Балканский Декамерон

Продолжаем публикацию отрывков из романа «Балканский Декамерон». Сегодня фрагмент из главы представляет поэт Татьяна Вольтская.

Роман Елены Зелинской «Балканский Декамерон» можно назвать эмигрантским, можно женским, а можно даже любовным. Три героини, оказавшись в другой стране – а дело происходит в настоящее время – вживаются в новую реальность. Балканы – прекрасные, близкие и чужие – становятся в романе чуть ли ни самостоятельным персонажем. И, конечно, любовный нерв. В принципе, эта книга – одна из первых попыток осмыслить короткий опыт новой волны русской эмиграции. Книга вышла в издательстве «Дар», Москва, в феврале 2022 года.

"Поддерживать мой упадок он не стал. Ну, буквально несколько минут, чтобы прояснить, что не случилось чего-то серьезного. Я добросовестно пыталась устроить сцену. Русский бы завелся после первого провокационного вопроса, но тут все мои привычные клише, типа все ко мне равнодушны, разбивались о его буквальное непонимание. А между тем мы уже выехали из Белграда и двигались по Воеводине. Я пропустила всего несколько недель сербского лета и теперь с изумлением смотрела, как пожелтели за это время кукурузные поля, как отяжелели круглые головы подсолнухов, как развернулись широкие листья табака. Сербия наливалась осенней зрелостью.

Чего я добиваюсь сейчас от него? Какого сочувствия? Он отдает мне все, что у него есть: самого себя – начиная с утреннего письма, которое вспыхивает у меня на телефоне «я разбудился. когда за тобой приехать?» – и кончая страной, которую он преподносит мне как подарок, как горсть спелых ягод на теплой ладони.

– Расскажи мне, – спросила, – как сербы ссорятся?

– Со мной тебе этого не удастся.

Мой грустный пост в фейсбуке собирал сочувственную поддержку. Друзья давали советы отдохнуть, а Ася строго велела продолжать работу. Если бы я могла включаться как компьютер, нажатием клавиши… Или так – скомандовать, а идеи выбегают на палубу как матросы и выстраиваются в предложения, абзацы, главы.

Прохладная Дрина журчала у наших ног: «А скажи, у вас в Петербурге есть, где купаться?»

– Конечно, сразу за городом начинается побережье Финского залива. Там песчаные дюны и корабельные сосны с красными стволами. Между Комарово и Сестрорецком, там, где бывшие финские территории, тянутся длинные пляжи, глубина начинается не скоро – минут десять надо брести, и все тебе будет по колено. На такой мелкоте море прогревается быстро и можно купаться. Правда, продолжается это от силы месяц, конец июля, начало августа. После двадцатого августа уже наступает осень. Можно собирать грибы и чернику, но уже в резиновых сапогах и куртках. В сентябре, бывает, выпадают золотые денечки, и можно поехать за город, посидеть на берегу залива, а в выходные заскочить к друзьям на шашлыки. Уже краснеет рябина, начинаются дожди. А в октябре – время срывать черноплодку, засыпать ее сахаром и ставить на окно, что выходит в сад, и ждать Нового года, чтобы разлить темный рубиновый ликер под елкой, которая растет в саду прямо из сугроба…

– Черноплодка? Как это по-сербски?

– У вас в Сербии нет черноплодки. Это рябина, только с черными ягодами. Они не очень сладкие, немного терпкие – их не особенно едят, только на домашнее вино.

– Дай я посмотрю на гугле.

Он покрутил что-то в телефоне и протянул мне экран.

– Смотри, я так и думал. Это арония. Вот читай, тут тебе и по-русски, и по-английски. Черноплодная рябина – это арония!

Он говорил с таким победительным видом, будто доказал мне, что земля круглая, особенно в районе Сербии.

– И она здесь растет просто повсюду. Из нее у нас делают, что хочешь – и варенье, и сок, и вино. Мама каждый год делает из аронии ликер.

– Наливку, – автоматически поправила я, пораженная прежде всего его напором: в его постоянном сербском энтузиазме сквозило на этот раз что-то совсем другое, и оно напрочь перечеркивало все мое выступление насчет того, что меня никто не понимает.

– Я соберу осенью аронию и сделаю тебе наливку, как делала дома.

…и мокрый сад, и скользкие плащи, с которых капает вода, черные от сока пальцы, банки, полные крупными терпкими ягодам, трехлитровые банки, засыпанные сверху слоем розовеющего сахара, искрится новогодний снег, из дачного окна падает желтый четырехугольник света и крохотные стаканчики с рубиново-черной густой жидкостью светятся, как драгоценные камни…

– Пошли обедать, – сказал он, – я сегодня за ягнетину. А ты?

– А я на диете! Ты забыл, как ты заставлял меня обедать по три раза в день?

Он смотрел на меня смеющимися глазами и – не найдешь более скользкой темы, чем эта, – объяснял, что вообще не понимает, в чем проблема, почему я одержима идеей худеть, он лично ничего лишнего не видит, и давно хотел сказать мне как друг, что я напрасно пью на ночь вино без еды.

Уже в кафане, вдыхая запахи изученной за лето сербской кухни, мы с ловкостью фокусников расчистили стол, выставили в центр посудину с ягнятиной и фоткались на ее фоне, хохоча над въевшейся (во всех смыслах) привычкой: фиксировать на фотоаппарат все, что нам приходилось есть.

– Здорово вышло, – веселилась я, – сейчас я размещу все это в фэйсбуке!

– Конечно, размещай! Прямо после своего поста о полном упадке.

У меня застыл в воздухе палец. Сейчас я посмотрю, что там делается!

Я быстро пробежала глазами по ленте.

– Ну как? – спросил он.

– Сочувствуют, – сдержанно отозвалась я.

– Пожалей людей. Размести эти фотки завтра.

– Завтра у нас уже будет «конференция за штампу».

– Вот, это и будет естественный переход: упадок – работа – ягнетина."