесторов, которые хотят понять, как и чем живет компания, в которую он может вложиться. Мы, конечно, заинтересованы в том, чтобы нам доверяли, а без информации это невозможно.

Так что первый фактор – необходимость просто объяснять сложную вещь. Экономика давно уже не «умение складывать цифры», машины справляются с этим лучше. Главное — интерпретация. Аллегория — это мостик от экономики к другим областям человеческого опыта, которые людям уже знакомы.

Второй фактор — необходимость закрепить информацию в умах. От журналистов мы знаем, что новость живет сутки, на следующий день она мертва.

Мне стало интересно, можно ли продлить ей жизнь. Чтобы через день, через неделю, а иногда и через год она продолжала кого-то цеплять. Хороший пример — письмо Деду Морозу с пожеланиями по регулированию на финансовом рынке, определенным действиям Минфина. Его до сих пор вспоминают, а прошел год уже. Так что аллегория стала способом продлить жизнь новости.

Если образ удачный, его охотно цитируют, разбирают в медиа и соцсетях. Но тут нет стопроцентной предсказуемости. Бывает, что считаешь образ проходным, а он собирает сотни тысяч просмотров. А что-то, чем искренне гордишься, остается в узком кругу.

Постепенно мы даже вывели себе «рецепт». Аллегория должна быть народной, а не элитарной. Классический пример — «Игра в бисер» Германа Гессе. Это великий роман, автор — нобелевский лауреат, но в русский культурный код лучше попала крепленая денежно-кредитная политика: когда ключевая ставка приближается к 20 % и ее сравниваешь с креплеными напитками.

Еще одна причина — соревнование. Для людей честолюбивых этот аспект важен. Ты хочешь обогнать сначала себя, потом — коллег по рынку. Не в смысле агрессии, а профессионального интереса.

И конечно, есть человеческий фактор. Мне в этом поле комфортно. Встречается уникальность, личный интерес и производственная польза — обычно это хорошая комбинация.

Вы сказали «интерпретация». Это ваша личная оптика или вас так научили?

Меня этому очень жестко научили в Германии, когда я там учился. Экономические факультеты условно делились на две линии: экономика предприятия и экономика страны — микро- и макро-. Конкурс на «экономику предприятия» был в разы выше. В России тогда и до сих пор очень популярен факультет государственного и муниципального управления, а там все таланты шли в «экономику фирмы».

Я спросил профессора, почему так. И он объяснил очень просто, я запомнил на всю жизнь. Министр финансов в стране один. Плюс еще 16 земельных министров. А предприятий — миллионы. Если хочешь быстро применить свои способности и достойно зарабатывать, твой путь — в экономику предприятия.

Второе: предприятие должно быть большим. В маленькой компании экономист не нужен, его роль выполняет генеральный директор. В большой возникают непрозрачность, сложность, уровни. Там уже нужен человек, который будет переводить сложный массив цифр на человеческий язык.

У генерального директора крупного предприя­тия — банка или промышленной компании — катастрофически мало времени. У него одновременно производство, HR, политика, суды, регуляторы, GR. Ты не можешь прийти к нему с «кладбищем цифр» и сказать: выберите сами, что вам интересно. Ты просто потеряешь его внимание.

Поэтому задача финансового директора — собрать снизу весь цифровой материал, понять, что в нем важно, и перевести в ясную, яркую интерпретацию. Она не может быть сухой, иначе ее не запомнят и по ней не примут решения. И тут тебя неизбежно выталкивает в другие области: литературу, кино, философию, современное искусство — в зависимости от того, как мыслит твой контрагент.

Раз мы заговорили про литературу. Вы несколько раз ссылались на «Игру в бисер». Это был сознательно элитарный выбор?

Скорее честный. На ПМЭФ была сессия, где я использовал «Игру в бисер» как аллегорию к денежно-кредитной политике. «Игра в бисер» — гениальное произведение и Нобелевская премия. Но добровольно массовый читатель не будет его читать ни на русском, ни на немецком.

При этом мои знакомые и коллеги признавались, что читать Гессе тяжело, пришлось искать краткий пересказ. Но и краткое изложение «Игры в бисер» — тоже задача.

Я когда-то ее прочитал целиком, поэтому чувствовал себя чуть увереннее. Не знаю, сколько людей я соблазнил полностью прочесть Гессе, но нескольких точно подтолкнул хотя бы к качественному пересказу.

А что вас самого в этом романе зацепило?

Я использовал «Игру в бисер» как образ закрытой элитарной Касталии, где небольшой круг посвященных понимает, что делает, а остальная страна — нет. Это очень похоже на восприятие денежно-кредитной политики. Для большинства людей решения Центрального банка — магия. А в центре сидит небольшое сообщество, которое владеет этим «языком игры», который люди не всегда понимают.

Но если говорить про сам роман, он, конечно, не только об этом. Это история конфликта между служением абстрактной «чистой культуре» и жизнью в реальном мире. Главный герой, Магистр Луди, в какой-то момент разочаровывается в служении культу и уходит в мирскую жизнь, к другу, к его сыну, становится учителем. Мне близко это разрешение конфликта: таланты должны быть распределены по реальной жизни, а не только сконцентрированы в закрытых орденах.

Если говорить о реальной жизни: мир финансов похож на закрытый орден? В России люди высоко финансово грамотны или нам еще учиться и учиться?

Повышение финансовой грамотности сейчас превращается в непрерывный процесс. Помимо того что нужно понимать принципы работы ставок по депозитам или кредитам, того же биткоина, вырабатывать финансовую дисциплину, сами финансовые продукты развиваются и видоизменяются. А появился продукт — рядом дол­жна лежать понятная подсказка, как им пользоваться. И мы видим все более жесткую дифференциацию: продукты для неквалифицированных инвесторов, для квалифицированных, для суперквалифицированных.

Финансовая грамотность почти полностью связана с цифровизацией. Раньше вы могли один раз научить родителей пользоваться банковским приложением, и все. Сейчас так не работает. Появляются новые инструменты: вот-вот массово зайдет цифровой рубль.

Цифровой рубль — это же вообще не банки. Это кошелек в Центральном банке. Скорее всего, туда будут начислять, например, пенсии. И это еще один раунд обучения: как обращаться с цифровым кошельком Банка России.

Поэтому я не стал бы говорить «в среднем по стране». Есть молодое поколение, которое легко переустанавливает приложения и осваивает все новое. Есть пожилые люди, которым изменение бывает тяжело воспринимать.

Есть еще культурологический момент. Я несколько стран видел изнутри, жил и учился в Германии. Там желание копить, сберегать, «кормить золотого тельца» гораздо сильнее, чем у нас. В России по историческим причинам отношение к деньгам в целом менее навязчивое — и у старшего поколения, и у миллениалов. 

А как вы относитесь к урокам финансовой грамотности в детских садах и школах? У моей дочери, например, было что-то подобное.

Практично. Рекомендую и делаю сам: как только ребенку это разрешено по возрасту, открываю ему счет и карточку. Критерий истинности — практика. Можно бесконечно рассказывать, что такое пин-код и почему его нельзя никому отдавать. Пока ребенок сам не попробует оплатить проезд или покупку, это теория.

Все начинается с транзакций: оплатить карточкой в метро, в магазине. Потом можно на день рождения подарить не только игрушку, но и какую-то символическую сумму на брокерский счет — с целью «копить или приумножать». Дальше у кого-то это перерастает в интерес к сбережениям и инвестициям, у кого-то — нет. 

У меня четверо детей. Младшей — четыре года. И я вижу, насколько по-разному они это воспринимают. Но чем раньше у ребенка появляется реальный опыт обращения с деньгами, тем лучше.

Давайте вернемся к литературе. Какие книги для вас базовые? Что нужно хотя бы примерно понимать, чтобы с вами говорить на одном языке?

Каждый человек — ребенок своего времени и своей среды. Я — ребенок позднего СССР и его краха. На меня очень повлиял классический набор фантастики и приключений позднесоветского мальчика.

Это Жюль Верн, конечно. Совсем недавно я вспоминал «20 000 лье под водой» и капитана Немо. Мне даже пришлось открыть книгу, чтобы освежить память: Немо — индус, потерявший семью, который топит английские корабли. Это его форма протеста и мести. Сравните с сегодняшней реальностью, где, условно, индийские компании сопротивляются санкциям по-своему. Аллегории сами напрашиваются.

Дальше — Александр Беляев, «советский Жюль Верн». На полке позднесоветского подростка он был почти обязателен. Потом Стругацкие — я, например, сравнивал аномалии в экономике после 2022 года с зонами в «Пикнике на обочине» и «Сталкере».

Очень нравятся авторы, которые создают целые миры. Толкин, Сапковский. Написать одну гениальную книгу — уже невероятно. А проработать до мелочей вселенную — высшая форма таланта. Толкин — это «время эльфов прошло» и сложные отношения разных народов, которые легко переносить на геополитику. Сапковский — мини-Толкин с восточноевропейским колоритом.

Я постоянно ловлю себя на том, что беру аллегории из этих книг. Они у меня всплывают в речи, хотя сами книги уже давно не лежат на прикроватной тумбочке.

Ваша младшая дочка не любит «мамины хорошие сказки» и ждет «страшные папины». Вы ей что рассказываете?

При засыпании у ребенка внутри запускается то, что немцы называют Kopfkino — кино в голове. Фантазия. Плюс родители рядом — это сохраняет ощущение безопасности. 

Я рассказываю сказки собственного сочинения, опираясь на русские народные мотивы, книги, фильмы. Собираю элементы. Есть целая серия на основе русских сказок, есть бабки-ёжки — весенняя, летняя, осенняя и зимняя, все со своими особенностями, вызывает интерес отрастание отрубленных голов у драконов и Змеев Горынычей, сказки группируются в серии «как отравили», «как укололась веретеном» и так далее. Очень люблю сказку Леонида Филатова «Про Федота-стрельца» — она, на мой взгляд, вечная, до сих пор влияет на мой язык.

А еще я вдохновлялся «Ведьмаком» Сапковского и даже старыми японскими фильмами про кайдзю, где гигантские существа вроде Годзиллы или древнего динозавра сражаются друг с другом и с людьми. Я, правда, некоторые элементы тестировал: что-то оказалось слишком страшным и не прижилось. Но в целом это увлекательные истории, которые пробуждают воображение. И при этом всегда хорошо заканчиваются.

Вы упоминали теорию решения изобретательских задач (ТРИЗ) Альтшуллера. Это неожиданное чтение для финансового директора.

Это одна из недооцененных книг в современной России. Генрих Альтшуллер в ТРИЗ говорит очень простую, но революционную вещь: изобретательское творчество — не дар избранных. Не то что «одному дано, другому — нет». Это методика.

Он учит находить изобретательское противоречие и работать с ним. Классический пример: автобус должен перевозить много пассажиров, чтобы это было рентабельно, но если его сделать слишком длинным, то ему будет трудно поворачивать. Он должен быть одновременно и большим, и маневренным. Решение — сочленение.

Альтшуллер еще делит противоречия по типам. Есть административное противоречие: вы хотите что-то изменить, но у вас нет полномочий. Оно самое слабое. Его устранить проще всего — изменив регламенты, структуру, роли. А есть физические, технологические — они сильнее и сложнее.

В наших организациях огромное количество блокировок как раз из-за того, что люди не различают типы противоречий и пытаются решать физическое, не сняв административное. А все это уже было описано до нас. Просто забыто.

А как вы пришли к искусству? Что вам ближе всего — живопись, архитектура, концептуальные вещи?

Больше всего притягивает искусство на радикальном сломе эпох. В моменты, когда вокруг все рушится, человек не может зацепиться за материальное. Он хватается за что-то бóльшее, и это видно в работах.

Если идти от недавнего к прошлому, то мне очень нравится перестроечная живопись. У меня есть несколько работ недавно ушедшего Эрика Булатова. Я не могу себе позволить вещи, которые считаю у него настоящими шедеврами. Но одна фраза на его картине для меня абсолютно про Россию: «Хотелось засветло, ну, не успелось».

Это одновременно про нас, про экономику, про банковскую систему. Мы можем в декабре решить то, что не сделали за год. 

Есть еще один художник, которого я очень ценю, — Семен Файбисович. В 1990-е он уезжал в Штаты. У него есть потрясающая серия почти фотографичных полотен с лицами пассажиров в метро разных городов. Это огромные форматы, очень детализированные. Ты чувствуешь дух места и времени. Это тоже про слом: советский человек в нью-йоркском метро — целый роман.

Такие работы еще можно купить за разумные деньги, в отличие от Булатова. Но нужно понимать: ты делишь свое жилье с большим количеством людей с картин. Если, как я, на работе устаешь от лиц, то вешать в спальне гигантское панно с пассажирами метро — сомнительная идея.

Дальше — русский авангард. Я несколько раз специально ездил в Русский музей в Петербург, в этом году ВТБ поддерживал там прекрасную выставку. Был старый кураторский заголовок, который мне очень запомнился: про «готовность повернуть мир кочергой». Это в жестах, в мимике, в самих телах людей на картинах. Это то, что мне очень близко.

Если у вас будет возможность, обязательно поезжайте в Дессау посмотреть Баухаус. Лучше с хорошим искусствоведом. Там всё: от Гропиуса до Кандинского, от архитектуры до прикладного искусства. Это тоже искусство на смене эпох, попытка переизобрести быт, форму, функцию.

Мне очень нравится Караваджо — его работа со светом. В Риме есть абсолютно неприметная базилика, куда почти никто не ходит. Там в углу, в темноте, висят две картины Караваджо. Если не знать, можно пройти мимо. Стоит бросить монетку в автомат — загорается свет, и вдруг видишь, как свет идет не на картину, а из нее. Это необъяснимое ощущение.У нас в России есть Куинджи — в другом стиле, но по силе работы со светом для меня он русский Караваджо.

В юности, в студенчестве я этого не понимал. Сейчас это только начинается: я вдруг вижу, что меня тянет именно к таким переходным, напряженным вещам.

Авангард действительно иногда напоминает финансовые конструкции: очень жестко, без излишеств.

Именно это и привлекает. Вспомните, у Татлина есть конструкции, где буквально чувствуется перенапряжение, угол, который «держится на честном слове». В экономике точно так же появляются точки перенапряжения, которые профессионалы видят сразу. Это готовая аллегория: берешь работу Татлина, смотришь на нее и понимаешь, где в балансе такая же «перегруженная балка».

Авангард — это революционность, эссенция смысла, ничего лишнего, сильная опора на реальный, физический мир. И одновременно поиск в народном: лубок, плакат, вывеска. Это очень похоже на хорошую финансовую модель.

А отдых? Как вы умеете отключаться?

Для меня отдых — это всегда смена деятельности. С четырьмя детьми переключиться довольно легко (смеется). У нас в семье есть правило, которое сначала сложилось случайно, а потом мы под него уже нашли смысл. Летом стараемся выезжать к морю, зимой — в горы. 

Очень важны занятия, когда можно войти в почти медитативный режим. Я, например, люблю дальние поездки за рулем по трассе. Не по городу, а когда можно ехать долго, следить за дорогой и одновременно думать. Это медитация на скорости.

Похожий эффект дают горные лыжи. Но при условии, что трасса длинная. На коротких спусках не успеваешь войти в нужное состояние. На длинных начинаешь думать о своем, а тело двигается само.

Отдельная тема — спорт. Я в школьные годы довольно серьезно играл в хоккей с шайбой. Сейчас хоккей для меня невозможен: это командная игра, завязанная на коллективный график. При работе, как у меня, себе полностью не принадлежишь. А в хоккее, если пропустил тренировку, подвел команду и тренера.

Поэтому я выбрал теннис. Это индивидуальный вид спорта. Цена срыва меньше.

Есть забавная статистика: в теннис хорошо переходят из хоккея и бокса. Потому что в теннисе важны ноги, а не руки. Быстрота, умение стартовать влево-вправо. У хоккеиста ноги к этому подготовлены. У боксера — тоже: знаменитое «порхай, как бабочка, жаль, как пчела» — это про работу ног. Футболисты переходят в теннис хуже: у них ноги заточены под удар по мячу, а не под постоянное микродвижение.

И еще одно. Исследования показывают, что люди, которые играют в теннис, падел или хотя бы настольный теннис, живут в среднем дольше и дольше сохраняют ясность ума. Потому что мозг постоянно работает: в доли секунды оцениваешь ситуацию, выбираешь стратегию, реагируешь. Это хорошая тренировка.

Вы один из немногих людей на такой должности, кто до сих пор ездит в метро. Зачем?

Тут просто. Я живу на прямой ветке метро с местом работы. В Москве при любом коллапсе — фестивале бега, снегопаде, ледяном дожде, смене сезона — метро становится наиболее предсказуемым способом куда-либо добраться.

У меня сидячая работа, поэтому в метро я стою и смотрю на людей. Немножко как Файбисович: рассматриваю лица, представляю, кто куда едет, о чем думает.

Мы обязаны спросить: БКЛ для вас — это Большая кольцевая линия или безотзывная кредитная линия?

Для меня пока исключительно безотзывная кредитная линия. Я ни разу не был на Большой кольцевой. Надо исправиться и прокатиться, учитывая, что метро я люблю.

У Ильфа и Петрова в «12 стульях» есть гениальная фраза: «Время, которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем». Как, по-вашему, лучше всего монетизировать время?

В этом смысле мне очень нравится простое наблюдение. Есть люди, у которых много времени и мало денег. И есть люди, у которых много денег и мало времени. Это два сообщающихся сосуда.

Тем, у кого время есть, нужно как можно раньше понять, что это ресурс, который можно предложить тем, у кого его нет. В хорошей паре это обоюдовыгодно. Студенты, школьники, самозанятые имеют огромный ресурс, который люди вроде меня готовы покупать.

Если вы находите такую пару, под свои задачи, вы устраиваете взаимовыгодное сотрудничество. 

Беседовала Анастасия Четверикова