Ничего не скажешь

Как будто кто-то с севера, размахнувшись, бросил реку клубком к морю, и она лежала на земле широко, единственная, в чье лицо можно было вглядеться. Люди, машины и деревья с высоты казались ничтожными.

Майор полиции смотрел на реку и прощался с ней. Скоро он будет уже не здесь. В Центральном Округе нашлось место. Там и этаж пониже, и должность поспокойнее. Уйдут в прошлое будни районного отделения: кражи, убийства… И все-таки было жаль расставаться с рекой, она его успокаивала, когда появлялась в прогалине облаков. Рабочее время закончилось, а он все стоял у окна, думая, как бы сохранить этот вид если не в памяти, то в сердце.

Вечер был безоблачный, и майор увидел, как снизу, с уровня сотых этажей, то есть еще от зданий, стоящих на земле, к отделению стремительно стал приближаться полицейский автобус. Пробок не было, поэтому сержант не включил сирену, только мигалку. Красные и зеленые лучи легли на стены парящих в небе домов, смешались с цветами радуги. Автобус скрылся из виду, присоединился к свободному порту. Потом по коридору застучали каблуки, и сержант ввел в комнату женщину лет сорока пяти. Она не могла сдержать слез.

— Опять, видимо, та банда, — прошептал сержант.

Майор дал женщине воды и сел напротив.

— Говорите спокойно. Каждая минута на счету. Где это  случилось?

— В кафе, на Восьмой Верхней линии. Мы с мужем ужинали, я просто отошла…

— Вернулись, а его нет?.. Ну тихо, тихо…

— Пытались отслеживать, — сказал сержант, — вот тут его еще было видно.

Он подключился к экрану.

— Это 18.30… Уходят, сволочи. Отчетливо видно, как движется по направлению к реке… Здесь они его еще не выключили. Может, сопротивлялся.

Женщина не могла говорить. Она смотрела на зеленый кружок, двигавшийся по карте, словно вслед отлетающей душе.

— Потом сигнал теряется у Шестнадцатой Верхней и снова появляется в 18.41 на окраине. Но ненадолго.

Кружок замигал и исчез.

— Вы найдете его? — спросила женщина без надежды.

— Не хочу обнадеживать, — ответил майор, — как его теперь найдешь? Выключили, и все… Они, может быть, сейчас уже вообще на земле, на рынке.

— Если позвонят и предложат выкупить, — вставил сержант, — дайте знать, мы их возьмем. Но, конечно, вряд ли…

— На каком рынке? — спросила женщина.

— А то не знаете…

— Но он уже совсем немолодой, даже если они хотели его… Это же дорого не продашь…

— Память всегда в цене, — сказал майор, — тело выбросят, а память переставят в новое…

Сержант уселся рядом с женщиной и не знал, как ее успокоить. Стакан воды у нее уже был, а приобнять было как-то не по уставу.

— У меня… Все в нем было, — сказала женщина, — все мои мысли, воспоминания, все люди, весь мир — это был он, мой Ванечка.

— Что тут скажешь, — майор встал, — ничего не скажешь. Пишите заявление.

Сержант положил на стол бланк, куда нужно было вписать данные человека и согласие на блокировку. Женщина погладила бумагу, как лоб умирающего, дрожащей рукой обмакнула перо в чернила.

Это случилось с ней впервые. Многие меняют любимых по своей воле, или несчастный случай отнимает близкого человека. У подруги тоже прошлым летом на вокзале пропал муж. Что, как — непонятно. Искала сама, искала полиция (ничего не скажешь, хорошие ребята попались из узлового отделения), но как след простыл. Пришлось заблокировать. Или вот у брата… Три года назад… Отдыхал с девушкой на море, не уследил… Волна накрыла… Делали искусственное дыхание, удалили всю воду из легких, но так и не очнулась. Заблокировал, погоревал и нашел новую. А что поделаешь? Это раньше, в прежние века человек мог жить один, наслаждаться одиночеством или, допустим, книгами, где заключена мудрость. Но прогресс не остановить, таков мир теперь: вся наша жизнь, все воспоминания, вся душа — в них, в любимых.

Ночью женщина не спала. То плакала, то просто сидела у окна, где они провели столько времени вместе. Это был их мир, их окно, их стена напротив. Ведь люди оттого и бывают близки, что подолгу видят одно и то же.

Наутро она отправилась в Центр Восстановления. Очень вежливый молодой человек (ничего не скажешь, сервис стал лучше) усадил ее у окна и ушел с заявлением. Она смотрела вниз на проплывающие автобусы, на реку, пила кофе и думала о том, что все наладится. Молодой человек вернулся, позвал за собой. Они прошли сквозь прозрачный коридор, даже голова немного закружилась оттого, что небо было везде, и оказались в Комнате Встреч.

— Встречайте, — сказал молодой человек, — вот он, как говорится, ваш Ваня. — Ассистенты сняли крышку красивой коробки (ничего не скажешь, научились делать). — Ничем не отличается, даже лучше стал.

Женщина погладила спящего еще где-то в черной бездне Ваню.

— Лучше? Разве он не идентичен?

— Идентичен, не волнуйтесь. Даже морщинки. Но в последние годы возникли новые технологии, просто в каких-то мелочах понадежнее. Сердце стабильнее, работоспособность. Засыпать не так быстро будет.

Облака со всех сторон окутали комнату.

— Сейчас подключимся к облаку — и все.

Он подвел ее к компьютеру и тактично отвернулся. Женщина ввела Ванин пароль, система откликнулась, раскрасила экран полевыми цветами. Стояли у окна, смотрели в пустоту.

Рубашка у молодого человека была отлично отглажена, пахла ромашкой, и женщина порадовалась за него.

Минут через десять Ваня открыл глаза, она бросилась целовать ему руку.

— Что случилось? — спросил Ваня. — Ну успокойся. Не начинай.

Она решила отметить этот день и сделать что-нибудь  необычное.

— Давай спустимся на землю, погуляем?

— Думаешь? Это же дорого. Потом месяц будем  экономить.

Она поцеловала его.

— У меня есть немного денег. Ну что мы все жмемся? А жить когда?

— Ну, пойдем.

Добрались быстро. Сначала на маршрутке до окраины, где стояли старые, еще прошлого века стодевятиэтажки. Праздник праздником, а спускаться на землю в центре было в три раза дороже. Потом недолгая проверка, оплата и — вниз на лифте. На выходе их предупредили:

— Обратно — до наступления темноты. В восемь лучше быть здесь.

— Конечно, — улыбнулась женщина.

— Сами знаете, что происходит. Вы сохранялись?

— Конечно, сегодня.

Потом поехали в центр и гуляли, смотрели на птиц, которые не долетали высоко, туда, где живут люди. Ели мороженое, держались за руки.

— Я так испугалась, — сказала она.

— Понятно, — сказал он.

— А что ты чувствовал?

— Даже не знаю. Кто-то напал сзади, а потом сразу очнулся.

— Я так испугалась… Помнишь, когда мы были внизу последний раз?

— Не помню. Лет десять?

— Больше.

— Ну, прости. Это же неважно.

— Я никогда никого не восстанавливала. У меня кроме тебя никого ведь не было.

Так долго гуляли, что забыли о времени, и пришлось переплачивать — успевали подняться вверх только из центра.

Пока он возился в прихожей с обувью, она пробежала в комнату и зашторила окно.

— Еще ведь светло, — удивился он.

— Именно поэтому. Иди сюда.

Он смиренно подошел.

Не было большего счастья, чем проснуться в его объятиях.

Он немного похрапывал, потом открыл глаза. Захотел убрать руку, но она удержала.

— Я хотела бы жить здесь, у тебя под мышкой.

Потом поднялась, засуетилась. Вымыла его в душе, вытерла насухо, надела новые носки и чистую отглаженную одежду. Приготовила завтрак. Три яйца, тосты с маслом, кофе, джем. Он сидел, такой родной и живой, такой знакомый, что она готова была остаться без одной руки, без двух рук, только не без него. Целую ночь его не было, его душа, разлученная с телом, была доверена бездушному облаку. Женщина подумала, что теперь ни на секунду его не отпустит.

Она отдернула шторы. Его серые глаза вдруг наполнились зеленым цветом, он замер.

— Что с тобой?

— Все хорошо.

— Ты меня любишь?

— Естественно.

— Почему не «да»?

— Не придирайся. Ты на работу?

— Я боюсь тебя оставлять.

Он, не отрываясь, смотрел мимо нее в окно.

— Не бойся. Я тут побуду.

— Никуда не уйдешь?

— Куда мне идти?

Это была правда. После восстановления всегда положен больничный.

— Боюсь уходить, — сказала она.

— Ну ты же не можешь быть все время со мной.

Она обернулась и посмотрела в окно.

— Что ты там увидел?

Стена соседнего дома словно прилипла к глазам. Сколько времени они провели здесь вместе, разговаривая, держась за руки, завтракая тостами, ужиная картошкой и макаронами.

Стена была так же знакома, как родинки на теле, была их третьим супругом, совместной душой. И это было очень хорошо, потому что иметь одно тело на двоих невозможно.

— Дождись меня, — попросила она очень тихо: так, чтобы он наверняка услышал, и так беззащитно, как будто он был не просто объектом, а хозяином ее надежды.

Она вышла, спустилась на площадку автобуса. Тот долго не шел. И она подумала, что вот сейчас находится так недалеко от мужа, в считаных метрах. А через минуту будет уже в ста, в километре. И хорошего в этом мало.

Конечно, иметь одно тело на двоих невозможно. Если ты куда-то отлучаешься — за хлебом, погулять на землю или просто на работу, — ты все равно отлучаешься, покидаешь любимого человека. Так устроена жизнь, что нужно ходить по делам. И чаще всего в этом нет ничего страшного: ты возвращаешься, а он сидит дома или, если куда-то уходил, тоже возвращается, вы встречаетесь. Но не в этот день.

Она стояла в кабинете майора. Ей хотелось упасть в обморок, но ноги подводили, обретя давно забытую молодую силу.

— У него были какие-то отклонения, навязчивые идеи? — спросил майор.

— Нет.

Сержант заметил, что вода закончилась, и, поняв, что это спасет его, сказал:

— Давайте я воды принесу, — и ушел торопливо, чтобы хоть немного отдышаться, не смотреть на чужое горе.

— Как прошел этот день после восстановления?

— Мы пошли гулять на землю, ничего не нарушали.

— Все сбережения потратили?

— Это неважно. Хотелось погулять.

— А потом?

— Потом провели вечер дома. Утром я приготовила завтрак.

— Что последнее он вам сказал, что делал?

— Он остался стоять у окна.

Вернулся сержант, протянул женщине стакан воды. Майор сел за стол и еще раз просмотрел видео с облаков наблюдения. Там мужчина открыл окно и, улыбаясь, шагнул вперед. Не выбросился, а просто шагнул, как утром после хорошего сна делают первый шаг с кровати. Зачем человеку, только что вернувшемуся к жизни, сразу же с ней расставаться?

Похоже, не удавалось вот так просто уехать в Центральный Округ, пока дело не завершено.

— Пишите заявление, — сказал он, — будем разбираться. Завтра вас жду в десять утра.

Женщина взяла перо, но чернила в чернильнице закончились.

— Я сбегаю, — сказал сержант и как только мог быстро вышел в коридор.

Майор сел в патрульную машину и отправился вниз, через облака, к стодевятиэтажкам. Спустился на лифте, показал корочку. Контролер взял под козырек и сказал:

— Поздно уже. Вы бы один не ходили.

— Служба, — ответил майор.

— Понимаю. Давно сохранялись?

Майор сохранялся утром. Но даже если бы месяц назад — все равно, с того момента не случилось ничего важного, он просто засыпал, просыпался, видел перед глазами стену своей комнаты, новых знакомств не завел.

Он прошел по темнеющему холму. Все уже поднялись наверх. Там, в вышине мигали огни патрулей. Все-таки это был рискованный, бессмысленный поступок. Охотники за памятью приходили из-за леса в темноте и уже сейчас могли быть где-то рядом. И хотя, случись что, его восстановили бы по госстраховке, все равно было очень страшно. Он не мог себе представить, что тот, другой, очнувшийся в Комнате Встреч, будет до конца им, майором. Да, тело до последнего обгрызенного ногтя будет идентично, сознание тоже, но это будет не тот же человек, а такой же. А он, разорванный на части, будет лежать в лесу, и дикие звери съедят его кости.

Хотелось уже оставить этот город. Река пахла ночной травой, подъемные пункты закрылись. Он проверил пистолет, прислонился к дереву и решил, что сумеет себя защитить, если нападут охотники. Лучше сражаться за ту жизнь, которая есть, чем верить в гарантированную следующую. Слева и справа никого не было. И впереди никого не было. Потом раздался треск веток, это шел не один человек. Они ступали осторожно.

И все-таки было хорошо, что он хранился в облаке, потому что очень страшно думать, что ты закончишься весь. Что бы ни случилось, он снова окажется в своем кабинете, у своего стола. Выпьет чая и, подойдя к окну, посмотрит на свою реку.

«Давно сохранялись?» — ударил ему в голову вопрос офицера на контроле. Он сохранялся утром. Но… Нет, этого не может быть… Он вдруг вспомнил, как копался в своих настройках последний раз в молодости, лет двадцать назад, и… то ли места в облаке не хватало (они тогда были еще маленькие), то ли боялся, что контролеры узнают лишнее, и… он что-то убрал из позиций сохранения, снял галочки… И забыл об этом… И вот теперь, находясь перед страхом исчезновения, не мог вспомнить, что именно. Нет, основные (новые встречи, прочитанные тексты, вкусы) — это все стояло по умолчанию, а вот дополнительные… Ему стало страшно, что он мог вычеркнуть из списка сохранения позицию «вид из окна» и что теперь, если погибнет, тот другой, которого восстановят, не будет ничего знать о реке, на которую он смотрел так долго, о единственном лице, в которое он вглядывался.

Он сорвался с места, его заметили и стали преследовать.

Он вспомнил о пистолете, только когда добежал до пункта подъема и охотники окружили его. Пистолет дал осечку. В эту же секунду как будто тонкая ядовитая змея одновременно обхватила и ужалила шею, его потащили на лассо. Он не понимал, почему Бог, если он все же скорее добро, чем зло, разрешает плохим людям убивать хороших, ведь в этом столько несправедливости. Вдруг оказывается, что нет никакой справедливости, что Богу совершенно все равно, жив ты или мертв, твой земной путь и характер смерти его не интересует, его интересуют только души, и если душа родилась на свет, ее уже не может не быть. Это устраивает Бога, а если не устраивает кого-то еще, то кто не спрятался — Бог не виноват.

Вдруг свет ударил с неба. Лучи патрульной машины рассекли темноту, по камням засвистели пули. Охотники страшно заголосили, лассо ослабло. Машина опустилась, и высунувшийся в окно сержант крикнул:

— Товарищ майор, я же волнуюсь!

Они припарковались к порту Центра Восстановления, майор открыл купол машины и кинулся к двери.

— Товарищ майор, все же хорошо, вы живы, зачем нам сюда?

Майор не отвечал.

«Центр работает с восьми часов, — произнес механический голос, — мы ждем вас утром».

— Полиция, районное отделение Двенадцатой Верхней. Откройте. Срочно.

Дверь открылась, они пошли по коридорам. Небо было со всех сторон, но это было черное ночное небо, и голова не кружилась. Разбуженный сотрудник центра, совсем молодой человек, встретил их в Комнате Встреч.

— Что-то случилось, — сказал сержант.

— Я понял, — ответил молодой человек, — а что?

— Вот он знает, — сержант показал на майора.

Майор шагнул вперед. От него пахло лесной землей.

— Мне нужно посмотреть мои настройки сохранения.

Молодой человек не сказал «Вы что, не могли подождать до утра?» или «Для этого нужно специальное разрешение». Он сказал:

— Пойдемте.

И они пошли по другим, но таким же коридорам, и майор с каждым шагом ощущал радость, оттого что он не другой, но такой же, а просто тот самый, живой. Он приник к экрану с настройками.

— Вам помочь? — спросил молодой человек. От его рубашки пахло цветами.

— Где здесь функции дома?

— Вот, в правом верхнем… Да… И вниз…

Слегка расфокусировав взгляд, боясь увидеть не то, что ждешь, майор медленно спустился вниз по пунктам. И улыбнулся. И как крылья ангела погладил курсором крылья галочки в окошечке «Вид из окна».

В десять утра солнце светило ярко, где-то внизу можно было разглядеть птиц. Превратившись в одно большое крыло, они пересекали реку.

— Мы все выяснили, — сказал майор.

Женщина допивала второй стакан воды.

— Пойдемте.

Они сели в машину и поднялись к Верхней Трехсотой, к Центру Восстановления. Молодой человек уже ждал их.

— Пойдемте, — сказал и он.

И они прошли в ту комнату, куда обычно не пускают.

— Смотрите, — сказал майор, — вот настройки вашего Вани. Везде все стоит: работа, близкие, запахи, музыка.

— Да.

— А теперь «Вид из окна». Что видите?

Женщина видела то же, что и все: галочки не было.

— Галочки нету, — сказала она, — и что это значит?

— Это значит, — сказал молодой человек, — что последнее сохранение у него произошло тридцать пять лет назад.

— Но он прожил со мной столько лет, и мы каждый день смотрели в окно, видели одно и то же.

— Да, так было. Но после восстановления все стерлось, этого уже не вернуть, потому что галочка не стояла, и вчера, когда вы открыли шторы, он вернулся к последней сохраненной версии. Он увидел в окне то, что видел мальчиком в детстве.

Женщина молчала.

— Но есть и хорошая новость, это сохранено. Хотите посмотреть?

— Да, — сказала она.

На экране заколыхались старомодные занавески. Тонкая кисть мальчика их отдернула. Потом отворила окно. Поздняя трава в саду была видна близко и отчетливо. Ничего не скажешь, качество видео у нас уже тогда было отличное. Дом стоял на земле, это был первый этаж. Трава зеленела внизу экрана, а сверху свисала ветка яблони. Какая-то птица села на землю, зашуршала клювом по листьям. Немного поодаль спиной к камере стояла на коленках девушка лет пятнадцати. Она вышла из дома, накинув только рубашку, коленки испачкала земля, девушка собирала упавшие яблоки в деревянный ящик. Потом обернулась (ничего не скажешь, хорошенькая) и посмотрела в камеру, то есть в глаза мальчику. Мальчик шагнул ей навстречу.

Женщина смотрела на экран.

— Будете восстанавливать? — спросил майор.Ɔ.