Соло для скрипки. Посвящается Ольге Яковлевой

В 21.10 она должна подняться на крышу беседки и запустить в небо воздушного змея.

Я точно зафиксировал время. Дальше антракт. Публика выходит покурить, и тогда можно незаметно пройти в партер или подняться в амфитеатр. В Театре на Малой Бронной тесно. Там даже приткнуться постоять негде. Особенно когда идут спектакли Эфроса. Но знакомая билетерша на входе иногда пускает меня за рубль.

На самом деле это целая операция. Сбежать с последней пары (я учился на вечернем в ГИТИСе), проникнуть в театр, отыскать свободное место. И все ради того, чтобы увидеть, как Ольга Яковлева в платье цвета фуксии будет подниматься по шаткой металлической лестнице и запускать куда-то под колосники воздушного змея.

Помню ее ликующее лицо, счастливый смех, воздетые к небу руки. Миг торжества, который, конечно же, не мог длиться долго. Но его надо было увидеть своими глазами, стать очевидцем и свидетелем. Даже, может, попытаться его описать. Что я и проделал в своей курсовой работе, которая была посвящена Яковлевой в спектакле «Месяц в деревне». Я даже набрался наглости и отнес свой многословный опус на Малую Бронную. Или кто-то ей его передал. Сейчас не вспомнить. Если честно, я и не рассчитывал, что она будет читать студенческую работу. Но она прочла. И даже что-то пометила на машинописных страницах восклицательными и вопросительными знаками. А где-то поставила латинское «Sic!».

Фото предоставлено автором

Фото: Михаил Гутерман

Тем не менее миф о ее несносной капризности и звездной зловредности был тогда развеян. Со мной, второкурсником театроведческого факультета ГИТИСа, великая Яковлева держалась подчеркнуто церемонно и очень вежливо, как на дипломатическом приеме. Но в ее серых стальных глазах я читал что-то похожее на веселое любопытство. И конечно, бездну иронии.

По своей актерской природе Яковлева невероятно иронична и смешлива. Все, кто превозносил ее за большие драматические роли, как правило, не видели или не хотели признавать в ней первоклассную комедийную актрису. «Ха-ха, юморочек», — небрежно роняла ее стюардесса Наташа в «104 страницах про любовь», отшивая этой фирменной фразой бесчисленных ухажеров, мальчиков 60-х годов. В их слова про любовь она совсем не верила, а их попытки ее рассмешить или как-то привлечь внимание не вызывали у нее ничего, кроме саркастической усмешки.

С самого начала она казалась слишком взрослой, слишком много всего успевшей повидать и пережить, хотя и научившейся прилежно скрывать свою тайную печаль и трудное знание за кокетливыми гримасами, заливистым серебряным смехом и этим изумленным, широко распахнутым взглядом удивленных глаз. Много раз я убеждался, как с ее появлением на сцене возникало ощущение непонятной, необъяснимой нервной вибрации. Все впромельк, все впроброс. Каждая фраза обрывается на полуслове, каждый монолог срывается на отчаянный крик, будто вот прямо сейчас у нее остановится сердце. Никаких фиксированных реакций, никаких заготовленных заранее реплик. Пение без нот. Игра без правил. Жизнь «на последнем дыхании» — вот чем было ее присутствие в спектаклях Анатолия Эфроса. Так, как она, играть не умел никто. Хотя Яковлевой многие пытались подражать. Ее манеру легко было пародировать. Но нельзя повторить. Может быть, поэтому в свое время не сложился ее роман с кинематографом. Камера не в состоянии зафиксировать тончайшую игру света и тени, все эти оттенки состояний и настроений. Даже когда ее снимал сам Эфрос, какая-то магия все равно безнадежно исчезала. Камера любит статику и неподвижность. А Яковлева — сама жизнь, которая может быть только здесь и сейчас. И больше никогда! Трагическая хрупкость и мимолетность бытия — это все про нее. «Бой бабочек» — это ее репертуар.

Но она играла Шекспира и Достоевского, Гоголя и Чехова, Уильямса и Мольера. Все главные женские роли русского и западного классического репертуара. Можно сказать, что Ольга Яковлева — последняя аристократка русской сцены. Одна из немногих, кто могла себе позволить не размениваться на второстепенное кино или мелькание в дешевых сериалах.

Всю жизнь у нее было одно божество — Театр. И один режиссер — Анатолий Эфрос. Их союз — это, конечно, потрясающий театральный роман, который еще ждет своего Бергмана или Трюффо. Даже не знаю, кто из нынешних режиссеров мог бы его экранизировать. Когда я думаю о них обоих, то вспоминаю кадры из «Нежной кожи» или «Сцен из супружеской жизни». Каждый новый спектакль был его попыткой с ней объясниться. Каждая новая роль как признание ей в любви. Может, поэтому она не переносила, когда он ставил спектакли с другими или на других? Причем не имело значения, кто были эти «другие», мужчины или женщины. «Они не люди», — устало вздыхал Эфрос, когда его спрашивали о конфликтах с актерами. Но он верил в режиссерскую страсть («Репетиция — любовь моя!» — так называлась его первая книга), в свою способность пробуждать жизнь в этих вялых, равнодушных существах, понуро сидящих перед ним с тетрадками своих невыученных ролей.

Были периоды, когда Эфрос охотно приглашал к себе на репетиции посторонних. Наверное, ему казалось, что присутствие публики как-то мобилизует его актеров. Но мне не повезло. Репетировали «Дорогу» по «Мертвым душам», ставшую потом общепризнанной неудачей. Было томительно и скучно. А вот на репетициях спектакля «Лето и дым» Уильямса было невероятно интересно. Поначалу Эфрос не хотел меня пускать. Бубнил что-то смущенно, что, мол, еще рано, что актеры не готовы, что я могу сбить их настрой… Но потом появилась Ольга Михайловна и распорядилась, чтобы мне разрешили войти в зал. Она любила эти маленькие демонстрации неповиновения. Эфрос покорно кивнул. И как же он был прелестен, когда показывал ей, как надо играть старую деву! Как он все знал про постную чопорность пасторской дочери и ее жалкое жеманство. Как с голоса пытался настроить актеров на уильямсовское тремоло чувств. Но, в конце концов, овладела им только Яковлева. Фактически весь спектакль она потом будет играть сама с собой, без сколько-нибудь равного партнера.

В какой-то момент это станет их главной проблемой. Одиночество Эфроса и Яковлевой вначале в Театре на Малой Бронной, а потом на Таганке. История любит странные рифмы и повторы. На память приходят трагические пары, покидающие собственные театры или изгнанные из них: Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх, Александр Таиров и Алиса Коонен, Анатолий Эфрос и Ольга Яковлева. И даже в том, что ведущая актриса становилась пусть косвенной и тайной, но все же причиной раскола труппы, было роковое сходство, делавшее эти театральные сюжеты особенно драматичными. Понятно, что скрипка Страдивари может быть только одна, но как быть с остальными инструментами? Как заставить звучать весь оркестр в полную силу?

Эфрос попытался это сделать, когда пришел на Таганку, выбрав для первой и главной своей премьеры пьесу Горького «На дне». Им тогда владела идея хора, какой-то артели, множества падших, ненужных, брошенных жизней, оказавшихся в прямом и переносном смысле на дне, на свалке, на помойке. Яковлева в роли Насти сидела там вместе со всеми, в пустой глазнице выбитого окна, никак и ничем особо не выделяясь. И только когда доходила очередь до ее сцен, было видно, как ее трясет от ярости и отвращения. Она не хотела прозябать на помойке. Она не хотела становиться «одной из». Она была против прихода Эфроса на Таганку. Знала, что ничего хорошего им там не светит. Но это уже была судьба. И она подчинилась. Как я теперь понимаю, в этом было даже что-то пророческое. Очень скоро вся наша жизнь и весь наш театр, насквозь политизированный, раздираемый склоками, мелочным самолюбием и непреодолимыми противоречиями, окажется на дне, с которого каждому придется выкарабкиваться поодиночке.

Но Эфрос ничего этого уже не застанет. Он умер на старый Новый 1987 год. В воспоминаниях Яковлевой осталось горестное описание, как она забирала его из морга. И эти страшные похороны в Новом здании Таганки, где все мы стояли в одной общей очереди к сцене. Там над его гробом высились декорации «На дне». С черно-белого портрета Эфрос взирал на нас весело и даже как-то благодушно, а за кулисами испуганно притаились актеры Таганки.

«…я знала, что они там, что они там прячутся, — я им крикнула: “Будьте вы прокляты! Волки”».

Читать это и сегодня невыносимо. Но все это было, было…

С тех пор прошла целая жизнь, прожитая достойно, одиноко, как-то очень отдельно. Были хорошие спектакли в академических театрах, и главные роли, и даже национальная премия «Золотая маска» за одну из них. Уже много лет Ольга Яковлева состоит в труппе Московского художественного театра им. Чехова. Помню прекрасные «Любовные письма», которые она «читала» на пару с Олегом Табаковым. Спектакль-воспоминание, спектакль-постскриптум, спектакль — прощание с их общей молодостью. И даже больше — с целой эпохой, которую, конечно, нельзя представить без ее Джульетты и Нины Заречной, без Арманды и Дездемоны, без Альмы и Тани. Без этого «Ха-ха, юморочек!», которое звенит в нашей театральной памяти и нежно царапает душу.

И конечно, пока живы те, кто видел «Месяц в деревне» в Театре на Малой Бронной, они никогда не забудут финал великого спектакля Эфроса. Когда под сверкающую музыку Моцарта из 40-й симфонии на подмостки выходили рабочие сцены в своих спецовках и начинали деловито разбирать декорацию. Ту самую беседку-карусель, где страдала, металась и умирала от любви Наталья Петровна Ольги Яковлевой. Ей даже будет позволено какое-то время постоять на сцене, чтобы своими глазами увидеть, как рушится на глазах последняя иллюзия, этот ее железный замок, годный теперь только в утиль. А потом у нее из рук осторожно заберут и воздушного змея, которого она прижимала к груди, — и все, что связывало ее с театром, с любовью, с этим «месяцем в деревне», исчезнет. Она останется совсем одна на пустой сцене. Наедине с Моцартом и своим прошлым. «Музыка играет так весело… И так хочется знать, зачем живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать».

Вам может быть интересно:

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь