Владимир Гориккер: Очевидки режиссериккера. С чего начинается съемочный день
Продолжение. Начало читайте здесь:
часть 3: Сальери за рулем, сколько ножек у рояля и другие курьезы
часть 4: Паустовский совсем рядом
часть 5: Ван Клиберн на Гражданской, две лошади и рыжая Лиля
часть 6: Что делать, если первая работа провалилась
часть 8: Скотч, склеивающий человеческие отношения
С чего начинается съемочный день? Со слова «катастрофа»
В моей съемочной группе была ассистент режиссера. Когда я приезжал на работу, она всегда встречала меня внизу, в вестибюле. Вместо обычного «добрый день», как правило, произносила: «А у нас — катастрофа!»
— Что случилось?
— Не прилетел актер (Имярек).
На другой день повторялось: «Катастрофа — заболел гример!» или «Не могут найти фонограмму!», «Не успели закончить профилактику кинокамеры!», «Актер Х напился, лежит в номере!» И так каждый день. На самом деле не было дня, чтобы не возникали всякого рода трудности, как в любой съемочной группе. Но это так же естественно, как переменчивость погоды, которую трудно заранее предугадать. Как правило, мы всегда находили выход из сложившейся ситуации: снимали другие эпизоды, вызывали другого гримера, работали на другой камере. В кино это совершенно нормально.
Но бывают случаи действительно весьма сложные. И вот тогда слово «катастрофа» обретает свое истинное значение.
Этот эпизод был чрезвычайно важным в фильме. Мы оставили его на конец съемочного периода, когда актеры полностью вживутся в роль. Это был, по сути, финал фильма, в котором распутывался сложнейший клубок интриг и заговоров. Умирает Марфа, нареченная царя Ивана Грозного. Здесь, сейчас выясняется, что она отравлена. И кем же? Безумно полюбившим ее боярином Грязным. Но, оказывается, и не им, поскольку приворотное зелье подменила на смертельный яд Любаша, любовница Грязного... А оба зелья приготовил немецкий лекарь при дворе — Бомелий. Малюта Скуратов и опричники скручивают Грязного… Сейчас его, растерзанного, избитого, предадут смертельным пыткам... Все это — в последнем эпизоде «Царской невесты».
Эту напряженную, динамичную сцену решаем снимать не монтажно, а панорамой, т. е. одним беспрерывным кадром. Камера должна как бы участвовать в происходящем, постоянно двигаться, выхватывая в этом бурлящем водовороте людей и событий то одного, то другого персонажа.
Весь эпизод занимает около трех с половиной минут (по киношному исчислению — 85 метров). Съемка трудная, но, как говорится, «игра стоит свеч». Задача осложняется еще и тем, что все происходит на Рижской киностудии, где построена декорация, точно воссоздающая палаты Александровой слободы, где и происходили эти события. А актеры, занятые в этой сцене, живут и работают в разных городах страны: Наташа Рудная (по роли — Любаша), Георгий Шевцов (Малюта Скуратов), Владимир Зельдин (Бомелий), Николай Тимофеев (Собакин), Тамара Логинова (Сабурова) — в Москве, Марина Мальцева (Дуняша) — в Ленинграде, Раиса Недашковская (Марфа) — в Киеве, Отар Каберидзе (Грязной) — в Тбилиси. Вот и решай задачу, как их всех заполучить на один съемочный день.
Ассистенты и администраторы влипают в телефоны (тогда ведь не было ни сотовой связи, ни компьютеров). Беспрерывные переговоры! Один может, занят другой. Договорились с третьим, не получается с остальными. Наконец как-то утрясают единый для всех свободный день. Это понедельник, когда в основном в театрах выходной день. Теперь важно согласовать время прилета (рейсы ведь тоже в разное время). Утрясается и это. Главное, чтобы никто не подвел и не были нарушены расписания полетов.
И вот наконец все прилетели. Целый кортеж автомобилей дежурит на аэродроме. Ведь время прилета у всех разное. Кто-то из них прилетел — и сразу на студию. А там дежурит дополнительная группа гримеров, костюмеров. Чтобы работа шла быстро, без задержек.
Проходит время, все актеры загримированы, одеты. На съемочной площадке начинается репетиция. Как вы поняли, большого по времени эпизода с участием всех действующих лиц одновременно. Да еще целой группы так называемой массовки: опричники, челядь, слуги... Идет долгая кропотливая работа. Сначала с актерами, потом с массовкой, потом с операторской группой. Параллельно ставится свет. Звучит фонограмма, ведь это фильм-опера. Так пролетает несколько часов.
Перерыв. Необходимо немного передохнуть: перекусить, покурить, просто посидеть, остыть. Наконец, перерыв окончен. Снова репетиция. За полчаса многое ушло. Надо восстановить, внести коррективы. Снова включают фонограмму: надо, чтобы актеры не нарушили синхронность с пением. В павильоне по сравнению с другими съемочными группами довольно шумно. Музыка, громкие голоса вокалистов, поющих в фонограмме, и наших актеров. И еще команды руководителей техники. Ну, кажется, все наладили. Поправка грима. Еще одна репетиция. Генеральная. И, наконец, звучат команды: «Внимание. Приготовились. Фонограмма. Мотор!»
Павильон ожил. Камера, согласно плану, двинулась в центр событий. Затем переместилась вместе с актером. Умирающая Марфа, ее последние слова. О чем это она? Кричит Любаша: «Слышишь ли? Зовет!» Грязной у ног Марфы… Опричники оттаскивают его... Любаша бросает к ногам Грязного мешочки с зельем... Он не верит своим глазам — зелье подменено... Бросается к Бомелию... Сейчас он расправится со злодеем!.. Опять что-то кричит Любаша. Это она, она подменила приворотное зелье на яд... Мятущийся Грязной... Вот он рядом с ней... В руке блеснуло острие кинжала... Крик умирающей Любаши: «Спасибо! Прямо в сердце!» Опричники кидаются к Грязному, сбивают его с ног... Малюта Скуратов взмахнул плетью, сейчас в этот удар главный сатрап царя вложит всю ненависть к предателю, собственный страх перед царским гневом. На счетчике кинокамеры мелькают цифры — снята почти половина эпизода.
И вдруг... Что это?! Гаснут все осветительные приборы, останавливается камера, прерывается звук фонограммы. Наступает кромешная темнота.
Через несколько секунд на потолке зажглась дежурная лампочка.
— Что происходит?!
Это кричу я.
— Сейчас, сейчас!
Кто-то бросается к служебному внутреннему телефону на стене.
— Выключили на электроподстанции.
— Зачем?
— Смена кончилась.
— Пусть немедленно включат!
— Это невозможно! Они ушли домой.
— Что-о-о? Как ушли? Мы же еще не закончили! Идет съемка!
— А они, на подстанции, закончили. По времени — рабочий день закончен.
Я чувствую — теряю самообладание. Начинаю орать, не стесняясь в выражениях. Употребляю слова, получившие определение «благим матом». Цитировать, естественно, не буду. Их знают все почти с пеленок. Было даже определение «жанра» — ругается как извозчик. А почему, собственно, извозчик? Не дворник, не кочегар, не трубочист. Извозчик — и только так. Наверное, потому, что, погоняя лошадей, он подкреплял взмахи кнутовища выразительным текстом. Для себя. И лошадей. Они-то ответить не могли! Собака, и та бы тявкнула. А может, и укусила бы, обидевшись. А лошадь? Услышала и побежала более прытко.
Итак, я орал в адрес электроподстанции, студии, ее руководства, в адрес собственной съемочной группы.
— Но это же катастрофа! Настоящая ка-та-стро-фа! А директор наш, где он?!
Потом повторил этот вопрос, почему-то каждый раз переставляя слова:
— А где директор фильма?! — орал я. — А директор фильма где?! А фильма где директор! Где фильма директор? А?!
На четвертом варианте я почувствовал, что кто-то теребит меня за рукав.
— Я здесь!
Заразившись моей риторикой, он тоже стал переставлять слова:
— Директор вот он, это я! Вот он, я, директор!
— Ага, вы директор? — это я о человеке, с которым прошел уже весь фильм, с которым мы тесно подружились. — И какой же вы директор, если в середине съемки выключают свет!
— Но вы же не успели снять до конца рабочего дня!
— Н-у-у, не успели. Мы же не сапоги тачаем!
— Есть правила.
— Есть творчество! А что в театре, если спектакль идет чуть дольше — гасят свет, закрывают занавес?
— Мы не театр! Мы производство!
— Нет, мы в театре. Именно — в «театре абсурда». Что же делать?
Я чуть не плачу. Подходит Владимир Зельдин, старший из актеров.
— Мой дорогой, не расстраивайтесь! Ну, прилетим еще раз. Бывает.
— Да? А по смете такие дополнительные путешествия предусмотрены? А?
И вдруг мой директор говорит:
— Я предусмотрел. Именно так и записано: «Непредвиденные расходы».
В голове пронеслось: «А все-таки мне повезло с директором!»
В общем, напряжение как-то постепенно стало спадать. Актеры расслабились. Кто-то даже начал шутить:
— Ребята! Есть анекдот. Как раз про перелеты (Ох уж эти актеры! Тут можно сказать — катастрофа, а они — «анекдот»). Так вот: «Сидят на завалинке два мужичонки. Летит самолет. Один говорит: «Это правительственный самолет!» Товарищ смотрит в небо: «Вот и не правительственный. Когда правительственный, перед ним летят мотоциклисты».
Реакция не заставила себя ждать! Чувствую, наступает разрядка. Другой подхватывает:
— Тоже сидят на завалинке. Вечереет. Мужик говорит: «Смотри, твоя уже который вечер с этим парнем. Это как называется?» Муж отвечает: «Весна называется!»
Напряжение как рукой сняло. Актеры — необыкновенное племя. После такого напряженного дня сумели обрести нормальное состояние!
В общем, через недели две мы нашли возможность организовать повторную съемку. Правда, чуть-чуть упростили технологически и сняли не единым куском, а несколькими. Но почти сохранили первоначальный режиссерский замысел.
Мой соавтор и друг Андрей Донатов, пока я монтировал фильм, начал работать над другим сценарием, с другим соавтором. Они придумали интересное кино.
Как-то он мне говорит:
— Ты помнишь, как психанул, когда на съемках вырубили свет? Ты тогда на нервной почве талдычил одну фразу, переставляя слова. Знаешь, я использовал в новом сценарии этот прием. Господин приглашает даму:
— Я приглашаю вас, прелестная, посетить театр!.. Я вас, прелестная, посетить театр приглашаю!.. Посетить, прелестная, театр я вас приглашаю!.. Прелестная! Театр я приглашаю вас посетить!..
— Ну, и как дама?
— Отказалась. Ну, какая здравомыслящая женщина захочет провести вечер с таким занудой?
— Ага, это ты так про меня. Теперь я понимаю, почему у тебя появился новый соавтор… Читать дальше >>
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Съемочной группе требуется дольщик
С утра в отдел кадров начались звонки:
— Дольщик, а это что?
— Дольщик — это тот, кто возит операторскую тележку.
— А почему дольщик?
— Долли — по-английски тележка. Понятно?
В трубке разочарованный голос:
— А я думал, это связано с деньгами. Надеялся заработать! А это, оказывается, вроде носильщика на вокзале.
Однако пусть никому не кажется, что возить тележку на съемочной площадке, то есть быть дольщиком — простое дело. Профессия эта таит в себе уйму тонкостей, которыми должен владеть специалист. Прежде всего, он выкладывает рельсы и замысловатые повороты. Подкладывает клинышки, чтобы не было никаких провисаний рельсов. Во время съемки он везет тележку. Очень плавно, без малейших толчков и с определенной скоростью, заданной оператором. Иногда медленно, а бывает и бегом. А на тележке при этом, кроме кинокамеры, оператор, а часто и его ассистент. Как понимаете, тут необходимы не только силенки, но внимательность, дисциплина и аккуратность. В общем, тонкая профессия! Так что носильщики в отдел кадров могут не звонить!
Нам в группу, учитывая, что снимаем мюзикл, дали дольщика очень опытного, притом еще и музыкального.
В тот день мы снимали Монмартр, удивительный и неповторимый уголок Парижа. Снимали карнавал. Музыка, радостная, возбужденная толпа, оркестры, танцующие люди, фейерверк, разноцветные шарики, конфетти, серпантин, маски... В общем, все, что присуще празднику. Уверен, некоторые мои коллеги, прочитав эти строчки, подумали, что мне необыкновенно повезло: ведь в те далекие времена и мечтать было невозможно о такой экспедиции. Не завидуйте, друзья! Монмартр мы снимали на «Мосфильме». В одном из самых больших павильонов. Этот очаровательный уголок Парижа мастерами и художниками студии был воссоздан с таким блеском, что любой, оказавшись здесь, невольно заражался его неповторимой энергетикой.
Итак, мы снимаем эпизод фильма «Под крышами Монмартра», когда секретарь министра изящных искусств приносит приказ о командировке в Италию художника Делакруа. Уже отсняли «Карамболину», неподражаемый шлягер Кальмана, ставший гимном опереточного жанра, выступления артистов, драматические перипетии героев, поведавших о принятии их произведения в популярный театр Бруяра, и вот подошли к этому небольшому эпизоду.
— Где здесь художник Рауль Делакруа? — кричит Александр Белявский, снимающийся в роли секретаря.
Он пытается протиснуться сквозь толпу. Удается это ему с большим трудом, поскольку в круговороте веселящихся людей все воспринимается как шутка и розыгрыш.
— Где здесь художник Рауль Делакруа?
— Делакруа? Ха-ха-ха!
Кто-то надевает секретарю на шею серпантин, кто-то вручает шарик, а кто-то нахально закрывает его лицо маской.
— Где здесь художник Рауль Делакруа?
Секретарь неуклонно продвигается к намеченной цели. А камера и оператор на тележке, держа его «поясной» план, отъезжают... Он идет — камера отъезжает. Репетируем. Еще и еще раз. Для оператора. Для массовки. Ведь в пространстве между секретарем и камерой постоянно пробегают люди: парочка влюбленных, человек в маске, девочка с шариком... Наконец все отрепетировано. Можно снимать. Полный свет! Ассистенты заряжают толпу «безудержным весельем».
— Внимание! Съемка! Мотор!
Секретарь появился в толпе. Вот он, пробираясь через человеческие дебри, приближается.
— Где здесь художник Рауль Делакруа?
Сейчас, после команды оператора, камера начнет отъезжать.
— Поехали!
Но что это? Тележка двинулась не назад, а вперед. Прямо на актера. Все ближе и ближе к актеру. Те, кто должен пробежать перед камерой, натыкаются на тележку. Мизансцена смята. Сейчас тележка с размаху налетит на актера. Может сбить его с ног. К счастью, Белявский, сообразив, начинает отступать. Но по рельсам идти трудно.
Я, наконец, очнувшись, издаю душераздирающий вопль:
— Стоп! Стоп! Остановитесь!
Как при замедленной съемке, все в павильоне замирает. Выключаются диги, останавливается фонограмма.
— Вы куда едете? — кричу дольщику.
— А куда надо?
— Вам не на студии работать! На вокзале! Вот где! Носильщиком! Мы же репетировали... столько раз!
— А я не репетировал.
— То есть как?
— Репетировал Васька.
— Какой Васька?!
— Который возил тележку.
— Не вы?
— Говорю — Васька!
— И куда же он делся?
— А его срочно начальник вызвал в соседний павильон. Там кран заел. А Василий у нас специалист. А пока поставили на тележку у вас — меня.
— Так вы не Василий?
— Я Петя. А какая вам разница?!
Я чувствую, что опять подкатывает неудержимое желание поорать «благим матом». Но сдерживаюсь. Хватит одного, того раза. И потом все-таки прошло лет десять. Седина появилась на висках. Пора поумнеть!
Только выдохнул: «И это... лучшая студия!» Сказал и вроде разрядился. Немного отошел. Пора за дело. Даю команду: «Всем на исходную!»
Потом ассистентам:
— Напомните участникам массовки их задачи.
Бегу к Саше Белявскому. Он посмеивается. Такой славный, всеми любимый, никогда не унывающий:
— Все помню! Не волнуйтесь!
Теперь осталось только проштудировать с Петей направление движения тележки.
— Петя! Вы поняли, когда надо отъезжать? И не вперед, а назад! Поняли?
— Чего тут понимать! Столько часов репетировали!
— А поехали вперед, а не назад!
— Это не я поехал, а Петя!
Пауза. Чувствую, что, наверное, переутомился...
— А вы кто?
— Вася! Репетировал здесь целый день. Так что все помню. Не волнуйтесь!
— А где же Петя? (почему-то меня это стало интересовать, действительно, наверное, подустал).
— Ушел в соседний павильон. Я им наладил с краном, вот он к ним и вернулся. А я — к вам.
— Ну, братцы! Действительно, у нас здесь карнавал! Почище, чем на Монмартре!
Потом у директора студии полушутя-полусерьезно обсуждали инцидент. Он меня все-таки немного приструнил:
— Насчет студии это вы напрасно! Ну как можно при таком стечении людей и так неуважительно: «И это лучшая студия!?» Все-таки мы — Ордена Ленина и Октябрьской революции!
— Ой! А я и забыл про это!
Настало время, когда можно было податься в отпуск.
А тут еще наступило лето. Значит, к морю. И, как всегда, в вожделенную Пицунду, в любимый Дом творчества киношников. Еду с супругой. Поэтому ворох чемоданов. (Знаю, половину даже не откроем. Но всегда набор «максимум»). На вокзале берем носильщика. У вагона лезу за кошельком, чтобы расплатиться.
— Не надо! — носильщик отводит мою руку.
— То есть как это?
— А вот так. Вы меня, что ли, не узнали? Я Петя.
— Какой Петя?
— А тот, который повез тележку не туда.
— А я смотрю — знакомая физиономия. А-а, понял. Были усы?
— То были наклеенные. Я в соседнем павильоне еще и снимался.
— Даже так. А теперь подались в носильщики?
— Ваша идея! Большое спасибо! Здесь знаете сколько зарабатываешь? На студии и не снилось!
— Значит довольны?
— Пока да! Но собираюсь обратно. Здесь скучища, а на студии — творчество!
— А знаете, Петя, поэтому я и не пошел в носильщики!
(Продолжение следует)