Жизнь в обнимку с философией

Выражение профессиональный философ замечательно тем, что прилагательным тут умаляется, а то и вовсе перечеркивается значение существительного: аа, профессиональный – ну, значит, не философ! Таково ходовое мнение. Коего придерживаются и сами профессиональные философы (ПФ). Коль выпускника философского факультета, аспиранта на кафедре философии, да хоть «остепененного» сотрудника той же кафедры назовут философом, он, как правило, возразит: да ну что вы, какой я философ…так, мимо проходил.

Тут были подряд два праздника, день философии и день препода вуза.  Имеют ли они ко мне отношение?   Философом называть себя неудобно, потому что пафосно, нас учили, что так говорить нельзя, надо быть скромным: историк философии, преподаватель философии, специалист по философии хотя бы.  Да уж. Назовем это специалист по философским вопросам.  Проблемам.  Да и то далеко не по всем.   Да и специалист так себе.

Это из книжки ПФ Елены Косиловой https://readli.net/na-puti-k-filosofii-putevyie-razmyishleniya/ 

Жанр легко узнается: почти все записи озаглавлены датами – стало быть, дневник. Нетрудно о том догадаться и по вышеприведенному тексту – научные статьи так не пишут. У Косиловой, однако, их немало, есть и книги, вполне проффилософские.  Зачем же еще и дневник? Быть может, ей он люб как отдушина опричь профессии? С такой версией я бы согласился – не будь в ее «научной продукции» кое-чего по стилю сходного с тем же дневником! А только ли по стилю? Напрашивается мысль, что в текстах, какие положено писать ПФ, ею представлены итоги того дела, коему она предается в дневнике. Итоги, разумеется, не окончательные. Потому как дело это не что иное как мышление – а у него-то ни концов не видать, ни начал. И коль в текстах, подобающих ПФ, оно выглядит завершенным, так это не более чем академическая условность. А чтобы ею не заморачиваться, на то и дневник!

Стало быть, в книжке-дневнике происходит то самое, чем и подобает заниматься собственно-философу (без уничижительного прилагательного). Философия, замечает А.В. Ахутин, это мышление не всякое, а самоотчетливое: на самого себя озирающееся, самого себя проверяющее «на вшивость». В академическом жанре приходится «разборки» эти скрадывать. Зато в жанре дневника им вольготно!

Итак, философия – это мысль, коей свойственно озирание. Но ведь и озарение! Нижеследующая запись мне интересна тем, как автор одно с другим сопоставляет.

Вероятно, тут хорошо бы ввести два значения слова «знать», два уровня знания.  Глубокий уровень хочет высказаться на внешнем уровне.   Он важен, он отличается уверенностью, но при этом он не точен.  Он не формализован. Так знаю ли я на нем?   Как-то, конечно, знаю.  Но не точно, вот это я сегодня повторяю.   И ещё важно, что этот уровень утвердительный.   Я выше писала, что на глубоком уровне находится вопрошание Я, но тут как-то не так.   Вопрошание, но при этом какая-то уверенность, какое-то ощущение знания.  Предзнания. И когда это выходит на поверхностный уровень слов, тут включается не только обтесывание его до точности, но и критика.   Я пытаюсь сделать свою мысль ясной, связанной с другими мыслями, но при этом я вижу, как с ней можно поспорить. Вопрошание и на поверхностном уровне — это и спор с самой собой.   Когда читаешь записи Витгенштейна (тоже своего рода дневник – Б.Ц.), постоянно видишь этот его спор — отчасти с какими-то собеседниками, но на большую часть, видимо, с самим собой. У философа, видимо, это почти главное свойство мышления: сначала глубинное вопрошание и в ответ на него до-словесное интуитивное понимание, а потом на уровне слов оттачивание и формализация, и вместе с этим спор, с внутренними собеседниками и, самое главное, с самим собой. Конечно, многие философы этот спор с самим собой скрывают.   Делают уверенное лицо.  Витгенштейн велик тем, что он уверенного лица не делал, по крайней мере в поздних записях.

Сомневаюсь насчет верности «расстановки» по уровням: озарение – на более глубоком, озирание – на вербальном. Но как бы там ни было, а интересна мне эта запись еще и в связи с проблемой, окончательно так и не решенной: может ли мысль обходиться без слова? У автора, похоже, ответ положительный.

Хайдеггер говорит, что язык — дом бытия.   Дом, именно что дом.   Но надо выходить из дома на улицу.   Там, правда, нынче осень и пасмурно, но я все равно выхожу, я не могу долго сидеть дома. Вот так и из дома языка надо выходить во внешние пространства внеязыковых сущностей.

Ну, а я к ответу склоняюсь отрицательному. Потому выше написал, что, дескать, «происходит» в книге самоотчетливое мышление – хотя там, строго говоря, всего лишь вербальное выражение оного. Но в том и дело, что слово – оно не всего лишь! Тем более у философа. Не бывает у него так, что сперва он помыслил – а потом помысленное один к одному высказал. Нет, мыслит он в ходе сказывания, и оно же ему «приносит» мысли, которые иначе у него бы не возникли. Вот на такой «режим» Косилова себя и настраивает. Запись на эту тему у нее получилась длинная. Но она стоит того, чтобы ее (с кое-какими сокращениями) сюда выложить.

Мешает или нет преподавание думать?   Или помогает? И то, и другое не очевидно.  Этим экзистенциальным вопросом я уже задолбала читателей, но мне ответ нужен для того, чтобы понять, как извлечь из преподавания пользу для себя.   И есть ли эта польза? Для этого нужно понять, как вообще соотносятся мысль, язык, говорение и преподавание.   И прежде всего тут надо сказать, что у преподавания есть большая опасность стать односторонним говорением.   И ещё большая опасность, если говорение на семинарах не одностороннее, если оно задействует аудиторию, снизить планку до уровня банальностей и упрощений. К сожалению, так у меня часто и получается: или я говорю как динамик, транслирую себя в окружающую среду, или я организую говорить студентов, и тогда подвожу к упрощённым формулировкам.    Философия же не терпит упрощений <.> А мне сейчас надо написать статью про понимание у Гуссерля и Витгенштейна.   И я по-прежнему думаю, что такое понимание и какую роль в нем играют слова <.> Кстати, о преподавании. Гуссерль ведь тоже читал лекции по своим темам, и тоже думал во время чтения лекций. И тоже студенты мало что понимали. Говорит ли это против его уместности как преподавателя?    Я вот считаю, что это плохо, когда студенты не поняли, но ведь это побуждает (некоторых из них) тянуться вверх, вдумываться. Наверное, это хорошо, это вызывает восхищение, вот, он не снисходил до их уровня. У меня не получится быть столь возвышенной, мое мышление на семинаре в плену у коммуникации.   Значит мне надо стремиться не поддаваться соблазну упрощения Значит, надо говорить, не думая, как меня поймут? <.>  Раньше я очень гордилась тем, что могу даже сложные материи объяснять просто.   Это было даже моим стилем.    Моей, так сказать, самоидентификацией в философии.   А вот сейчас, начитавшись Гуссерля и Витгенштейна, я думаю прямо наоборот.   Завязывай с простотой, Косилова. Учись мыслить сложно, запутанно, темно, неясно и возвышенно.   И студентов этому учи.    С простоты 1 сентября, конечно, придется начать, этого совсем-то уж избежать не удастся, но недели через две-три заканчивай и обрушивай на слушателей хитросплетение мысленных ходов.   Сама-то потянешь?   Тоже ведь не очевидно <.> Вся проблематизация возникает, когда в дело вступает язык.    Стоит сформулировать, и сразу начинаешь сомневаться    Ну, а сомнения в философии традиционно ценны. <.> Решено.  В этом году я ломаю свою преподавательскую традицию и начинаю пытаться передавать сложность и утонченность. Сама научись этому сперва, Косилова. Научусь.  

Процитировал я этот кусок еще и как пример перескока, для всей книги характерного: злободневное (думы о профессиональной состоятельности) неизменно автора возводит к «вечному» (к вышеупомянутому вопросу о связи мысли со словом). Пример этот еще не самый показательный – есть и такие, где на собственно философские вопросы ее «провоцируют»  и вовсе какие-то житейские мелочи. Философией чревата вся претерпеваемая ею повседневность! И вот этим книжка более всего меня захватывает.