Джонатан Коу: Срединная Англия

Перевод Шаши Мартыновой

— Вот что меня поражает в старении, — сказала Дженнифер, — начинаешь мыслить в этих... новых единицах времени. Уже не помнишь ничего по годам. Помнишь по десятилетиям.

— И не говори, — согласился Бенджамин.

— Начинаешь складывать все это дело в голове. Вот типа несколько недель назад смотрели мы с Грейс, моей дочкой, «Челюсти». Ей семнадцать, а фильму сорок. Сорок лет! Если бы я семнадцатилетняя смотрела кино, которому сорок, его должны были снять в тридцатые годы.

— Похоже, между тридцатыми и семидесятыми много чего случилось в мире. Многое изменилось. А с тех пор, может, не очень.

— Ты думаешь? И поэтому все кажется по-прежнему таким недавним? Или мы просто...

Она не договорила. Половина одиннадцатого, ужин завершился, и она много выпила.

— Ты знаешь, как к этому относился Филип Ларкин? — спросил Бенджамин.

— Нет. Расскажи, как же Филип Ларкин к этому относился?

— Ну, если дожить до семидесяти, каждое десятилетие делается как день недели.

— Так.

— Жизнь начинается утром в понедельник.

— Окей.

— Нам сейчас за пятьдесят, и знаешь, какое у нас сейчас время недели? Вечер субботы.

Дженнифер уставилась на него с ужасом:

— Вечер субботы? Черт бы драл, Бенджамин.

— По сути, нам осталось одно лишь воскресенье.

— А воскресенья — дерьмо. Терпеть не могу воскресенья. Начать с того, что по телику смотреть нечего.

— Вот-вот. И это нас ждет впереди. «Больничные годы» — я слыхал, кто-то их так называл.

— Бля. Ну и вогнал же ты меня в тоску.

— Не то слово. Прости. Сейчас люди по восемьдесят с лишним лет живут вроде бы.

— Во, уже что-то. И все-таки... — Она допила, что там осталось у нее в бокале, и сказала: — Ну, Бенджамин, ты, по крайней мере, не утратил способности устроить девушке приятный вечер. И уж точно знаешь, как завершить вечер на подъеме. — Глянула на часы. — Пора просить счет, а мне надо вызвать такси.

— Я заплачу, — сказал Бенджамин. — Этот приз тянет на пятьдесят тысяч фунтов, между прочим. И он практически у нас в кармане.

— Шикарный жест. Принимаю.

— И о такси не беспокойся. Я запросто отвезу тебя домой.

Оба понимали, что предложение это не невинно. Пусть ни один не был уверен, что произойдет дальше, оба знали, что решение уже принято, — совместное решение, основанное на чувстве, что, каким бы ни было движение, начатое за ужином, оно не завершено. И все же это знание, которое должно было бы сблизить их, сделать — к обоюдному восторгу — заговорщиками, слово бы жутко отдалило их друг от дружки. Не успели они сесть к Бенджамину в машину и отправиться в двадцатиминутную поездку до дома Дженнифер, как навалилось тяжелое, ледяное молчание. В пабе Бенджамин, по его-то привычным понятиям, был откровенно болтлив, а тут совершенно онемел. Нетрудно понять почему: перспектива — или даже вероятность — физической близости с другим человеком после стольких лет невольного воздержания уже сама по себе лишала его дара речи — и от возбуждения, и от страха. И вот эта его бессловесность передалась Дженнифер, которая, в свою очередь, тоже утратила дар речи. Ум Бенджамина метался в поисках, чего бы сказать хоть сколько-нибудь сообразного в заданных обстоятельствах, и чем больше он метался, тем призрачнее делались шансы найти хоть фразу, хоть слово. Бенджамин прямо-таки ощущал, что язык у него распух вдвое против своих обычных размеров и уже никогда не сможет выдать ни единого слога. Глянул на Дженнифер, на ее лицо, бледное в сиянии янтарных фонарей, и убедился, что она смотрит на него оторопело.

Притормозив на светофоре, он решительно вознамерился попробовать еще раз, напоследок. Он сможет что-нибудь сказать, оно должно найтись. Вот они потенциально готовы отправиться в самое прекрасное совместное странствие, какое может случиться у двух людей, и нет никакой причины вдруг растерять все слова. Он же писатель, господи боже. Он мысленно увещевал себя: ну же, Бенджамин, у тебя получится. Ты в силах взять эту нежную, манящую, устрашающую высоту.

— Ну что, — сказал он, наконец поворачиваясь к Дженнифер.

— Ну что, — повторила она и посмотрела на него вопросительно, исполненная трепетным предвкушением.

Он глубоко вдохнул.

— Ну что... Если Дэвид Кэмерон действительно проведет референдум об участии в Евросоюзе, что в итоге выйдет, как думаешь?

Дженнифер исторгла громкий, отчаянный вдох.

— Черт бы драл, Бенджамин, это действительно у тебя сейчас на уме?

Он покачал головой.

— Нет. Не это. Совсем не это.

— Слава богу. Потому что иначе я бы не на шутку забеспокоилась. Вот здесь — следующий поворот налево.

Он свернул в переулок и произнес:

— Прости. Я просто немного... В общем, вечер вышел прекрасный, и я не хочу...

— Я тоже. Вот, приехали. Номер сорок два.

Бенджамин завел машину на подъездную аллею перед ее домом. Когда двигатель заглох, стало поразительно тихо.

— На кофе зайдешь ведь?

— Да, конечно.

— Хорошо. Тогда пошли.

В кухне, пока она ставила чайник, Бенджамин сказал:

— Вообще-то кофе мне нельзя. От кофеина я не сплю. После обеда не пью никогда.

— У меня есть декаф.

— Действует так же.

— Что ж, тогда у меня предложение. — Она достала бутылку совиньон блан с винного стеллажа, встала напротив Бенджамина и вскинула бутылку вверх. — Давай-ка ты выпьешь большой бокал вина и останешься на ночь в любой из трех моих гостевых спален?

— А где же Грейс и Дэвид?

— На каникулах с отцом. У меня даже запасная зубная щетка есть.

В кои-то веки Бенджамин не стал мяться.

— Окей, — согласился он.

— Славно, — сказала Дженнифер и в награду оделила его нежным неспешным поцелуем в губы.

Оба оказались не готовы обнажаться друг перед другом.

Поднявшись в спальню к Дженнифер через некоторое время, они задернули шторы, выключили свет и раздевались в полутьме — к большому облегчению Бенджамина. У него дома в ванной были ростовые зеркала, но он наловчился не смотреть в них, когда вставал под душ, или ложился в ванну, или вытирался. Не было у него никакого желания смотреть на отражение своего бледного обвислого пятидесятипятилетнего тела. Он решил, что Дженнифер относится к этому так же, однако, забравшись в постель рядом с ней и впервые робко и пытливо проведя рукой по изгибу ее бедра и далее, ощутил исключительно упругость и гладкость. Почувствовал, что уместен будет комплимент.

— Ты в превосходной форме, — сказал он.

Она повернулась к нему лицом и повторила со смехом:

— В превосходной форме? Ты что, мой тренер по фитнесу?

— Извини. Вечно не знаю, что сказать, когда...

— Так и не говори ничего, — посоветовала она, прикладывая палец к его губам. В ответ он этот палец нежно укусил — или, во всяком случае, намеревался.

Судя по внезапному воплю боли, он довольно сильно оплошал.

— Ай! Черт бы драл, Бенджамин, ты чего дуришь?

— Прости, больно, да?

— Да, бля, еще как. Иисусе...

Она несколько секунд сосала палец. И без того напряженный Бенджамин напрягся еще сильнее.

— Кровь идет? — спросил он.

— Нет, не идет, — ответила она, голос смягчился. — Ты расслабься, Тигр. Мы оба этим не занимались сто лет. Все будет хорошо.

Приятно было еще раз услышать свое прозвище. Дженнифер обняла Бенджамина, и они некоторое время целовались в почти безмолвной и едва ли не полной тьме. Он гладил ее по волосам, а затем скользнул рукой вниз, к ее груди. Почти сорок лет, подумал он, прошло с тех пор, как он прикасался к этой же груди, брал ее в ладони, чуть ли не бессознательно, в пьяном ступоре на подростковой вечеринке у Дуга. Дженнифер права. В этом возрасте начинаешь думать большими промежутками времени. Десятилетиями, а не годами...

Между тем Дженнифер потянулась к его паху и принялась побуждать его руками, поначалу мягко, а затем энергично. Ни тот ни другой подход, похоже, не принес плодов.

— Что там за дела внизу? — спросила она.

— Судя по всему, никаких.

— Что такое? Ты бы предпочел оказаться в постели с сексуальной журналисткой до тридцатника, а не с женщиной своих лет?

— Нет, совсем нет. — Он поцеловал ее еще. — Ты красавица. Продолжай.

— Еще немного — и у меня туннельный синдром разовьется, — сказала она, наращивая и скорость движений, и силу хватки.

Через минуту-другую он положил ладонь поверх ее кисти и попросил прекратить.

— Прости, — сказал он.

— Не волнуйся. Давай не будем торопиться. И в любом случае теперь моя очередь.

Она взяла его руку, все еще лежавшую у нее на груди, и медленно повлекла ее по податливой равнине своего живота, пока Бенджамин не ощутил мягкую путаницу ее лобковых волос. Дженнифер побуждала его на дальнейшее, и вот под пальцами у Бенджамина оказался теплый, чуткий комочек, и Бенджамин принялся тереть и ласкать его — при терпеливом наставничестве

Дженнифер. Вскоре Дженнифер забормотала от удовольствия и томно расставила ноги еще шире.

— Славно, — вымолвила она, потянулась и яростно поцеловала его, язык метнулся к нему в рот. –  Не убирай палец... как раз с этого места.

— Я тут читал на днях... — сказал Бенджамин между поцелуями.

Дыша все надсаднее, Дженнифер еще смогла проговорить:

— Книги, книги, книги. Ты хоть иногда о них не думаешь?

— Нет... Ну правда, — отозвался он, — это интересно. Я тут читал на днях о евангелистах в Штатах. Они составили брошюру, в которой объясняют девушкам, почему нельзя мастурбировать, а название, которое они этому придумали...

— Чему?

— Тому, что я сейчас трогаю...

— Ох, Бенджамин, заткнись уже наконец!

— Бесов дверной звонок.

— Бесов... дверной... звонок? — повторила Дженнифер. Слова выскакивали наружу с трудом, она дышала все быстрее и все возбужденнее, дыхание прерывалось воплями удовольствия или смехом — трудно разобрать, возможно, и то и другое вперемешку, — пока в восхитительном освобождении вдруг не заорала «Дзынь-дзынь!» во все горло, рухнула на Бенджамина, обняла его крепче некуда и целовала долго-долго, — он, во всяком случае, удовлетворился знанием, что свой скромный долг выполнил блестяще.

Через несколько минут, лежа головой у него на груди, Дженнифер произнесла:

— А теперь я себя чувствую виноватой. Я кончила, а ты нет.

— Это неважно.

Она потянулась проверить положение дел у него в паху. По-прежнему ничего.

— Такое случается иногда у мужчин твоего возраста. Чуток «Виагры» — и все наладится.

— У тебя, надо полагать, нету?

— Как ни странно, не держу. Есть парацетамол, кое-что от аллергии, но это все вряд ли поможет.

Она игриво подергала вялый орган. Бенджамин сгорал от расстройства. Вообще-то он необычайно возбудился, но его тело, похоже, почему-то не улавливало, что к чему.

— Может, поговорить с тобой сально? — предположила Дженнифер. — «Давай, парниша, вдуй мне» — такое вот что-то.

Бенджамин усомнился в действенности. И к тому же у него возникла другая мысль.

— Или, может... — начал он.

— Да? — Дженнифер заблестела глазами.

— Помнишь, где мы первый раз это делали?

— Дома у Дуга Андертона.

— А точнее...

— В шкафу у его родителей. Такое вряд ли забудешь.

— Точно. Так вот, поправь меня, если я ошибаюсь, но у тебя там довольно просторный шкаф.

Дженнифер приподнялась на руке.

— Ты серьезно?

— Не знаю... вероятно, стоит попробовать. Думаю, если удалось воспроизвести тот момент — вернуться мысленно, понимаешь...

Несколько секунд колебаний — и она свесила ноги с кровати.

— Теперь ничто меня не удивит, — сказала она. — Вперед, Тигр.

То был встроенный шкаф — чрезвычайно вместительный. Однако они уже не были проворными гибкими подростками, как когда-то, и потому их немолодые тела втиснулись внутрь с некоторым трудом. Впрочем, внутри они устроились уютно.

— Весело-то как, — сказала Дженнифер. — Как пошлая игра в сардины.

Сдвинув колено поудобнее — и попутно чуть не выбив ей челюсть, — Бенджамин закрыл дверцу. Стало темно, глаз выколи. Он протянул руки, нащупал плечи Дженнифер, погладил их, провел пальцами по ее щекам, очертил ими скулы. Ощутил восхитительную остроту осязания.

— Кажется, может сработать, между прочим.

— Ну, — сказала она, — даже если стояка у тебя не возникнет, мы, вероятно, сможем хотя бы выйти в Нарнию. А пока давай проверим, что у нас происходит внизу.

Она вновь потянулась к его паху и ощутила мгновенный, крепкий отклик.

— Блин, — сказала она. — Ты прав. Похоже, мы в деле. — Взявшись за стержень правой рукой, она принялась медленно, ритмично ласкать его по всей длине. — Как тебе?

— Хорошо, — ответил Бенджамин несколько неубедительно.

— М-м-м, хорошо-о-о, — повторила Дженнифер, выдыхая это слово с тягучим гласным. — Хорошо, а? Хорошо же, парняга?

— Так хорошо, — сказал Бенджамин. — Так очень хорошо. — Не хотелось ей говорить, но, если по-честному, он не чувствовал ничего. Что было в некотором роде даже тревожнее, чем предыдущая неувязка.

— Ты же большой мальчик уже, да? — проговорила Дженнифер, оглаживая быстрее и жестче. — Куда больше, чем был когда-то. Боже, как хорошо. Как же мне нравится тебя чувствовать рукой.

Бенджамин переместил вес на дверь, та жалобно громыхнула. Он принялся стонать, Дженнифер сочла это за намек усилить хватку и ускорить движения; всякий раз, добираясь до кончика, она безжалостно повертывала руку.

— О-о, тебе нравится, да? Тебе нравится, когда я так.

Бенджамин еще простонал, а затем завопил.

— Хочешь еще, да? Хочешь еще и еще.

— О боже, — выдавил из себя Бенджамин. — О боже!

— Нравится?

— Бля! Бля!

— Хорошо-о, а?

— Нет! Стой!

— Никаких «стой», пока не доделаю, парняга.

— Нет, стой! Свело! Жутко свело! У меня адская боль!

Боль у него в голенях сравнялась с полным отсутствием любых ощущений во всем остальном теле. Бенджамин схватился за дверцу, открыл ее рывком, они оба вывалились из шкафа и приземлились на ковер в бесцеремонной путанице рук и ног. Бенджамин все еще стискивал рукой голень и страдальчески орал, Дженнифер же села, поглядела на предмет, который держала в руке, и взорвалась хохотом.

— Что такое? — спросил Бенджамин, пыхтя от боли.

Дженнифер едва могла говорить.

— Ты посмотри!

Прищурившись в полумраке, Бенджамин произнес:

— Это вообще что?

— Это ароматизированная свечка, которую мне на Рождество подарила тетя Джули. Я все думала, куда эту свечку подевала. Не один месяц искала ее.

Судороги боли все еще раздирали Бенджамину ноги, но он смог выговорить:

— Это... Это ты и наглаживала?

По лицу у Дженнифер потекли слезы смеха.

— Да.

— Немудрено, что я ничего не чувствовал.

На это Дженнифер уже не хватило. Она упала на спину и лежала на ковре, голая и беспомощная от смеха, в руке — желтая свечка в термоусадочной пленке. Со всем доступным ему достоинством Бенджамин встал и забрался на кровать, натянул на себя одеяло и принялся тереть болезненные, судорожно дергавшие голени.

Дженнифер скользнула в постель рядом с ним, продолжая смеяться. Кажется, унять ее никак нельзя было — пока она не положила голову на плечо Бенджамину и они не уснули в объятиях друг у дружки.