«Рисунки членов на заборе ни у кого вопросов не вызывают». Об искусстве и феминизме
Ɔ. Вы стали лицом женского протеста в России. Власть это понимает? Осознает, что каждое новое дело, обыск у вас дома лишь делает вас еще популярнее?
Полиция, ФСБ, местная администрация — в общем, все, кто занимается моим делом, не верят в то, что люди искренне заступаются за меня. Они ничего не знают о таком понятии, как женская солидарность. Им это чуждо. По их мнению, все мои сторонники работают на деньги Госдепа. Правда, все, кому я рассказываю об этом, с иронией интересуются, когда же они эти деньги наконец получат. Поверить в то, что женщины могут решиться выйти с пикетами ради другой женщины, ради отстаивания идеи свободы тела и свободы выбора, наши власти не способны. Для них единственное разумное объяснение такого общественного резонанса заключается в том, что эта поддержка проплачена.
Ɔ. Можно ли сказать, что мужчины-силовики, мужчины во власти боятся женщин?
Мне кажется, многие мужчины в принципе, независимо от занимаемой должности, многого боятся. И сильные женщины — один из их главных страхов. Каждый раз, когда я иду в полицию, мне приходится собираться с духом — я готовлюсь к очередному проявлению тотального неуважения. А вот если меня сопровождает мужчина-адвокат, все сразу становятся вежливыми и добрыми. Но у меня нет ответа, почему им так страшно. Одно я знаю точно: не было бы страха — не было бы и дела.
Ɔ. Женщины, феминистские и ЛГБТ-сообщества вас поддерживают, а «белые цисгендерные гетеросексуальные мужчины»?
Белые цисгендерные мужчины тоже входят в ряды сторонников движения #заЮлю, но они в меньшинстве. В любом случае меня это приятно удивляет, каждый комментарий со словами поддержки от таких мужчин — большое событие, особенно в ситуации мужской закоснелости взглядов.
Ɔ. Вас привлекают к уголовной ответственности за распространение порнографии, при этом упоминается ваш проект «Женщина — не кукла», посвященный бодипозитиву. Каким образом наивные рисунки с настоящими женщинами, у которых есть волосы на лобке и бывают растяжки на коже, превратились в порно?
Материалы на меня собирали около полугода. В апреле 2019-го меня в очередной раз вызвали в полицию: «Юлия, у вас на странице нашли страшные материалы!» — и показали скриншот. Я была обескуражена, потому что точно знаю, что порнография выглядит не так. Мы с тогдашним моим адвокатом дико смеялись. Тем не менее «Женщину — не куклу» два раза отправляли на экспертизу, и оба раза экспертиза ничего порнографического в моих работах не нашла. Когда стало понятно, что в этом проекте ловить нечего, следствие стало копать в другом месте и нашло то, что искало. Обвинение по статье, которая предполагает наказание до шести лет лишения свободы, я в итоге получила за бодипозитивный паблик «Монологи вагины», посыл которого — «мое тело — мое дело».
Когда я узнала, что ни штрафом, ни общественными работами мне не отделаться, я была в шоке, потому что это действительно тяжкая статья. Более того, у адвокатов она считается стыдной, поэтому они отказываются работать по такому делу. Слово «порнография» в принципе отпугивает — конечно, зачем вести дело какой-то извращенки?
Ɔ. Вы боитесь сесть в тюрьму в стране, где поощряется гомофобия, а мужчины, как вы говорите, боятся сильных женщин?
Не так сильно, как может показаться. У нас ходит много слухов про женские тюрьмы, про их обитательниц — страшных зечек. И многие мои хейтеры транслируют свои влажные фантазии на тему того, как меня будут там насиловать. Я же считаю, что основная проблема женских тюрем — это система, а не заключенные. Администрация, рабские условия труда, отсутствие тех же бытовых прав: там одни сапоги на все сезоны, нет нормальной еды, теплой одежды, медпомощи — вот что меня действительно пугает. Я вегетарианка и даже боюсь предположить, чем буду питаться, если попаду в СИЗО. Скорее всего, буду голодать. И понимаю, что почти все время буду сидеть в штрафном изоляторе из-за проблем с администрацией — я не смогу терпеть издевательства, аморальные шутки. Но, конечно, я надеюсь, что мне не доведется этого познать. Разве есть те, кто хочет попасть в тюрьму? Даже не обязательно русскую. Никто не хочет, это потерянные годы жизни. Я и так на весь этот беспредел потратила почти год, это время, когда я не могу ни работать, ни творить — ничего не могу. Это просто отсутствие жизни. И конечно, мне страшно, я не хочу это продолжать.
Ɔ. К вопросу о теле. Насколько велика проблема страха говорить о сексе в России? Даже произнести слова «член» или «вагина» в нашей стране многие стесняются, не говоря уже о том, чтобы спокойно, не краснея, обсуждать секс. Хотя и с легкостью рисуют тот же член на заборе.
Я часто слышу фразы наподобие «Вагина — это стыдно» или «Иметь вагину стыдно», причем говорят это в том числе и рожавшие женщины. В подобных случаях у меня возникает когнитивный диссонанс. Ведь к действительно похабным порнографическим изображениям у нас в стране относятся абсолютно толерантно. Та же объективирующая реклама с полуголыми женщинами, рисунки членов на заборе вопросов ни у кого не вызывают.
Вокруг моих учеников, которым было лет по 14, взрослые постоянно шутили про презервативы, мол, едете в летний лагерь — захватите резинки. Шутить про секс считается нормальным. Однако про телесность, секс, согласие — ни слова. То есть, с одной стороны, порнографические изображения обществом принимаются, а с другой — дискуссии о телесности вне какого-то сексуального контекста вызывают дичайший хейт. Хотя о чем тут говорить, если у нас в открытую поощряется гомофобия.
Ɔ. Регионы более гомофобны, чем Москва, как вам кажется? Как обстоят дела с феминизмом и ЛГБТ-движениями в вашем крае?
Феминистского движения у нас нет: оно не то что не поддерживается, а скорее полностью осуждается. Если у нас и есть девушки-феминистки, то они боятся говорить о свой позиции публично.
Мое дело стало шаблоном для возбуждения дел в отношении представителей секс-меньшинств. Поэтому люди еще больше боятся и либо уезжают в Питер и Москву, либо сидят предельно тихо.
Мой город Комсомольск-на-Амуре в 1990-е годы считался криминальной столицей Дальнего Востока. С тех пор нравы здесь не слишком сильно изменились. Многие до сих пор живут «по понятиям», у нас много преступных группировок, которые вольготно себя чувствуют. Кстати, это одна из причин, почему местные адвокаты не берутся за мое дело. В нашем городе основная работа юристов — защищать криминальный элемент. Так что адвокату брать мое дело либо западло, либо он не может себе это позволить, иначе потеряет 99% клиентуры.
Ɔ. Насколько сильно сейчас меняется сознание нового поколения? Рожденные в нулевые становятся свободнее во взглядах, в том числе в вопросах сексуального выбора?
Да, они лихие ребята. До своего ареста я работала с подростками и много раз слышала, как школьники обсуждают права ЛГБТ. У ребят эти обсуждения не вызывали никаких колебаний, для них это что-то естественное, не табуированное. Так что, я думаю, они дадут государству прикурить. Но такие не все. Я знаю подростков того же возраста, которые мечтают вернуть СССР и придерживаются милитаристской идеологии. Причем очень часто это не связано с воспитанием, с тем, что в них закладывали родители. Иногда ребенок сам мечтает попасть в «Юнармию», принять участие в боевых военных действиях.
Продвинутая молодежь пока не имеет опыта столкновения с репрессиями, а государство сейчас активно повышает градус ответа. И вопрос в том, как эти подростки будут реагировать на ограничения прав и свобод. Единственная мечта моих бывших учеников из театра «Мерак» сейчас, после возбуждения на меня уголовного дела, — уехать из страны. Действительно, зачем бороться, если можно жить в другом месте без гнета и репрессий? Будь я прогрессивным подростком, я бы тоже пыталась уехать из России — так проще. Какой смысл менять что-то в стране, граждан которой не уважают и которые сами давно перестали ее любить?
«Я не хочу уезжать из страны». О белорусских протестах, Фургале и планах пойти в политику
Ɔ. Вы наверняка видели видео с белорусскими женщинами, выступившими против сексистских выражений Лукашенко. О чем подумали после просмотра?
Возникло желание сделать аналогичный ролик в ответ на знаменитое «я не женщина, у меня нет плохих дней» Владимира Путина.
Сегодня часто сравнивают нынешние времена и 90-е, когда в вопросах секса была практически полная, невиданная даже по европейским меркам свобода. Сейчас мы уверенно начинаем возвращаться назад, в советские дебри. Конечно, рано или поздно у нас будут равные права и возможности для всех, но вопрос когда. Никто не может даже предположить. Режим никуда не хочет двигаться. Если власти надо, она дает права, если не надо — забирает. Очень ярко мы это видим на примерах гомофобии.
Ɔ. Хабаровский край неожиданно стал главным протестным регионом страны. Как вы думаете, почему? И связан ли этот бунт с движением #заЮлю, олицетворяющим борьбу не только за ваши личные права, но и за права ЛГБТ-сообществ, феминисток, просто угнетенных женщин?
У нас в крае особой гражданской активности никогда не было. И тут вдруг происходит вот это. Наверное, это какой-то абсолютный феномен, с которым власти так и не смогли разобраться. Народ просто допекло. Как и в Белоруссии, в Хабаровском крае супервысокий уровень цензуры, здесь контролируются даже независимые блоги. У нас могут по звонку заставить блогера удалить материал. Причем он удалит, потому что ему тоже есть надо. И это все абсолютнейшая дичь.
Моих знакомых очень задело мое дело. Люди знают меня с детства, видят весь беспредел, нападки, хейт, угрозы, бездействие полиции. А тут еще и Фургал. У людей это выстроилось в некую цепочку. Мне реально многие говорили, что они выходят и за меня, и за Фургала. Я думаю: «Вау, прикольно».
Ɔ. Даже самый аполитичный человек, хотя бы раз столкнувшийся в России с репрессивной государственной машиной, с силовыми органами, невольно занимает определенную сторону. Юлия Цветкова — политическая фигура? Вам вообще интересно было бы пойти в российскую публичную политику?
Я сторонница идеи, что личное — это тоже политическое. Все, что мы делаем, так или иначе связано с политикой. Более того, у меня была попытка пойти в политику: два года назад я пыталась пойти на местные выборы, но даже близко не подобралась. Я стала общаться с людьми, которые реально были активно вовлечены в политику: с депутатами, какими-то солидными горожанами — и узнала, как людям подбрасывали наркотики всего лишь за неудобное мнение, как грозили уголовкой за нежелание снимать свою кандидатуру с выборов. И мне стало страшно.
Но политики невозможно избежать. Невозможно как-то обособиться и жить в своем прекрасном активистском феминистском мирке. Так что, в принципе, я не могу исключить такую возможность.
Более того, я люблю свою страну и не хочу уезжать. Да, эта страна создала мне кучу проблем, но мне важно, что здесь происходит, как обращаются с людьми. Впрочем, я понимаю, что все еще много раз буду взвешивать. Потому что жить с пониманием того, что в любой момент за тобой могут прийти с папочками, в которых лежат материалы пятилетней давности, и открыть новое дело, страшно. И в моей картине мира все, кто не боится и пытается идти в политику, чтобы стать независимыми активистами, — абсолютные супергерои.
Подготовили Анастасия Харчишена, Ренат Давлетгильдеев