Феликс Черемных: Преступление и наказание по-тайски
Законы тюрьмы
Среди сокамерников я выделялся не только цветом кожи, но и экзотической по меркам Бангкванга статьей — за ограбление банка никто на моей памяти больше у нас не сидел, большинство, как я уже сказал, отбывало свой срок за дела, связанные с оборотом наркотиков. Правда, была еще группа политических — тайцев-мусульман с юга страны, отбывавших гигантские сроки по статьям за экстремизм и терроризм. Условия содержания у этих «борцов с режимом» были очень жесткие. Но такие случаи для Бангкванга являлись исключением. Вообще же, статья, по которой тот или иной человек отбывал срок, не имела для внутренней жизни никакого значения. Глобально всему населению Бангкванга было все все равно. Каждый прекрасно понимал, что святых и безвинных рядом с ним нет, да и сам он к ним не принадлежит.
Какой-то системы понятий, схожей с той, что существует в российском криминальном мире, в тюрьме не было. Все было проще: если у тебя имелось что взять, это забирали, если ты переходил определенную грань в отношениях с тюремным сообществом — тебя просто убивали. Нельзя было спрятаться в Бангкванге и от проблем-долгов внешнего мира, в этом отношении стены тайской тюрьмы, как и любой другой тюрьмы в мире, были совершенно прозрачные.
Отношение к убийцам и их жертвам также имело свою специфику: верящие в переселение душ тайцы рассматривали подобные трагедии с философских позиций (случилось то, что должно было случиться) и даже полагали насильственное окончание жизненного пути определенным благом для убитого, так как в новой жизни ему полагались определенные преференции.
Тех, кто попадал за решетку по обвинениям в изнасиловании, как правило, избивали. Делалось это с разрешения администрации, а в Паттайе, например, не только с разрешения, но и при непосредственном участии офицеров.
Представители тайских криминальных группировок именовали себя «самураями»; и действительно, что-то японское в том, как они себе представляли мир, — было.
Рыбаки — это одни, ремесленники — другие, а воины —третьи. Формировались национальные бандитские объединения по территориальному признаку.
В каждом билдинге имелся специальный таец, из числа осужденных, этакий матерый пассажир, серый кардинал и по совместительству адвокат, знавший все про всех, все понимавший и многое объяснявший. Он мог проконсультировать новичка по правовым вопросам или рассмотреть ситуацию с точки зрения местных
порядков: например, объяснить, «что вообще-то так не делается, а хорошо бы поступить иначе…». Однако его компетенция была строго ограничена: консультации и советы — пожалуйста, но руководить осужденными нельзя. При этом он официально работал на админи-
страцию тюрьмы, был чем-то вроде правой руки шефа.
На администрацию также вполне открыто работал ряд заключенных, носивших даже специальную форму, из-за которой их называли блутошниками. Годами раньше у них была не только форма, но и палки, которыми они по команде начальства могли избить любого заключенного. И тайцы безропотно принимали такое положение вещей. Ни о каком противостоянии с официальными стукачами (а тем более о мести им со стороны осужденных) не было и речи. В основной своей массе тайские арестанты крайне послушны и дисциплинированны, все требования администрации они стараются выполнять так, чтобы не было даже малейших нареканий с ее стороны. Спали помощники лагерного начальства в коридорах и могли свободно по нему перемещаться. У них же можно было заказать доставку любого тюремного товара — от фастфуда до наркотиков.
Но, несмотря на спокойный национальный характер, конфликты, конечно, случались и между тайцами. До бунтов, подобных тем, что имели место в семидесятых годах прошлого века, дело не доходило, но мелкие и крупные стычки периодически вспыхивали. Один раз человека, работавшего на администрацию, другие заключенные
буквально растерзали, причем сделали это на глазах офицеров, которые предпочли в этот момент ретироваться в главный офис. Туда же, кстати, убегали и те, кому грозила расправа со стороны товарищей в другие дни. Догоняли их в этом случае не очень активно — рано или поздно бедолага возвращался туда, где решалась его участь.
Возмущения среди арестантов подавлялись карательными операциями, но и в этом случае офицеры действовали избирательно, тотальных зачисток обычно не проводили, и европейцы редко попадали под раздачу. Хотя пару раз, на моей памяти, били, но тогда все обошлось без жертв.
У офицеров вообще существовала негласная договоренность: если они решались кого-то убрать, то в этом должна участвовать вся смена. Исключений не было. Такого осужденного, как правило, били, пока он не умирал, или в штрафном изоляторе, где самому повеситься невозможно, происходило странное самоубийство. В таких случаях все понимали, о чем шла речь.
Настоящие смертники или, точнее, те, кому приговор был вынесен судом, как я уже говорил, содержались отдельно, в первом билдинге.
Ожидавшие высшую меру делились на три категории: те, кому только был вынесен приговор, кому отказала в пересмотре вторая инстанция и те, чьи дела оставил без изменений Верховный суд. Последних могли увести в любой момент, никакого особого порядка в отношении них разработано не было.
Первый приговор на моей памяти привели в исполнение через месяц после нашего прибытия. Это был еще и первый случай, когда в Таиланде расстрел был заменен смертельной инъекцией. Вообще, несмотря на мораторий, объявленный в декабре 2003 года, смертные приговоры изредка приводились в исполнение.
Не так давно в какой-то статье я прочитал воспоминания нашего соотечественника, несколько недель просидевшего в тайской тюрьме, где он, в частности, пишет, что лично видел, как «они вывели американцев и расстреляли их». Это, конечно, ерунда. Американцев, но и вообще иностранцев (или, скажем так, иностранцев не азиатов) в Таиланде никто никогда не расстреливал. [...] Приговоры в отношении белых людей никогда не приводились в исполнение.
По-моему, несколько раз расстреливали граждан Бирмы, Лаоса, возможно Малайзии, т. е. ближайших соседей Таиланда, с которыми у него плохие и очень плохие отношения, но европейцев — никогда. Такая избирательность завязана на политику — с середины семидесятых годов благожелательное отношение к туристам пропагандируется на государственном уровне, и это, как известно, привело к тому, что индустрия туризма стала чрезвычайно значимой для экономики страны. Правда, хотя число посещающих Таиланд европейцев и американцев и исчисляется миллионами, белый человек все равно вызывает у рядового тайца любопытство. Еще в паттайской тюрьме я столкнулся с тем, что мои соседи, люди в основном простые, часто попадавшие в камеру из сельской глубинки, могли часами, не отрываясь, наблюдать за любыми моими действиями: как я сплю, как ем, как хожу в гальюн… Иногда какие-то неведомые мне вещи вызывали у наблюдавших приступы веселья, но в общем и целом им было любопытно просто мое существование.
Все вышесказанное отнюдь не мешает тайцам быть националистами, с некоторым, я бы даже сказал, фашистским душком. Они не только гордятся собственной страной, но и без особых на то оснований считают себя избранной нацией. Многие их решения и мотивы поступков (особенно если тайцев вокруг много, а иностранцев мало) основаны на формуле «мы — тайцы, и как мы сказали, так и будет, потому что мы — тайцы».
В пятницу все мусульмане Бангкванга собирались на молитву в центральной секции тюрьмы, где находилась мечеть и по совместительству буддийский храм.
В других билдингах мечети тоже редко функционировали изолированно, но чаще соседями мусульман были все-таки христиане. То есть шесть дней в неделю зал оставался мечетью, а в воскресенье становился церковью. Такое положение вещей всех в принципе устраивало, но соединение мечети и буддийского храма, двух совершенно непохожих религий, было довольно забавно. Я прожил бок о бок с мусульманами около восьми лет и часто слышал от них, что Бог один и они не чувствуют дискомфорта, когда молятся рядом с христианами, но постулаты буддизма были для большинства верующих в Аллаха совершенно чужды. (Не все из них даже понимали разницу между буддизмом и индуизмом.)
Мусульман активно поддерживала исламская организация с юга Таиланда. У них были свои официальные представители, и каждую пятницу в мечеть приходил мулла. Пятница для мусульман была, безусловно, торжественным днем. Все ждали этого дня. Заранее составлялись списки, сверившись с которыми, делегации от каждого билдинга строем шли в мечеть. Многие несли с собой какие-то подарки, гостинцы для друзей, собратьев по вере. Большинство участвовавших в пятничной молитве были выходцами из Пакистана, Малайзии, мусульманского юга Таиланда. Церковь превращалась в церковь в воскресное утро. Это тоже было достаточно торжественно, и многие ждали этого дня, приходили с Библиями, важные, аккуратные, опрятные. У христиан была своя развитая община, community, поддерживавшая активные связи с внешним миром. В каждом билдинге был свой лидер церкви, и их общение между собой отдаленно напоминало происходившее в Ватикане. Те же интриги и заговоры, но в микромасштабе. Община собирала деньги, получала подаяния, пожертвования, которые оседали в казне лидера церкви, моего хорошего товарища Тони Эдисона.
Эдисон занимался этим испокон веков и контролировал церковь годами. Его подчиненные были как солдаты. Дисциплина в организации была железная, контроль — тотальный. Контролировались полностью все donation, которые приходили. Если Тони узнавал, что кто-то где-то на стороне поклянчил, так сказать, на себя, то это пресекалось. Клянчить, естественно, надо было на церковь.
Церковная математика всегда оставалась тайной за семью печатями, но Тони чрезвычайно ответственно подходил к своей общественной деятельности. Он сам преподавал слово Божье и готовился стать пастырем. Тони четко разграничивал бизнес (он вел курсы английского языка) и церковную кассу. Церковь церковью, бизнес бизнесом. Огромные суммы тратились общиной на помощь нуждающимся и организацию праздников. На Рождество, например, еду готовили для всех желающих. Голодных или недовольных в такие дни я не помню.
Для самих тайцев какого-то вопроса, верить или нет, вообще не существовало. Религия просто являлась частью их повседневной жизни. Таиланд — буддийская страна, и администрация всячески поддерживала верующих. Никаких особых преференций для них не существовало, потому что все вокруг были буддистами, но условия для практики создавались. Если кто-то, допустим, хотел обратиться в буддизм, такому человеку помогали и оказывали всевозможное содействие, были и послабления режима в пределах разумного.
Собственно, лояльным было отношение ко всем верующим, не только к буддистам. Я даже встретил одного джедаиста, который совершал ежедневные молитвы согласно своей новой джедаистской религии.
Религиозных конфликтов я не наблюдал ни разу.
За глаза приверженцы разных религий, конечно, показывая друг на друга, крутили у виска, что эти такие, а эти не такие, но открытых конфликтов на почве религии не было. На почве религии были просто пустые споры. Болтовня и разногласия, в основном у европейцев — встречались двое и начинали…
Больше всего времени я провел с мусульманами, жил с ними бок о бок в течение восьми лет и благодаря этому могу сказать, что основы ислама знаю неплохо. Я не считаю себя верующим и даже религиозным человеком и с уважением отношусь ко всем религиям.
В то же время, как известно, нельзя жить в обществе и быть свободным от общества — четырнадцать лет моей жизни прошли в буддистской стране, где соответствующим мировоззрением было проникнуто все.
В быту неспешность и медлительность тайцев раздражали, но для понимания самого себя, обретения покоя и умиротворения буддизм был важен. Я научился ценить то, что имею, радоваться простым, но важнейшим вещам — тому, что я жив, здоров, могу рисовать, заниматься спортом, получать радость от своего тела и творчества. Чем больше человек понимает себя, тем ему проще, проще жить, проще принимать решения или же проще переживать свои какие-то, может быть, даже неправильные поступки. Главное — чтобы было спокойствие. В сложившейся ситуации надо было просто соблюдать спокойствие.
Окружающая действительность — охранники, грязь, решетки на окнах — с годами стали менее заметны, я научился абстрагироваться от всего этого и часто ощущал себя вполне счастливым человеком.
Денег у меня не было, и я не мог позволить себе отовариваться в тюремных магазинах, цены там были вполне себе московские. Но говорить, что я голодал или как-то страдал из-за дефицита калорий, нельзя. Скорее наоборот, здесь я тоже учился ценить немногое из того, что имелось, и получать удовольствие, ограничивая свои желания. Одну и ту же курицу я ел три-четыре дня в разных видах: жареную, вареную, бульон и т. д. И надо сказать, что чем меньше было еды, тем вкуснее она казалась. Иногда, пользуясь советской терминологией, тюремные кормильцы «выбрасывали» фрукты и овощи — очередь, давка, но что-то перепадало, а если нет, я, повторюсь, не расстраивался. Хотя, конечно, дефицит фруктов и овощей в стране, где все само растет, поначалу удивлял.
Никакой специальной формы в первые годы моего пребывания в Бангкванге у заключенных не было. Все ходили, в чем хотели. В соответствии со своими представлениями о прекрасном и с финансовыми возможностями. Особая одежда выдавалась только при посещении visit area. Для тайцев доступ туда был открыт два раза в неделю по сорок минут, в основном для встреч с родственниками. У иностранцев режим был посвободнее — гостевую зону можно было посещать для встреч с представителями посольства, адвокатов и за небольшие взятки. Стоила такая услуга порядка ста бат. В зависимости от «лояльности» смены в visit area посетители проводили время и сверх положенного.
Огромное значение для тюремного бизнеса имели посылки. Почта доставляла в Бангкванг все — от книг до пакистанского гашиша. Это был второй, после деятельности самой администрации, канал поставки запрещенных товаров в тюрьму. Естественно, работавшие на контроле офицеры были в курсе всего и вся и реально конкурировали за замещение «хлебных» должностей.
Основой внутренней экономики тюрьмы являлись, конечно, наркотики. В первую очередь это был героин, трава и гашиш, который, правда, сами тайцы не принимали, предпочитая курить коноплю через бальбуляторы, этакую большую трубу.
К середине 2000-х в Бангкванге начали появляться амфетамины, ice. Тогда началась новая эпоха в тайской истории наркотиков. Конечно, амфетамины стали настоящим бедствием, одновременно увеличивая и сокращая популяцию заключенных. В какой-то степени происходившее напоминало события периода вьетнамской войны, когда на улицах Бангкока можно было свободно курить опиум, а в гробах с американскими солдатами перевозили на родину печально знаменитый blue magic.
Тогда, собственно, и была развернута первая кампания борьбы против наркотиков, во время которой существенно ужесточили законы и посадили сотни тысяч лиц, задействованных в наркобизнесе. Потом США согласились оплачивать содержание каждого заключенного, отбывающего наказание за наркотики, и в «department of correction» потек денежный ручеек, со временем превратившийся в полноводную реку. В период с 1995 по 2004 год правительство не провело ни одной амнистии по делам, связанным с оборотом наркотиков, благодаря чему количество осужденных по выросло в два раза. Сейчас в планах Таиланда еще около шестидесяти тюрем, якобы для того, чтобы содержание осужденных соответствовало международным нормам. Если три-четыре года назад в тюрьмах королевства содержалось порядка трехсот тысяч человек, то недавно эта цифра увеличилась до полумиллиона, а если прибавить к ним подследственных, среди которых есть ожидающие решения по своим делам больше десяти лет, то общее количество достигнет восьмисот тысяч. По этому показателю (количество заключенных на сто тысяч населения) Таиланд занимает четвертое место в мире, опережая Китай и Россию и значительно уступая лишь американцам, которые и в этом вопросе «впереди планеты всей».
При этом на содержание каждого заключенного в Таиланде раньше официально выделялось 43 бата в день. Недавно эта сумма снизилась до 23, что соответствует 50 российским рублям. Легко себе представить качество услуг (в которые входит охрана, электричество, медпомощь, питание и т. д.), которые можно оказать человеку на такую сумму. Не будем забывать и про коррупцию, даже «сэкономленный» бат превращается для кого-то в миллион в день, а экономят, т. е. воруют, не по бату, и воруют все.