Айдан Салахова. Путь от кооператива «Первая галерея» до Art Dubai

«Думали ли мы, когда был “совок” в 70-80-е, что после 50 и 60 лет мы будем отжигать на танцполе?» — написала недавно Айдан Салахова в Фейсбуке. 

На днях мы обсуждали с Айдан ее отношение к возрасту. 25 марта ей исполнилось 55. Торт был в виде цифр. На мой вопрос, почему она не боится публично называть возраст, Айдан легко отвечает:

— Так мне все говорят, что я хорошо выгляжу. А если я буду говорить, что мне 35, будут думать, что выгляжу я хреново.

С конца 80-х Айдан — художественный бренд и самая независимая красавица Москвы. Короткая стрижка. Глаза, губы, нос — всё чуть больше и чуть чувственнее, чем принято в наших широтах. 

В 89-м Айдан вместе с сокурсниками Евгением Миттой и Александром Якутом открывает кооператив «Первая галерея». Это была действительно первая в стране галерея современного искусства. Все трое владельцев — «мажоры»: папа Айдан — народный художник СССР Таир Салахов, папа Якута — народный артист Всеволод Якут, папа Митты — режиссер и тоже народный артист Александр Митта. Первый покупатель галереи, вор в законе Тайванчик, обладал неплохим вкусом — купил Кабакова.

На стене московской квартиры Айдан висит общая фотография юных основателей «Первой галереи». Она сделана Хельмутом Ньютоном для журнала Vanity Fair. Ньютона «Первая галерея» тоже покажет первой в России. Тогда спрос на актуальное искусство из только что открытой миру России значительно превышал предложение. Иностранные звезды сами стремились в Москву, где цены на русское искусство опирались на единственный проведенный в СССР аукцион Sotheby’s: работа Гриши Брускина «Фундаментальный лексикон» ушла тогда за 200 с лишним тысяч фунтов. Айдан с ностальгией вспоминает «время чудес»:

— В нашей первой галерее самая первая выставка — Кабаков, Файбисович, Гороховский. Вторая — художники из сквота в Фурманном (московский сквот, существовавший в конце 1980-х. — Прим. ред.).

— И на всех были клиенты?

— Это были западные клиенты. Галеристы, которые специально приезжали в Москву, работники посольств. Вообще, первыми «новыми русскими» стали художники. Они зарабатывали в валюте, и все, кого не спроси, барыжили компьютерами: арт-группа «Чемпионы мира», Сережа Мироненко, Вадик Захаров — у всех у нас тогда было много денег. Но пришел 92-й, и это резко прекратилось.

В 1992 году Айдан Салахова ходит в архитектурных нарядах Issey Miyake и выглядит совсем по-иностранному. Она уже пробила «стеклянный потолок» российского художественного аквариума и в 1991-м даже участвовала в венецианской биеннале, что в мире современного искусства — вершина признания. Но все портит война в Персидском заливе. Западный художественный рынок обвалился. Успех, который , казался незыблемым, оказывается эфемерным. Миру стало не до русских. Это первый кризис на личном счету Айдан Салаховой.

— В 1992 году мы участвовали в ярмарке Arco (одна из крупнейших европейских ярмарок современного искусства. — Прим. ред.) — и ни одной русской работы там не было продано, — вспоминает она.

В 1993-м у Айдан на руках младенец Кай — а современное искусство у вчерашних баловней судьбы уже никто не покупает. Куда-то подевались все щедрые иностранцы, настроение в художественной среде депрессивное, есть буквально нечего. Все, кто еще вчера продвигал новые идеи и презирал старые, начали торговать антиквариатом. От нищеты Айдан спасают Шишкин и Айвазовский. И тут в полной мере проявляется ее талант — кажется, продать она может всё. Было бы кому.

— Мои 90-е прошли под знаком неприятного дилерства. Бандиты, фальшивки, «душные» клиенты. Я ведь вообще не очень люблю старое русское искусство, и Лагорио от Айвазовского не могла отличить. К счастью, вспомнила уроки истории искусства XIX века, которые нам преподавал профессор Николай Николаевич Третьяков. У меня конспекты лекций сохранились — они и помогли упоенно рассказывать об этих невзрачных пейзажах.

— Помню, однажды на берлинской ярмарке видела, как ты очаровывала Умара Джабраилова.

— И он купил работу Аниша Капура. До этого он собирал старое. Помню, как в гостиницу «Рэдиссон» принесла ему Поленова, хорошего, в золотой рамочке. Я сидела, продавала этого Поленова, и он вроде его даже уже купил, и вдруг я его спрашиваю: «Умар, а нахер ты покупаешь это старье?»

Через месяц мы встретились в каком-то ресторане, и он говорит: «Сестра, я закрыл все эти золотые картинки в старом доме. Делаю новый, хочу собирать современное искусство». С ним вообще было легко. У него потрясающий врожденный вкус, и он правильно выбирает вещи.

Тогда же искусство покупала Оля Слуцкер. Она тоже когда-то собирала антиквариат, и ее обманули, подсунув большое количество фальшивок. И вот в 1999-м мы едем с ней на ярмарку, и первое, что она там покупает, — Энди Уорхола «Мона Лиза. Белое на белом». Умар и Оля были первыми русскими коллекционерами, которые покупали западное современное искусство.

Сейчас невозможно поверить, что Айдан не торгует искусством. Она закрыла свою галерею на Винзаводе, разочаровавшись и в самой профессии арт-дилера, и в российском рынке. Жирные нулевые, когда, казалось, и русские художники, и русские коллекционеры возьмут мир силой, закончились еще до того, как культовая пара российских собирателей — Абрамович и Жукова — развелись.

Мы пьем кофе в квартире Айдан на Ленинградском проспекте. Пятиметровые потолки, марокканский интерьер, искусство от пола до потолка. Но она приехала сюда всего на полтора месяца. Теперь с Москвой Айдан связывают только эта квартира и ее ученики. Вся жизнь и работа — в Италии. 

— Я помню, когда решила закрыть галерею. Это было на премии «Инновация» в 2012 году, которую мы вели вместе с Филиппом Дзядко. Я смотрела в зал, на выражения лиц. Мне стало понятно, что наше художественное сообщество злое и неприятное — какое-то змеиное логово, где никто не радуется за победителей. Филя меня тогда еще спросил: «У вас в арт-мире всегда такая тяжелая энергетика?» Я ответила: «Думаю, что да». Действительно, все всё время что-то делят. Что? — Непонятно. А есть что делить? — Нечего, ноль на рынке: половина коллекционеров уехала, часть посадили, а те, кто нормально существует, уже все купили. Вот и получается, что сама система внутри сообщества себя рушит: вместо того, чтобы поддерживать друг друга, люди постоянно что-то делят.

После кризиса 2008 года цены на работы современных русских художников упали в разы. Галереи перестали участвовать в главных мировых ярмарках, поскольку это очень дорого: Гельман, Овчаренко, я, галерея XL тратили на ярмарки по 300-400 тысяч долларов в год. Тогда мы хотели вывести русское искусство на Запад. В минус себе. Теперь этому мешает не только экономика, но и политика, которая вылилась в неприятие России в целом и ее искусства в частности. И это меня бесит, потому что я не понимаю — при чем тут искусство?

За 15 лет до этого Айдан заинтересовалась востоком и его феминистским лицом. В это же время AES+F делают свой провидческий «Исламский проект» — иллюстрации будущего, где европейские столицы постепенно становятся мусульманскими, повсюду минареты, вязь и мечети вместо традиционных достопримечательностей. Но если работы AES+F пугали, то одалиски и персидские миниатюры Айдан заманивали публику в закрытый и оттого манящий мир арабской красавицы, чья сексуальность спрятана за хиджабом. Сама Айдан впервые померила хиджаб в Абу-Даби: 

— Это было невероятное ощущение. Внешне это выглядит так: мы смотрим на девушку в парандже и жалеем ее. Внутри же — совершенно другое состояние: тебе пофиг, как ты выглядишь. И начинается освобождение: все эти наносные правила, гендерные установки — все это моментально исчезает.

— Как папа, видный советский художник Таир Салахов, реагировал, когда ты занялась исламской темой?

— После моей юношеской работы «Стальной оргазм на оранжевом фоне» ему было уже все равно.

— Это контрастное сочетание исламской темы и темы секса однажды сильно заискрило, когда президент Азербайджана Ильхам Алиев запретил твою экспозицию в азербайджанском павильоне на венецианской биеннале. Мраморные женщины в черном, мраморные вагины, мраморные то ли фаллосы, то ли минареты — кажется, официальный Азербайджан был к этому не готов.

— Я думаю, моя экспозиция была неправильно преподнесена президенту. Политики не обязаны разбираться в искусстве.

— Как сейчас тебя воспринимают в Азербайджане?

— Половина в восторге, половина хейтит.

В Азербайджане современное искусство не покупают. Главные покупатели Айдан — шейхи Эмиратов, а все потому, что она первая из наших соотечественников завоевала «Арт-Дубай». 

12 лет назад Эмираты решили стать художественной меккой арабского мира. Это был бизнес-проект, аналога которому в России, увы, не будет. В отличие от нас, Эмираты за 12 лет не только построили музеи и открыли галереи, но и пригласили иностранных консультантов, которые помогли всё это правильно запустить. Как итог — целое сообщество собирателей и коллекционеров региона. Да, здесь не торгуют обнаженной натурой, нет никакого религиозного искусства, и каждая работа на ярмарке «Арт-Дубай» проходит цензурный комитет — зато здесь очень много денег.

Айдан Салахову в Дубае представляет галерея из Бахрейна — не как московскую художницу, а как скульптора из итальянской Каррары. Айдан считает, что это ее новая реинкарнация. Каррара знаменита своими мраморными утесами и тем, что здесь каждый второй режет камень. Сейчас Каррара вместе с мировой модой на скульптуру переживает ренессанс. Ренессанс и в жизни Айдан:

— После фашистской тяги к монументальности с конца 1940-х художники долгое время не работали с мрамором — делали из него только заказы для кладбищ. Они ушли от этого политизированного материала и начали потихонечку возвращаться к нему только в конце 70-х. Сейчас мрамор — это тренд.

Я знаю точно, что, когда начинаешь делать скульптуру сам, — обратного пути нет. Между художником и материалом устанавливается такой контакт, который невозможно прервать, пока работа не будет завершена. И я не исключение, такое происходит со всеми скульпторами. В Карраре что еще хорошо? Что художники, мастера мраморных дел до сих пор ходят друг к другу в гости смотреть работы; ведут разговоры о высоком, как в начале 80-х; живут почти без денег — но никого это не парит. Недавно к нам приехал галерист Фолькер Диль и пришел к художнице Патти Николе. Патти 78 лет, она до сих пор все режет сама. Фолькер смотрит на ее работу и говорит: «Понятно, вы здесь все романтики, но поясните, кому еще нужно, чтобы вы свою скульптуру делали сами? Есть же рабочие!» Патти ему отвечает: «Мы не романтики. Мы — анархисты».

Недавно Айдан тяжело заболела. Казалось, не выкарабкается. В ее присутствии знакомые тревожно переглядывались и перешептывались. Но не зря она — птица Феникс, которая возрождалась из пепла самых глубоких кризисов. 12 апреля у нее выставка в Москве в рамках фестиваля «Черешневый лес», в Карраре она доделывает свою «Тайную вечерю», и в 55 она по-прежнему самая независимая красавица, которую сочтут за счастье увидеть на всех московских вечеринках.