Для перехода в другие части проекта, воспользуйтесь быстрой навигацией

серия рассказов в рамках проекта Клуб акционеров Сбера

Во время дискуссии о правилах письма и книжном рынке Ирина Костарева отметила, как важно оставлять читателю пространство для интерпретаций. Под впечатлением от культуры еды она подготовила эссе о том, как совместная трапеза может объединять людей даже тогда, когда слова уже исчерпаны

— Я встала в шесть тридцать, выпила кофе и потащилась на электричку. На платформе уже толпились дачники и туристы, с сумками, тележками, велосипедами. Когда поезд подошёл, все хлынули в вагон. Каким-то чудом я успела сесть у окна, но быстро пожалела об этом — попала на солнечную сторону, и всю дорогу щеку безжалостно припекало. Я и так не люблю ездить к маме, но дорога меня просто убивает. Три часа в душной и шумной электричке изматывают больше, чем полноценный рабочий день. 
— Мама встретила меня у платформы, и от станции мы поехали на машине. Я начала рассказывать о новом проекте, который взяла на работе, но мама слушала без интереса. Дождавшись паузы, она спросила, работаю ли я по-прежнему из дома и, если так, где собираюсь познакомиться с каким-нибудь приличным мужчиной. Мне показалось, что часть слов ускользнула от моего слуха, и я подставила их по памяти. Ответила как обычно: нигде. Остановившись на светофоре, мама тяжело вздохнула, сказала, что я так и останусь одна, никогда не выйду замуж и не рожу детей. В конце она спросила что-то вроде «такой жизни ты хочешь?». 

— Я слышала это так много раз, что знала всё, что она скажет: слова возникали в моей голове, стоит только маме подумать о них, как при телепатии. Я ничего не ответила, вместо этого объявила: 
— — Зелёный. 
— Нырнув в поворот, мама принялась говорить про огород и погоду.
— — У нас дождик всночьл. У вас не было дождя? — спросила она.
— — Вчера был, кажется, — неуверенно ответила я.
— — Аворое всьднь; белая смородина псла, ндоирать; крыжовник красный подит. 
— — Мам? — я попыталась её прервать, потому что расслышала только названия овощей и ягод, остальное было неразборчиво, будто мама специально коверкала слова. Я и раньше не всегда понимала её, но здесь было что-то совсем странное.
— Мама продолжала своё: 
— — Ой, и помидоры всятпотикрые.
— Я переспросила. То же самое. Наверное, устала с дороги, решила я, в электричке было жарко, а от духоты мне всегда плохо. К тому же машина шумит, и ветер задувает в окна.
— Я украдкой посмотрела на маму, спросила:
— — Ты подстриглась?

— Мама что-то ответила, но я снова не поняла. Про себя я отметила, что мама всегда стрижётся одинаково, зря не хочет попробовать что-то новое, но вслух не сказала. Боялась, что мама снова скажет что-то такое, чего я не смогу разобрать.
— Дома нас ждала бабушка. После инсульта она почти не разговаривала, но мама научилась понимать её без слов и по напряжению связок, по коротким, рождающим гортанный звук выдохам определяла, о чём бабушка просит. Глядя на неё, я вспоминала вечера своего детства, когда бабушка вынимала изо рта и опускала в кружку челюсть, розовую, как Барбиленд. Вместе с челюстью она прятала на ночь речь и только утром, когда зубы вставали на место, возвращала её себе.
— — Ра-а-адость, — просипела бабушка, когда мы зашли.
— Обнимая её, я задумалась: что самое важное люди стали бы говорить друг другу, если бы слова были наперечёт? Если бы они доставляли неудобство, причиняли боль? Вряд ли болтали бы о всякой ерунде.
— Маленькой я очень любила разговаривать и говорила о многом сразу. Так неправильно, останавливала меня мама. Закончи одну мысль, потом начинай следующую. Сейчас я всё больше молчала. Мы с бабушкой сидели в комнате и смотрели телевизор, пока мама заколдовывала тесто. Бабушка поглядывала на меня и улыбалась, я отвечала тем же. Этого было достаточно. Мне нравилась эта молчаливая общность. 
— Когда мама зашла в комнату и что-то сказала, я снова не уловила суть, но по тому, что бабушка взяла в кухне ведёрко и пошла в прихожую обуваться, поняла, что мама просит нас сходить в огород и принести овощи.

— Я тоже обулась и вышла вслед за бабушкой. Огород через дорогу от дома, поэтому ходить туда можно по несколько раз за день, как в живой погреб. 
— Я шла по тропинке, коленными чашечками перебирая колоски мятлика. В языке детства, думала я, слов было меньше, но они были ближе к правде. Теперь слов много, но что они значат, непонятно. Как объяснить честь, долг, родину? Когда мы говорим «любовь», мы чувствуем одно и то же? Я посмотрела на старую яблоню. Бабушка звала её дурочкой, ругалась на дерево за слишком маленькие яблочки, но это также было выражением её любви и привязанности к этому убогому дереву.  
— — Ба, — позвала я.

— Бабушка стояла у грядки, сжимая в руках кудрявые листья кейла. Она протянула упругий жилистый лист мне — на, мол, попробуй. Мне нравится жёсткий, с горчинкой кейл. Я покупаю этот салат в магазине полезных продуктов и делаю из него чипсы. Откусив бархатистый край, я с удовольствием прожевала. Бабушка улыбалась, глядя на меня, — без слов ясно, что понравилось. Потом мы пошли в теплицу и набрали целое ведёрко красных помидоров всех размеров и форм. Меня особенно восхищают огромные, неправильной формы, в которой при желании можно было разглядеть сердце. Этот сорт так и называется, «бычье сердце». 
— Я вспомнила, как маленькой рассердилась на маму, узнав, что она каждый год сажает огурцы, названные именем какой-то чужой девочки, Машеньки, и мама поехала на рынок и купила другой сорт — Ирина. Кто давал семенам названия? Была ли Машенька любимой дочкой селекционера? А кем была Ирина? Как разные люди могут носить одни и те же имена, обращать друг к другу одни и те же слова? Если мы продолжим разговаривать так, как это делали люди до нас, разве мы не потеряем друг друга? 
— Так думала я, вонзая лопату в картофельную борозду. Куст пошатнулся и завалился набок, обнажая белые клубни. Я подкопала ещё два куста, собрала картофелины в пластиковый пакет. Нарвав укропа и другой зелени, взяла под локоть бабушку, от которой теперь остро пахло томатной ботвой и укропными зонтиками, и поспешила домой.
— Когда мы вернулись, тесто уже забродило и поднялось. Семейный рецепт был записан в дряхлую тетрадь, и хотя мама знала его наизусть, всегда уточняла, доверяя буквам больше, чем себе. Чем помочь, спросила я, и получилось неуверенно, будто я говорила на иностранном языке, который не могу выучить со школы. Мама протёрла стол сухим полотенцем и поставила передо мной пакет муки: присыпь немного, буду раскатывать тесто.

— Пока мама занималась тестом, я нарезала овощи. Разделочная доска — семейная реликвия, её когда-то сделал дед. За сараями росла большая берёза, по которой я любила лазать в детстве. Меня не пугали даже сбитые коленки — напротив, нравилось, как руки и ноги обрастают непонятными символами тёмных синяков и ссадин. Во время одной грозы берёза сломалась, и дед стал распиливать её на дрова, но мне было жалко дерева, и он сберёг ломоть ствола, отшлифовал и протравил маслом. Теперь доску покрывали оставленные ножом штрихи. Мне они напомнили первую письменность — шумерскую клинопись. Я провела по зарубкам ладонью, гадая, что за текст они могли сообщать. Семейные рецепты? Семейные ссоры?
— Я положила на доску помидор. Он был тяжёлый, с тугой прозрачной кожицей и рыхлой тёмно-малиновой мякотью — режешь, и сок вместе с семенами течёт по рукам. Круглые ломтики кружевные внутри и напоминают снежинки. В четыре руки мы с мамой разложили их на присыпанное тёртым сыром тесто. Сбрызнули оливковым маслом, присыпали тимьяном и чёрным перцем. Защипнули тесто, формируя бортики пирога. Одна с одного края, другая — с другого, до касания рук. Коснувшись, взглянули друг на друга и рассмеялись — давно такого не было. Потом взялись резать овощи на салат. Обе шинковали помидоры и огурцы большими кусками, чтобы потом в полной мере почувствовать вкус. У нас разные взгляды на всё, но не на то, как резать салат.
— Мама обтёрла молодую картошку и растопила на сковороде сливочное масло, я нашинковала пучок укропа. У меня пропиликало сообщение, и я, вытерев руки, потянулась к смартфону. Как ты там, спрашивала подруга. Я перестала понимать маму, ответила я. Всё норм, у меня с моей то же самое, написала она. 
— У меня было несколько версий произошедшего: 
— — духота подействовала на меня так, что мозг перегрелся и не мог больше правильно обрабатывать информацию; 
— — мама говорила неразборчиво, потому что нечто подобное случилось с ней самой;
и наконец:
— — я всё себе придумала, и так было всегда, просто давно не навещала маму и успела забыть.
— Первые две версии я последовательно отмела из-за их несостоятельности. Во-первых, я по-прежнему различала всё, что говорят герои сериала по телевизору, а значит, мой мозг работал как надо. Во-вторых, несколько минут назад мама отвечала на звонок, и очевидно, обратная сторона понимала всё, что она говорит. С третьей версией было сложнее. Я пыталась вспомнить, когда мы с мамой в последний раз говорили по душам, и не смогла.
— Мама достала из духовки пирог. Я разложила по тарелкам и присыпала душистым укропом позолотевшую картошку. В четыре руки мы накрыли на стол. 
— В квартире, которую снимаю, я почти не пользуюсь кухней и питаюсь едой из доставок, часто даже не перекладывая её в тарелку.

— Большую часть дня я провожу дома, но всегда чувствую временность своего пребывания там и потому стараюсь не привнести никакого изменения: не оставить пятно на столешнице, попользовавшись чем-то, вернуть этому изначальное состояние — будто я там не живу. У мамы мне нравилось повсюду обнаруживать следы. Даже тарелка вызывала эмоции, потому что на ней был изображён похожий на облако цветок, который я однажды пробовала перерисовать в тетрадь. Тогда ещё не знала, что стану дизайнером.  
— Сели обедать. Раньше в кухне всегда работал маленький телевизор, но теперь включать его не стали — не хотелось нарушать тишину. Я вдруг почувствовала, что рада своему приезду, рада бабушке и маме. Я хотела сказать, что мне хорошо с ними, но не знала, какие слова подобрать. Речь так ограничена, да и нужны ли слова, если мы и так чувствуем одни и те же вещи в одно и то же время. 
— Возможно, подумала я, откусив тёплого пирога, когда-нибудь мы сможем поговорить. И то, что мы скажем, будет ещё прекраснее нашего молчания.

РЕКЛАМА ПАО Сбербанк erid: F7NfYUJCUneTSxkBwk9e