Старший

Свет ночника образовал уютный круг, выхватив из тьмы край тумбочки, подушку и свесившееся с кровати одеяло.  В кажущемся беспорядке - тут и там фланелевые пеленки, бутылочка, распашонки, салфетки, тюбик крема, пустышка в чашке, - была особая устроенность: все нужное было на виду, под рукой. В центре этого теплого безопасного круга сидела женщина с младенцем на руках.

Удобно опершись на подушку, она умелыми и быстрыми движениями обнажила грудь и вложила сосок в нетерпеливо ищущий ротик малыша. Тот начал глотать шумно и жадно, жалобно посапывая и кряхтя. А женщина зажмурилась от щекочущего восторга – зуд и болезненное переполнение в груди отступили, и ее охватила волна спокойствия и блаженства. Открыв глаза, она посмотрела на крохотное личико, отпустила грудь и пригладила мокрый пушок на головке младенца.

- Маленький, маленький мой! – зашептала она самозабвенно, - Любимый мой сыночек…

Она глубоко вдохнула его сладкий молочный с кислинкой аромат и втиснула указательный палец в маленький плотный кулачок.

Младенец с удовлетворенным стоном вздохнул и стал сосать медленнее и размереннее. А женщина принялась слегка покачиваться:

- Любимый мой, хороший, - тихо, нараспев говорила она.

В этом освещенном круге  сосредоточилась безмерная нежность. И были в нем покой, забота и защита.

А за его пределами, вдоль стен мрачно громоздились шкафы и книжные полки, по углам угрюмо копошилась тьма.

В приоткрытой черной пасти дверного проема синела едва различимая фигурка мальчика. Какой-то долговязый и неказистый в своей коротенькой пижаме он смотрел в центр круга исподлобья. Смотрел со злобным отчаянием и не мог оторвать взгляд, не мог перестать прислушиваться.

Как бы он хотел позвать громко:

- Мама, мне не спиться. Мне страшно!

Но он лишь крепче сжимал зубы. Он уже взрослый. Он старший. Ему не может быть страшно. Ему нельзя кричать.

Он не мог вернуться к себе, и не мог войти в комнату. И так и стоял на пороге, безумно боясь тьмы, с которой сливался. Невидимый. Одинокий.