Weltanschauung, или Нобелевская мантия неприкаянной души

Внутренняя сила духа важней любой политики. Солженицын

*

На Монблан нескудеющего аллотеизма его возвели в одночасье: определив классиком. На Западе возвели даже более, чем у нас. В 1960-х «Один день Ивана Денисовича» нарекли одним из самых мощных прозаических произведений XX века!

Конец 60-х, также увертюра 70-х только подтвердили тезис — «В круге первом» и «Раковый корпус», одновременно с исключением С. из Союза писателей: — закрепили в общественном мнении его литературное величие. И как это всегда бывает с гениями, расколов окружавшую социальную ауру надвое — на крайнее неприятие вплоть до ненависти; и наоборот: всеобъемлюще искреннее почитание.

К середине 70-х происходит естественное, как сказали бы буддисты: «переливание» массива, экспликации творческого значения из СССР — на «ту сторону Луны».

Именитый, преследуемый, изгнанный, — С. внезапно ошарашивает западную журналистику тем, что вопреки ожиданиям никто не увидел в нём такого желаемого, обожаемого ещё недавно либерала! И консерватора не увидели. Он ими, увы, не был. Но почему так получилось?..

Осия́нный похвалами и премиями, он предстал перед свободным миром не литератором, — а… политиком. Причём политиком, мыслителем реакционным: — уровня Победоносцева с закадычным другом Достоевским.

С. постоянно твердил, что, дескать, находится у «истории на службе» — не у искусства.

Что привело к некоему чувству неловкости за неоправданность перспектив: вместо беллетристического разгрома красного монстра он принялся громить… либералов (в «Августе-14»). Поперчив махровым морализаторством, неприкрытой мистикой религиозности — вплоть до избитого совкового ура-патриотизма.

Как это произошло? — недоумевала прогрессивная публика над ценностной иерархией Солженицына. Прагматично «забыв», с чего началось шествие С. в литературе, вознёсшее на нобелевский Олимп.

А началось всё с Хрущёва. Разрешившего Твардовскому печатать «Один день Ивана Денисовича» — для усиления собственной(!) кампании по развенчанию Сталина.

Вдогонку тут же подтянулась когорта преданных совписателей-реалистов, воздвигнувших С. на трон — с державным песнопением осанны последнему. Называя того подлинным помощником партии в «святом и необходимом деле борьбы с культом личности» [цитата из воспоминаний К. Симонова]. Что легковесно перенял Запад, упустив из виду скрытый компромисс хрущёвской хитрости с «перевербовкой» Солженицына: первый укреплял персональное властное кресло, второму нужна публикация!

Западная критика тут же весело и с придыханием изготовила для автора «Ивана Денисовича» толерантный тулупчик по выкройкам постмодернизма. Инерционно придя в себя уже слишком поздно: когда в их лагере вовсю орудовал левый радикал, предъявивший обществу тщательно продуманный иск. Претенциозно подмявший под себя «левую» Францию практически целиком (появился фр. термин «Дети Солженицына); США и англо-саксонский мир — в меньшей степени. При всём том, с разным смысловым наполнением повлиявший на судьбы тысяч людей в России, Европе и Америке. Что вогнало Запад в озлобленное затухание рекламного интереса к С., неустойчивости и аморфности — в плане зрительского к нему внимания. Ангажированного танцами смерти холодной войны.

Угасающий XX век…

После десятилетнего забвения вновь на коне. Опять объявляется первым(!) писателем по влиянию на движение исторического процесса — причём при жизни, чего удостаивались немногие.

Воспитанный в атеистической стране, не имеющий религиозного образования, не знающий основ христианского мировоззрения, С. имманентно прокламируется христианским писателем (в частности «пионером»-солженицеведом о. А. Шмеманом).

Я бы сказал, прокламирован интуитивно трансцендентным теологом, — в силу сложившихся обстоятельств не могшим артикулировать языком цанита профессионально. Что вполне восполнили аналитики, исследователи его творчества (М. Малиа, Д. Тредголд; в РФ — Л. Сараскина в первую очередь etc.) — аттестовавшими «Август-14» и «Архипелаг ГУЛАГ» вещами, использующими теологические императивы.

За что С. был очень благодарен, — считая, что ему «объяснили самого себя». Применяя порой философскую абстракцию, мировоззренческий дискурс (православное Weltanschauung), в коих не силён, — в многочисленных лекциях («Темплтоновская лекция» и др.) и произведениях («По минуте в день»). Оставаясь на Западе, в принципе, недоисследованным.

Отчего?

Во-первых, ввиду откровенного игнорирования. Ввиду того что со своим моральным кодексом, внеисторическими универсалиями и укоренённой в биографию инвенцией «смерти автора» никак не сопрягался с релятивистскими предпосылками западного подхода к науке литературоведения. К тому же ставшей в 70-х не научным предметом, — а лишь Теорией. Воплотившейся в неразрешимую головоломку учёным, потерявшим базис. Это во-вторых.

Ну, и в-третьих, разумеется, из-за споров о марксизме. Кто он — христианин или латентный коммунист?

Некие намёки на отступление от марксизма в христианство можно обнаружить в «Архипелаге». Произведении, не похожем абсолютно ни на что, написанное даже самим С.!

Там говорится, что в тюрьме 1945 г. он всё ещё числил себя преданным ленинцем, оставаясь в плену всеевропейского учения.

Старый революционер Фастенко, встречавшийся в 1910-х с Ильичом, внушал молодому товарищу: «Всё подвергай сомнению». — Откуда и пошло духовное преобразование С.

В 1946-м православный священник Дивнич, проживший долгие годы за бугром, клеймит марксизм. Далее Борис Гаммеров расскажет об идеях Вл. Соловьёва. И наконец, сентенции о «развитии души» обращённого лагерного еврея Бориса Корнфельда подвигли С. понять, что социалистическая идеология, будучи за колючкой: — исчезает полностью. Остаётся — яростная борьба за жизнь. Потом открывается смысл жизни, вырванной у смерти зубами. А затем — появляется Бог.

В дальнейшем публичное признание того факта, что он — глубоко верующий христианин, — совпало по времени с началом стремительного падения его престижа у законодателей интеллектуальной моды:

— Законы лучшего человеческого строя могут лежать только в порядке мировых вещей. В замысле мироздания. И в назначении человека, — обращается мудрец Варсорнофьев из «Августа-14» к студентам.

— Разве справедливость — не достаточный принцип построения общества? — возражает собеседник.

— Да!.. — отвечает старец. — Но опять-таки не своя, которую б мы измыслили для удобного земного рая. А та справедливость, дух которой существует до нас, без нас и сам по себе.

Придание человеческому существованию высшего эсхатологического смысла позволяет, а точнее, заставляет С. анализировать опыт XX в. чрезвычайно схожим Варсонофьеву образом. Прибегая притом к религиозным категориям.

Притом интенсивно критикуя современное увлечение антропоцентризмом — фантомным видением человека центром вселенной. Увлечение, провозглашающее и проводящее идею автономности особи от всякой высшей над ним силы. Анонсирующее общий для Востока и Запада духовный кризис гоббсовской атомизации и бинарных оппозиций: «капитализм — социализм», «демократия — диктатура», «свобода личности — властный контроль».

«Вот каков кризис: не то даже страшно, что мир расколот, но что у главных расколотых частей его — сходная болезнь», — закончу очерк словами из нашумевшего (кое-кому — печально знаменитого своим триггером «падения мужества») обращения Солженицына к выпускникам Гарварда 1978 г.

Литература:

Гарвардская речь А.И. Солженицына.