Владимир Гориккер: Очевидки режиссериккера. Как я Моцарта искал

С каждым из нас случались всякие невероятные истории. Особенно в суетне съемочных треволнений. Истории эти самые разные. Смешные и грустные, тревожные и анекдотичные, но, как правило, непредвиденные. Вот об этих историях и пойдет речь. И поскольку многие из них произошли давным-давно и остались только в воспоминаниях, а со временем обросли деталями, рожденными собственной фантазией, я назвал эти коротенькие рассказы «Очевидками». Слово придуманное, его не найдешь в словарях, но оно, как мне кажется, будет неплохо ориентировать читателя.

Что же касается второго слова в названии, то... Однажды в моей съемочной группе кто-то, используя схожее звукосочетание моей профессии и фамилии, сострил: «Режиссериккер». Все повеселились, а слово прижилось. Даже стало нарицательным. Посудите сами. Как-то Станислав Ростоцкий, известный режиссер и мой коллега по студии, мне говорит: «Володя, в твою группу заходят по ошибке телевизионщики. Ищут меня. А «твои» отвечают: «Режиссериккер Ростоцкий — комната рядом». Я, конечно, извинился. Но, что поделаешь? Люди же не со зла! Просто хотят расслабиться. Вспоминая наши чудесные кинематографические будни, я и решил: пусть эти ностальгические заметки называются «Очевидки режиссериккера». Итак, первая «Очевидка».

КАК Я МОЦАРТА ИСКАЛ

Это случилось ровно пятьдесят лет тому назад. Мне предстояло снять фильм «Моцарт и Сальери». Как обычно, мучительно искал актеров на эти две неординарные роли. Среди кандидатов был молодой актер Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Зрители уже видели его в кинофильмах «Солдаты», «Ночной гость», «Неотправленное письмо». Но театральная общественность заговорила о нем после роли Мышкина в спектакле «Идиот» в Ленинградском Большом драматическом театре. Постановщик спектакля Товстоногов позже писал в своей книге, что решился дать молодому актеру эту сложнейшую роль, пораженный его глазами. Итак, мне предстояло повидаться с Иннокентием Смоктуновским, чтобы пригласить его сниматься в моем фильме. Свидание устроил Михаил Ильич Ромм. Я был его учеником на Высших курсах кинорежиссеров. Он предложил приехать к нему на «Мосфильм», где шли в это время съемки «Девяти дней одного года» и Смоктуновский играл в картине одну из главных ролей. Было уже поздновато, шла вторая смена. Я дождался перерыва. Ромм подозвал меня, подвел к Смоктуновскому. «Познакомьтесь! Кеша, это Володя Гориккер. У него есть к тебе предложение. Ты не против переговорить?».

Смоктуновский согласился, и мы спустились в буфет. Рабочий день шел к концу, в буфете — шаром покати. Правда, еще оставались сосиски и чай.

— Какие-то странные сосиски, — сказал Смоктуновский. — Ну что делать. Все равно возьмем, больно жрать хочется.

Я согласился, хотя и мне показалось, что сосиски были не первой свежести, даже какими-то зеленоватыми. Мы сели за столик.

— Называйте меня Кеша, — Смоктуновский устало улыбнулся и снял с разговора налет официальности. — И что же, Володя, вы хотите мне предложить?

— Роль Моцарта в пушкинской «Маленькой трагедии».

Смоктуновский сразу словно сбросил усталость:

— Вы серьезно? Да это же грандиозно! Господи, да тут и думать нечего! Понимаете, я уже играл его в театре, в Норильске. Играл, но неудачно. И вот все время думал, как бы реабилитироваться? Перед самим собой. Роль же гениальная! И Моцарт! А я сыграл плохо... Я это чувствую, и это не дает мне покоя... Неужели пришел этот случай? Конечно же, я согласен!

Наконец, мне удалось вклиниться в этот поток эмоций:

— Подождите, Кеша. Прежде чем вы дадите согласие, я должен вас кое о чем предупредить.

— О чем же? О чем еще надо предупреждать?

— Дайте слово, что вы не откажетесь сниматься, что бы я вам ни сказал.

— Да я же сказал, что согласен!

— Нет, дайте твердое, честное слово, что бы я ни сказал!

— Да что же это такое! Впрочем, какое это имеет значение?

— Я прошу вас, дайте честное слово!

— Даю. Даю честное слово! Говорите все без утайки.

— Это не обычный фильм. Это фильм-опера.

— Что-о-о? — глаза Смоктуновского округлились, и мне показалось, что лицо его стало цвета сосисок. — То есть как опера? Это не Пушкин?

— Пушкин, его «Маленькая трагедия», но в виде музыкальной драмы, в общем, это опера.

— Господи! — Смоктуновский чуть не плакал, — и я должен петь?

— Ну, конечно же, не вы. Фонограмма в записи Лемешева. Но на съемках, под фонограмму... уже вы.

— Я что, с ума сошел?! Петь? Я не буду петь! Я не могу! И не хочу! Господи, зачем же снимать оперу, Володя? Давайте нормально, пьесу Пушкина!

— Нет, мы должны снимать оперу! Это утверждено в плане Центрального телевидения. План никто отменять не будет.

— Тогда я отказываюсь, — сказал Смоктуновский решительно и даже привстал.

— Но вы же дали слово.

— А вы обманули!

— Я не обманывал. Я предупредил, что есть некоторые обстоятельства... необычные.

— Нет, нет, нет! Я не согласен! Все! — он говорил безоговорочно и твердо.

Казалось, шансов у меня не оставалось. Неожиданно для самого себя, я спросил:

— Кеша, а вы когда-нибудь слышали эту оперу? Вы знаете, о чем идет речь?

— Нет, не знаю. Ну и что? Какое это имеет сейчас значение?

В его голосе появилась нотка неуверенности. Как утопающий, цепляющийся за соломинку, я ухватился за эту малость:

— Вы тонкий художник, — начал я, — образованный человек, ищущий актер. Вот вы говорите, что вас мучает, что вы не то и не так сыграли. Правильно?

— Да, это правда!

— Значит у вас должно быть желание как можно больше узнать о роли. — продолжал я. — В том числе о том, кто и как ее сыграл. И не только на драматической сцене, но и в смежном жанре искусства — например, в той же опере. Ведь не случайно исполняли партию Моцарта такие крупнейшие мастера, как Лемешев и Козловский, а Сальери — Пирогов и даже Шаляпин. А в домашнем кругу, гениально перевоплощаясь, великий певец исполнял обе роли, и Сальери, и Моцарта. И аккомпанировал ему Рахманинов. Разве все это не интересно?

Смоктуновский сник:

— Почему не интересно? Даже очень... В этом вы правы!

Я ликовал и продолжал атаку:

— Ну, бог с ними, со съемками! Но оперу вы хоть хотите послушать?

— Послушать согласен, это совсем другой разговор.

— Ну и прекрасно! Запись оперы, причем уже для фильма, получим хоть сейчас.

Мы условились встретиться в свободный от съемок день и пойти в Дом звукозаписи на улице Качалова. Для меня не составляло труда обо всем договориться, тем более я активно сотрудничал с ними: сделал несколько радиопередач, мы вместе работали над фонограммой оперы «Моцарт и Сальери» для фильма. И вот мы идем на улицу Качалова. Солнечный морозный день. Градусов двадцать пять. Кеша всю дорогу ворчит:

— Выходной, выспаться бы... Чертовски устал за неделю. Так нет, меня куда-то тащат, что-то там я должен слушать... Ну не идиот ли я?

Наконец, мы поднимаемся в аппаратную Дома звукозаписи. Огромные по тогдашним временам магнитофоны уже заряжены. Кеша садится поодаль, у окна. Включается запись оперы. Мы с монтажницей выходим в коридор, прислушиваемся. За дверью звучит гениальное произведение Пушкина и Римского-Корсакова. Заканчивается первая кассета. Монтажница тихо входит в аппаратную, включает второй магнитофон. Снова выходит в коридор.

— Ну что, как он? — спрашиваю.

— Сидит у окна. Смотрит на заснеженные крыши. Не оборачивается.

Слышим, кончается последняя кассета. Входим. Он по-прежнему сидит у окна. Потом поворачивает к нам зареванную физиономию:

— Слушайте, это феноменально! Совершенно потрясающе! — вытирает лицо, глаза. — Лемешев... Он это сделал гениально! — потом вдруг, совершенно неожиданно: — Ну, хорошо, я согласен! Но пока только на кинопробы.

— Съемки на Рижской киностудии.

— Я приеду. Но, учтите, пока только на пробы. Вы согласны?

— Согласен. Договорились.

Вдруг он улыбнулся как-то по-детски, застенчиво:

— А вы даете слово, что будете снимать меня только на общих планах?

Его мучила мысль, что петь ему придется на «крупешниках». Но я уже понял, что лед тронулся. Совершенно, как мне показалось, искренно, я сказал:

— Кеша, мы будем снимать только на общих планах.

Конечно же, я соврал. Но какое это тогда имело значение, если я понял, что нашел Моцарта!

(Продолжение следует)

* Роль Моцарта в киноопере «Моцарт и Сальери» в исполнении Иннокентия Смоктуновского вошла в «Золотой фонд» советского кино. Как и Сальери Петра Глебова.