Чем мы обязаны coветскому образованию

   Главное достижение отечественной педагогики, на мой взгляд, — концепция «пайплайн»: когда школа отбирала лучших и отправляла их в университеты. В самом начале 60-х пришло осознание, что если в эпоху индустриализации надо было создавать огромный конвейер, то уже атомную бомбу и спутник на конвейере не сделаешь. И создаются школы-интернаты, организуются олимпиады. Эта система работала великолепно, и все хорошее, что есть в нашей науке, из того времени. А обвал нынешней науки связан не столько с тем, что люди уехали, а с тем, что разрушилась система отбора и подготовки талантливых людей.

Мне, прежде всего, кажется важным не терять русского школьного образования. До революции три четверти населения было неграмотным, но в начале ХХ века тенденция была крайне позитивная. Земский врач и земский учитель были, наверное, наиболее уважаемыми людьми в обществе. И, кстати, еще я учился по учебнику геометрии, написанному до революции и пережившему 40 изданий. После революции, в 20-е годы, когда надо было помочь десяткам тысяч беспризорных детей, были замечательные педагоги-экспериментаторы: Шацкий, Макаренко. Считается, что к 40-м годам все население России в возрасте до 50 лет было грамотным.

Со сталинских времен и до начала 1960-х советское образование было неинтересным, серым, запуганным, полупрусским, в форме, со стандартными учебниками, с молитвами во славу КПСС через каждые три строчки. В самом начале 60-х ситуация начала меняться, и появилась концепция «пайплайн» — отбора лучших детей по всей стране.

Мой очень близкий приятель Леня Левин сейчас профессор в Бостонском университете. А его история началась с того, что в Днепропетровске выступал Колмогоров, собрали детей на олимпиаду, Леня как-то смог решить задачку и его пригласили в интернат, после чего он поступил в МГУ.

Со мной тоже так было. Я жил в маленьком городе на Украине. Пришел к нам в школу такой парень в джинсах, что было удивительно. Сел на стол, что было еще удивительнее, и сказал: «Кто хочет, приходите в эти выходные, будет олимпиада по математике, а потом по физике». Мы пришли с приятелем, и выиграли обе. А дальше мы попали на городскую олимпиаду, республиканскую…

В этих школах при университетах не терпели фальши и требовали доказательств всего. Как в воспоминаниях о первом директоре Царскосельского лицея: когда он умирал, у него начались галлюцинации, и привиделось, что царь приходит. Он встает и говорит: «Ваше величество, во вверенном мне учебном заведении нет самого важного — духа подобострастия».

Ну а в брежневские времена система стала коррумпированной и лицемерной. Например, в советской школе не считалось большим грехом списывать. Ну так, пожурят. В американской это — катастрофа! Зато вопросы по поводу того, что сказал Ленин, пресекали безжалостно. Родителей вызывали, меняли школу. И дети понимали, что эта система «даблток» — вранья, чтения между строк.   

   Советское образование довольно успешно решало задачу превращения советских людей в псевдоинтеллигентов, которые могли поговорить на любую тему в течение десяти минут. Оно делало широких специалистов. Физиков, которые писали стихи, или лириков, которые понимали, что такое синхрофазотрон. А узкий специалист не соответствовал задачам пропаганды — его не интересовала политинформация. Нужен был такой человек, который разбирался чуть-чуть во всем, но не глубоко — мог два слова связать, умел считать и писать, помнил таблицу умножения, говорил пять слов по-английски или по-немецки, знал, кто такой Гоголь, какие реки в мире и сколько континентов.

Я видел, как в американских университетах появлялись выпускники советских школ и поражали американцев объемом своих знаний. Их ночью разбуди — и они скажут, какая главная река в Африке и сколько островов в Тихом океане. Американцы воспринимали их интеллектуальное превосходство только лишь на основе количества информации, которую имел средний советский выпускник школы. Но когда дело доходило до второго-третьего курса (я уже не говорю про магистерские программы), до необходимости анализировать, делать свои собственные выводы, искать материал и вообще самостоятельно обращаться с окружающим миром, здесь американцы моментально обгоняли выпускников советских школ, потому что именно этому советская школа не учила. На каком-то этапе умение критически мыслить и умение находить информацию стало гораздо более важным, чем объем информации, которую легко можно найти в энциклопедии или в Интернете. И в этом смысле советское образование выполнило одну задачу, но совершенно не решило другой.

Я много наблюдал, когда был женат на американке и к нам ходили американские и русские гости. Русские легко забивали объемом знаний, но как только речь шла о чем-то более глубоком, тут они начинали «плыть». Американская система заточена на создание узкого специалиста, который знает в своей области буквально все, до самого конца. Но дальше этой области он ничего не знает, откуда, собственно говоря, и происходит стереотип: американцы не очень далекие, мало знающие, провинциальные. Поэтому сейчас стоит задача сохранить необходимый объем информации, но при этом научить людей мыслить критически и самостоятельно.

Новая страна требует новой системы образования. Советская система все-таки формировалась на базе дореволюционной России, которая решала проблему элементарной неграмотности миллионов людей. Людей делали грамотным хотя бы для того, чтобы они могли читать Ленина и Сталина. Эта задача была решена. Советская школа в значительной степени вышла из монастырской школы, где надо было воспринимать катехизис в том виде, в каком он есть, и вопросов не задавать. А американская школа вышла из другой традиции: здесь в первую очередь надо задавать вопросы и все подвергать сомнению.

В России слишком поздно появилось светское образование. Поэтому на знания здесь всегда были идеологические ограничения. Как мы знаем, с Петра I, когда император возглавил церковь формально, инакомыслие вообще практически исчезло. Если ты выступал против церкви, как это делал, например, Лев Толстой, ты автоматически становился противником власти. А если выступал против власти, тебя обвиняли в том, что ты богоотступник. В отличие от Западной Европы, которая хотя и начинала традиции с образования религиозного, тем не менее, развела религию и государство в разные стороны. В России этого не произошло. Поэтому отсутствие места для инакомыслия стало очень серьезной проблемой. И в советские времена, когда церковь была заменена на марксизм-ленинизм и КПСС, тоже места для инакомыслия не появилось. Поэтому исторически сложилось так, что российское, советское образование всегда было очень догматичным и не подразумевало самостоятельность студентов, с чем мы сегодня сталкиваемся. Россияне удивительно несамостоятельны с точки зрения мышления, потому что в значительной степени не было запроса на такого рода умственную деятельность. Сегодня он появился — посмотрим, как школа будет на это реагировать.

Здесь не будет революционного прорыва — его не может быть. Старая система будет еще довольно долго себя воспроизводить и очень медленно меняться. Но я думаю, что под требованиями рынка, экономического, политического и интеллектуального, образовательная система в России будет меняться и найдет, наверное, правильное соотношение между общим образованием и специализацией.   

   К сожалению, в российской дискуссии об образовании часто доминируют стереотипы и заблуждения, распространяемые и принимаемые на веру людьми, которые не знают международного опыта. Один небольшой пример: мой коллега Игорь Федюкин изучил биографии ректоров 75 классических университетов России и обнаружил, что только один из них несколько лет преподавал за рубежом, а большинство вообще никогда не учились и не работали нигде, кроме родного университета.

Мне часто приходится слышать, что в России учат «фундаментально и математике», а в Америке — «болтать языком и писать эссе, а не формулы». Однако в Америке умеют преподавать и знания, и навыки — и именно поэтому дети самых успешных россиян (и немцев, и французов, и китайцев) учатся не в России, а в Америке.

В СССР академическая карьера позволяла талантливым людям сочетать интеллектуальную свободу с материальным благосостоянием. Тем самым лучшие вузы притягивали самых выдающихся представителей общества. Теперь ситуация изменилась. Открылись два «железных занавеса» — во-первых, можно уехать в западные университеты, во-вторых — уйти в бизнес. Тем, что у талантливой молодежи раньше не было выбора (кроме как идти в отечественную науку), а теперь есть, объясняется существенная часть успеха советской системы образования и науки (и неудач российской системы).

Любая хорошая образовательная система использует мировой опыт и опирается на национальные институциональные и культурные особенности. До недавнего времени именно так и были устроены российские университеты: МГУ и СПбГУ построены по образцу Гумбольдтского университета, а МФТИ — это наш ответ MIT. В то же время вузы не могут существовать в отрыве от общества, поэтому даже построенные по международным образцам российские вузы имеют и российскую специфику (а китайские вузы — китайскую).У нас в РЭШ единственный критерий найма и повышения профессоров — это успех в международном профессиональном сообществе, который, к счастью, легко измерить.