У кошки не было имени, зато была стая и еще была густая шуба. Они так и жили на улице, гоняли в парках — там было четыре парка сразу — воробьев и спали, сбившись в кучу, так теплее. Крупные, серые, ну, то есть это старшие — крупные и серые, а кошка — совсем маленькая. Будь кошка человеком, она бы сказала, что живет уже четыре месяца на этом свете, скорее, все-таки уютном, чем наоборот. Но кошка была кошкой и помнила только, что сначала было тепло, а потом не очень тепло. В ее мире случались неприятности. Сначала — изредка — вода с неба, потом — тоже изредка — что-то белое и холодное. Но у нее была шуба и возможность спать, прижавшись к старшим, и всерьез ее расстраивало только то, что воробьи слишком ловкие. Поймать воробья никак у кошки не получалось.

У человека имя было, так уж у людей принято, но оно никакого значения для нашей истории не имеет. И был адрес — Тайнинская улица, там рядом еще строят новые дома с большими красивыми окнами. Теперь и у домов есть имена, дома как корабли, эти назывались «Нормандия». Не центр, скажет житель центра, влюбившийся в шум и копоть. Ну да, не центр. Зато деревья, медленная Яуза, которая даже в самые безжалостные морозы отчего-то не замерзает, утки на Яузе и кошки в парке.

Человек иногда смотрел, как кошки в парке гоняют воробьев. Наверное, он и эту, маленькую, видел, но при встрече узнал бы едва ли — все бездомные кошки кажутся одинаковыми, а эти и правда походили друг на друга — стая ведь. Густые шубы, сероватые с отливом в коричневый. Вот, пожалуй, и все, что он мог про этих кошек сказать, если бы его вдруг спросили про кошек.

Но его никто никогда не спрашивал про кошек. Его спрашивали про другие, куда как более скучные вещи. Где отчет. Почему не вовремя. Как прошли переговоры. Или — это если в мир человека заглянуть с другой стороны: планы на вечер. Сходим в ресторан сегодня, отличный новый, говорят, открылся на Покровке, Игорь, между прочим, Наташку уже сводил, а ты со мной никуда не ходишь. Ну и так далее. Кошачий век короче человеческого, и если пересчитать по курсу, человек прожил уже несколько кошачьих жизней. А если прожить несколько жизней, многое становится скучным.

Человек стал раздражительным, мог ответить резко на любой из вопросов — и про ресторан, и даже про отчет. Человек спал меньше, чем хотелось бы (есть у людей такая странная традиция), что тоже его добрее не делало. Человек, как все городские люди, природу вокруг замечал не всегда, но, как все вообще люди, от смены сезонов зависел. Когда на деревьях листья и ночью на Яузе поют свои немелодичные любовные песни лягушки, человек злился меньше. Когда вокруг снег, как сейчас, человек злился сильнее. Но всегда оставался верным себе: всегда был немного сонным и немного нервным.

В то утро — совсем рано, когда все почти люди спят и только дворники посыпают снег чем-то едким, от чего потом болят лапы, кошка зачем-то отправилась в путешествие. У нее, конечно, не было особого плана. Сначала она заметила пустой пакет, который ветер гнал вдоль тропки, погналась, согрелась, оглянулась. Где-то там, в подвале, сбившись в кучу, грели друг друга старшие. Пакет наскучил ей, и она двинула, удивляясь холодному снегу, вниз, к речке. Прошлась по берегу. Вспомнила: раньше берег был липкий, теперь стал твердый. А вода осталась водой. И тут.

Тут случилась беда. Кошка почувствовала вдруг, что берег не просто твердый. Он еще и скользкий. Лапы разъехались, она плавно съехала в воду, и сразу поняла, что это такое — когда холодно становится по-настоящему. В тельце кто-то недобрый воткнул невидимые когти. Кошка рванулась вверх, скатилась еще раз в воду, снова рванулась, выбралась и побежала туда. Где свои, старшие, подвал, тепло, куда большие странные существа приносят иногда еду.

Человек, вообще говоря, рассчитывал выспаться. В этот день как раз отменилось совещание с утра, и можно было позволить себе пару лишних часов сна.

Но еще вечером планы накрылись. Сначала человек — он и сам не знал почему, так бывает, и в этот раз так вышло, — отбился от очередного похода в театр. Не в этом беда, театр он любил умеренно, но девушку, которая хотела с ним в театр, обидел все-таки зря. Сами собой отыскались злые слова, сами собой сказались. И не следовало бы, да что уж теперь. Он повесил трубку, мессенджер тут же взорвался потоком однообразных упреков, и человек собрался было выключить телефон, но телефон зазвонил. Нет, не девушка, начальник, надо завтра встретиться с клиентом из Воркуты, нет, нельзя перенести, он всего здесь несколько часов между самолетами, нет, он именно с тобой хочет, вот ты мне потом и расскажешь почему. Все, разговор окончен, выполнять. И человек, ругая про себя театры, начальников и даже Воркуту, в которой никогда не был и побывать не стремился, поставил будильник. Смотрел на цифры на экране, злился все сильнее и долго потом не мог успокоиться. Сидел, смотрел в телевизор и даже не очень понимал, что в телевизоре показывают.

Чтобы развлечься, достал с антресолей искусственную елку. Какая-то из прошлых жизней оставила эту елку на антресолях. Достал коробку с игрушками. Новый год ведь скоро. Единственный праздник, который не успевает совсем разонравиться, сколько бы ты ни жил.

Собрал елку, повесил шарик, еще шарик. Рассматривал долго игрушку, доставшуюся от бабушки: серый котенок с искусственной улыбкой, внизу специальная прищепка, там, где задние лапы. Твердая, стальная. Чтобы крепить к ветке. Подумал, бывает ли у котов Новый год. Бросил елку, лег все-таки спать.

Кошка уже не бежала, а ползла к домам, потому что задние ноги перестали ее слушаться. Все, что там, сзади, стало вдруг неживым и твердым, как берег у реки. Как лед на лужах. Она доползла. Легла среди машин и заплакала. Она не знала, кого она звала. Мир был пуст, и никто не шел к ней на помощь. Мир перестал быть уютным. Мир кончался.

Человек, проклиная все, что можно проклинать, потянулся, встал, привычным движением выключил будильник, отправился в душ. Сварил чашку кофе и понял, что не хочет кофе. Тем более — возиться с завтраком. Оделся. Замотал шею шарфом, потому что вспомнил — телевизор что-то говорил в ночи про мороз. Вообще-то шарфы человек любил даже меньше, чем театр, но в это утро боялся почему-то холода. Слово «Воркута», что ли, угнездившись в мозгу, начало на него действовать.

Он вышел, поежился, поискал перчатки в кармане, понял, что забыл перчатки, решил не возвращаться, хотя мороз уже воткнул ему когти в ладони. Солнце больно ударило по глазам, он остановился, закрутил головой в нелепой ушастой шапке. Он носил эту шапку, чтобы напоминать себе самому, что когда-то и у него была юность. Довольно веселая юность. Он улыбнулся невольно, забыв на короткую секунду про недосып, Воркуту и прочие неприятности. Потом пошел к машинам и тут увидел кошку. Или даже не совсем кошку.

Между машин по грязному снегу ползал и вопил ледяной ком. Человек вздрогнул. Ему было некогда спасать кошку. Он не выспался. У него встреча. Он вообще не умеет заниматься такими вещами. Он даже хотел закурить, но вспомнил, что бросил курить. Просто стоял и смотрел на это — почти неживое, но все еще кричащее.

А потом выругался про себя, замотал кошку в шарф и пошел домой. Старшие приучили кошку — у этих странных больших можно брать еду, но близко их к себе подпускать нельзя. Однако теперь она не могла сопротивляться. Она просто дрожала. Даже глаза у нее дрожали, и это было страшно.

Человек кое-как оттер кошку салфетками, замотал в полотенца, положил в коробку из-под ботинок. Перерыв записную книжку, нашел телефон знакомой, которая работала в каком-то там приюте. Не сразу объяснил, кто он, она все-таки вспомнила, назвала номер клиники, сказала, на кого сослаться.

Руки дрожали почему-то, пришлось вызвать такси, кошка в коробке затихла, и он не знал, довезет ли ее живой до врачей. Но очень хотел довезти. После долго не мог натянуть на ботинки синие бахилы. Потом сбивчиво рассказал улыбчивому мальчику в халате, тоже синем, а не белом, почему-то, как нашел кошку.

Потом перевел на лечение денег, рассказал про кошку знакомым в социальных сетях, и они тоже перевели денег. И даже незнакомые перевели. Кошек любят многие люди. Есть люди, которые любят кошек сильнее даже, чем других людей. И, может быть, они по-своему правы. А кошка оказалась живучей. Оттаяла, ела с аппетитом, радовалась, что задние лапы снова ей подчиняются, скакала по тесному больничному вольеру и пыталась маленькими зубешками прокусить ветеринару перчатку, чтобы добраться до пальца. Человеку присылали фото и видео, он смотрел и делался чуть менее раздражительным.

Они не должны были встретиться, конечно. Если бы не эта ссора, не этот звонок, не эта Воркута. В нем не должно было хватить остатков добра, чтобы забыть про работу и возиться с кошкой. Человек давно уже ни во что не верил, а во что верят кошки — их кошачья тайна. Но вот получилось так почему-то, что они встретились и что он завернул ее в шарф. Что-то их вместе свело, и кошка не умерла страшной ледяной смертью.

Когда кошка подлечилась, ей нашли семью. И она постепенно забыла стаю, подвал, воробьев. Хотя нет, на воробьев она теперь смотрела с подоконника, и поймать их все равно не получалось: мешало стекло. Стекло — это вроде льда, но совсем не такое страшное. Кошка привыкла принимать поклонение от людей, самонадеянно называвших себя ее хозяевами. У кошки появилось имя, а также — присущая всем домашним котам самодовольная наглость. И никто не мог бы сказать наверняка, вспоминает ли кошка тот твердый и скользкий берег, холодную воду, колючий шарф. И человека, который случайно оказался рядом с машинами утром. Что-то, наверное, вспоминала все же, потому что во сне иногда билась, сучила лапками и скалила зубы.

Человек остался доживать очередную жизнь, такую же, как все предыдущие: с совещаниями, встречами, отчетами, ссорами, перепиской в мессенджерах и вечным недосыпом. Он кошку больше не видел, но иногда вспоминал ее. Дрожащие глаза, плач, шарф и то, как уже в машине она отогрелась немного. Он стыдился слегка своих мыслей о той кошке, они казались ему слишком сентиментальными. Но ему становилось теплее, когда эти мысли его догоняли вдруг.