Военная песня

                                                                                            Что ты заводишь песню военну

                                                                                             Флейте подобно, милый Снигирь?

                                                                                              Гавриил Державин

                                                                                             – Разнесу деревню на …

                                                                                             От конца и до конца.

                                                                                             – Сын, не пой военных песен.

                                                                                             Не расстраивай отца.

                                                                                              Фольклор

                                                                                              Враг отступает. Мы победили.

                                                                                              Думать не надо. Плакать нельзя.

                                                                                                Семен Липкин

Гдов и Хабаров сидели перед телевизором и ждали, когда начнется парад Победы.

Если кто еще не знает, то оба они – мои давнишние персонажи, знаменитые, можно сказать, хотя и поменьше, чем сам я, старый литератор Попов Е. А., один из основателей Русского ПЕН-центра, дважды член Союза писателей, инвалид третьей группы, недавно получивший российскую национальную премию «Триумф». Да.

Мужики эти родились сразу же после Второй мировой войны с фашистами и прожили долгую, поучительную, счастливую жизнь, окончив в 1968 году Московский геологоразведочный институт им. С. Орджоникидзе, выдающееся учебное заведение, из которого вышли и другие видные люди страны. Например, член Общественной палаты Российской Федерации, главный редактор газеты «Московский комсомолец» Павел Гусев. Или Сергей Кургинян, политический мужчина, которого можно увидеть по телевизору. Или даже сам высокоорганизованный спикер Совета федерации Сергей Миронов, недавно предложивший считать журналистов пособниками террористов, если они неправильно освещают события, связанные с тем, что всех нас периодически взрывают и скоро, видать, совсем взорвут. Он, впрочем, вроде бы учился в каком-то другом геологоразведочном институте. В Питере, что ли? Только сейчас выяснилось, что многие и многому выучились в Питере. Да.

Хотя давненько не работают по специальности, равно как и мои персонажи. Ведь мой Гдов имеет титул «писатель», а Хабаров уже много лет скромно указывает в анкетах «безработный», хотя сразу же после так называемой перестройки владел гостиницей на Чудском озере, тремя новенькими советскими джипами УАЗ-469, буровым станком ЗИФ-600, автомобилем «Опель Аскона» 1985 года рождения и двадцатью бараньими полушубками, списанными по случаю попадания молнии в склад возглавляемой им геологической партии на реке Нижняя Тунгуска. Где всегда было пусто и дико, а теперь вот намылились строить Эвенкийскую ГЭС.

(И если кто-либо из креативной, продвинутой молодежи, увидев эти мои разгонные строки, начнет недовольно цыкать зубом – дескать, надоело читать про всех про этих советских, что жизнь, дескать, коротка, а музыка прекрасна, то я отвечу – именно для того, чтобы еще раз утвердить прекрасность жизни, я и сочиняю этот рассказ. А вы думали, для чего-нибудь еще?)

Увы, гостиницу у Хабарова бандиты сожгли еще до второго коммунистического путча, а все остальное свое движимое и недвижимое имущество, за исключением «Опеля Аскона» 1985 года рождения, он профукал еще до дефолта-1998. Мы, понятно, не можем числить его среди олигархов, некоторые из которых уже сидят в тюрьме, зато другие не сидят, но и бедняком его считать глупо, хоть и ухитрился он застрять в коммуналке посреди разлитого капитализма. Бедняк, на наш взгляд, лишь тот, кто беден духом. Да. Ведь сейчас, когда цивилизованное человечество уже разменяло первый десяток третьего тысячелетия от Рождества Христова, чего-нибудь покушать, попить, надеть у пролетария всех стран найдется везде, даже в Африке или Эвенкии, куда все это тут же привезут, коли запонадобится. Хабарова радовал его старый «Опель»: машина мало кушала бензина, хорошо бегала, была экономична в ремонте, нечего Бога гневить. Хабаров на «Опеле» бомбил from time to time, как кто-то совсем глупый написал в визовой анкете, отвечая на вопрос Sex.

Гдов тоже полагал, как Хабаров и Лев Толстой, что царство Божие внутри нас. Ему очень нравилось, что он вдруг незаметно дожил уже до пенсии и ему теперь не надо строить никаких планов своего дальнейшего существования, в частности мечтать о Нобелевской премии. Не нужно огорчаться успехам более денежных коллег, шестерить у сильных мира сего, юлить перед издателями-буржуинами. То есть крутиться все с той же, как при коммунистах, целью – материальной стабильности и обретения статуса в высшем обществе, хоть бы оно, пускай, целиком состояло из чертей. Гдов лишь одного опасался, что подобный его взгляд на действительность совпадает с буддистским и это противоречит православию, под мощной и доброй дланью которого писатель возрос. «Буддист крещеному не помеха», – сказал ему как-то Хабаров, но он тогда ему не поверил.

И вот сидят они теперь, значит, перед телевизором, ждут, когда начнется парад Победы. А в каком году и когда точно все здесь описываемое происходит, я вам, извините, не скажу, потому что это неважно.

И вы, конечно, можете мне не поверить, полагая то, что сейчас прочтете, литературным бредом, но я вынужден для торжества справедливости мифологического реализма, который является моим кредо, который я изобрел и исповедую, добавить в это повествование следующую реалистическую деталь: за ними следили из летающей тарелки маленькие зеленые ее обитатели, не то враги, не то друзья, о чем мои постсоветские старики даже и не подозревали. Доверчиво, ох доверчиво наше поколение! Отчего и пролетело, как фанера над Парижем! Да.

Ну а если у вас, дорогой читатель, нет принципиальной веры в существование пришельцев, как, например, у красноярского ученого Полу­яна, который считает, что НЛО сделано в Пентагоне, как Луна в Гамбурге, то представьте себе, что вы сами вместе с товарищами по бизнесу управляете этим неким инопланетным механизмом, фланирующим вдоль земли в поисках утраченного чего-нибудь любопытненького, чего теперь начисто лишены не только другие межпланетные цивилизации, но даже и некоторые «продвинутые» земные сообщества, сами знаете какие. Ну, те самые, где политкорректность расцвела махровым цветом. У которых теперь есть практически все. У кого свобода, у кого демократия, у кого максимальный холод зимой ноль градусов, у кого президент негр, у кого королеву оштрафовали, что неправильно парковалась, у кого однополые браки разрешены.

И вот вы зависли над окошечком одним желтеньким, где сидят перед теликом два вышеописанных мужика, а на столе у них все, что необходимо в данный исторический момент старому русскому, – початая бутылка «Путинки», «Аква» без газа, капустка, грибочки, соленый огурец, разделанная селедка, хорошая вареная колбаска, икра минтая, картошечка в мундирах уже остывающая, сыр «Российский» белорусского производства, много еще чего дельного для выпивки, закуски и долгой беседы.

Ибо жены этих мужчин уже уехали «на майские» в Будапешт, да там и остались, пользуясь всенародностью праздника Победы. И вовсе не для того, чтобы пьянствовать, вертеть хвостом или, упаси Боже, остаться навсегда, а с благородной целью красоты – принятия процедур в лечебной купальне с горячими минеральными водами, куда им спроворила билеты с дискаунтом их близкая знакомая, которая раньше их освоила эту жемчужину Дуная и уже вышла здесь замуж за венгра-вдовца. Да. Чтобы вернуться после праздников в Москву усталыми, но довольными. Да.

Зависли вы, значит, жадно внимаете дивной, но пока что малопонятной инопланетянину информации, поставляемой вам двумя этими земными существами, сидящими перед телевизором в ожидании парада Победы.

…И тогда один из них, а именно Хабаров, вдруг сказал после непродолжительного молчания, связанного с тем, что оба они закусывали после принятой рюмки.

– Ты, етм, переключился бы, нах, на первую программу.

– А хли на первую, когда по всем программам будут гнать одну и ту же хйн, – ответил ему Гдов.

– Ну, ты уж это так не пзд, как оппозиционер и враг народа, что «хйн» и по всем каналам, как при тоталитаризме, – окоротил его Хабаров, и Гдов во избежание недоразумения тут же признал свою вину, которая подтвердилась тем, что при переключении ящик вдруг показал, как смелая и красивая женщина в шутку судит на глазах заинтересованной общественности своего бывшего мужа, который дал ей при разводе слишком мало денег.

(И я, кстати, тоже на всякий случай, во избежание недоразумения, чтоб меня не потащили куда следует за обильное использование здесь ненормативной лексики, объясню читателю, что записал произнесенные моими персонажами нецензурные выражения практически так, как Гдов и Хабаров действительно говорят не при людях. Но делаю это в рамках предложенного вам рассказа в первый и последний раз, исключительно для торжества справедливости упомянутого мифологического реализма. Прекрасно понимая, как сознательный и нравственный гражданин Российской Федерации, что текст этот может попасться на глаза не только людям ко всему привыкшим, но и тем юзерам разных возрастов, кто только научился читать, но уже имеет деньги на приобретение журнала «Сноб». Вот почему я употребление писанного буквами мата прекращаю. Кому надо, тот сам догадается и мысленно вставит необходимое, но утраченное туда, где это, по его жизненному опыту, требуется.)

– Долго они еще будут, – с употреблением все тех же непристойных слов сказал «безработный».

– Да куда ты спешишь, как голый, – возразил ему «писатель». – Сядь, выпей, закуси как человек. Сидим ведь в кои веки как люди, а не как… Косил всю жизнь от армии, а теперь ему парад, видите ли, подавай!

– Я косил? – вскинулся Хабаров. – Да я по экспедициям. У меня отсрочка. Я на пенсию вышел раньше, потому что у меня допуск к секретам был и полевого стажу туча лет.

– Ну да. «Сырая тяжесть в сапогах, роса на карабине». «Мы геологи оба с тобой». Ты помнишь, как нам военные билеты выдавали, где было написано, что каждый из нас теперь уже «младший инженер-лейтенант»?

– Ну помню.

– Тогда ты должен помнить, если у тебя, конечно, не избирательная память, ролевое сознание, что всю ночь перед этим мы кутили с твоей наложницей Изюмкиной и ее подружкой. Забыл, кстати, как ее зовут.

– «Квадрат» ей было прозвище, твоей Людочки, – подчеркнул Хабаров. – У ней муж потом нырнул по пьяни с моста в сибирскую порожистую реку и шею свернул на мелководье.

– …И мы утром надели темные очки, чтобы скрыть выражение красных глаз, а нам полковник Белых говорит: «Вы почему опоздали на торжественную часть почти на час?» – «Как так опоздали, когда мы пришли раньше на десять минут? Сейчас без десяти одиннадцать, мы и пришли». – «Не раньше на десять минут, а позже на пятьдесят. Вам во сколько был объявлен сбор?» – «В одиннадцать». – «Не в одиннадцать, а в десять». – «Как так в десять, когда в одиннадцать?» – «В десять, я говорю». – «В одиннадцать, вы говорили». – «В десять». – «В одиннадцать». Забуксовал, забуксовал разговор, заело пластинку.

Помолчал тогда Белых и спрашивает меня: «А почему от вас, студент Гдов, так водкой разит?»

– Точно, – оживился Хабаров. – Ты ему тогда совершенно справедливо воткнул: «Во-первых, я уже не студент, а молодой специалист. А во-вторых, я даже и не знаю. Может, оттого, что я перед выходом из общежития стакан на грудь принял?»

– Ответил в рамках торжества справедливости мифологического реализма, – сказал польщенный Гдов, по-прежнему не забывая употреблять в своей речи те самые слова, которые я отказываюсь изображать на бумаге. – Ну а как у нас этот Белых забегал, помнишь?

– Не-а.

– Мы ж на него тут же наехали, что он нам в военные билеты записал, будто мы – геофизики, вместо РМРЭ – «разведка месторождений редких и радиоактивных элементов». Белых заблеял, что, дескать, это не имеет значения, а мы ему жестко: это сейчас не имеет значения, а начнись война с врагами, нас пошлют на фронт заниматься геофизикой, а мы-то вовсе и не геофизики, а разведчики недр. Вы нас что, под трибунал хотите подвести?

– Поплыл тогда Белых, даром что военный, – подытожил Хабаров. – Вместо того чтоб нашу наглость окоротить, стал лепить, что, дескать, ошибка будет выправлена в дальнейшем на первых же военных сборах для офицеров запаса.

– Ага, прямо щас, полетел я туда на крыльях бога войны Марса! – злобно высказался Гдов.

– Так что вовсе и не я от армии косил, а, наоборот, ты, – твердо закончил Хабаров.

– А я этого, между прочим, не отрицаю, но прошу меня понять правильно, – не то завелся, не то снова закривлялся Гдов. – Я всерьез полагаю, что принес Родине пользы гораздо больше, чем если бы шатался по этим самым сборам, которые, кстати, чрезвычайно любил посещать поэт Лева Таран из подмосковного города Дмитрова, помнишь его?

– Как не помнить. Он у меня свидетель был на свадьбе, когда я второй раз фиктивно женился для московской прописки. Он врачом-психиат­ром вроде где-то служил?

– На спецскорой. Не той, которая диссидентов по заказу гэбухи в дурдома таскала, а где действительно риск. Ты, к примеру, по белой горячке всю мебель топором изрубил, как юный Олег Табаков в той старой советской постановке, которая против мещан и потребителей, а Левка вынужден под твой топор тоже идти, потому что ему за это деньги платят. Понятно, что он на военных сборах кайфовал, получая ни за что ни про что все сто процентов средней зарплаты, которая, кстати, у него была ого-го!

Помолчали.

– Хотя для того, у кого полушубки от молнии горят во время затяжных дождей, эта сумма, может, и не такая уж весомая, – поддел Гдов товарища, но тот никак не среагировал. – Лев утверждал, что их в Дмитрове собирал военкоматовский офицер, который вез их в Лобню двадцать минут по Савеловской дороге, где они в Лобне пьянствовали целый день в пристанционном шалмане. После чего «усталые, но довольные» запасники возвращались в Дмитров.

– Ну а тебе кто мешал получать сто процентов средней зарплаты и пьянствовать в Лобне? – наконец-то встрепенулся Хабаров.

– Во-первых, у меня средняя зарплата тогда была, когда я покинул геологию, не как у Тарана, а восемьдесят пять рублей без командировочных. А во-вторых, я ж писатель, я писать хотел. Что и делал. Да и войны не было никакой аж до самого Афганистана в 1979-м, когда я стал уже для всяких военных дел староват, – Гдов вдруг воодушевился. – Была б тогда война, я бы на нее пошел. А так мне повестки пачками слали, а я на них клал. Я на них писал сверху намусоленным химическим карандашом «саседа нетуть дома, он у комадироуке». Чтоб «уклонение» не пришили. Один раз мы с Левой водку пили, стихи читали. Ему до дому далеко было пилить, он у меня остался, и мы друг друга разрисовали шариковой авторучкой, ну вроде как татуировка, – кресты там, купола, «нет в жизни счастья». Утром рано-рано звонок в дверь, я спросонок штаны только натянул брезентовые, которые мне когда-то в урановой шахте на Алдане выдали. Пацанчик стоит, выпучив зенки на мои «наколки», бумажку мне протягивает из военкомата. Я ее прочитал, тут же возвратил ее ему и скомандовал: «Пшел на!» Он и покатился у меня вниз по лестнице.

– Нашел чем хвастать, – упрекнул его Хабаров.

– Я не хвастаюсь, но тогда каждый – кто как мог, так и отмазывался. Я помню Павлика, тюзовского актера, хотели было загрести, так он по сценарию упомянутого доктора целый спектакль на сцене закатил. У него вдруг начался приступ эпилепсии, и пена от стирального порошка фонтаном пошла, забило его, заколотило по всем правилам меднауки. Сложная вещь, а я просто… это… повестки, говорю, просто игнорировал как мог. А все потому, что не было войны.

– И что же это, тебя за все время так ни разу и не попутали?

– Были проблемы, когда я с места на место переезжал и нужно было сниматься с учета и вставать на учет. Мне один раз даже в деле написали «не является по повесткам в военкомат». Однако написали карандашом, – Гдов опять употребил неприличное слово, но я опять его употреблять не стану, – написали, а я все резинкой стер, пока листал. Хотя один раз чуть-чуть уже был, на грани провала, можно сказать, – погрустнел Гдов и поежился от пережитого.

В телевизоре между тем много чего было хорошего. Выступали и говорили о борьбе за мир русский и еврейский священники, мусульманский муфтий, ксендз, лама, пастор и атеист. Известная на всю страну певица спела песню про то, как в землянке топится печка, но этот номер не прошел – друзья осудили исполнительницу за вид, манеры и стиль (соответствующие слова, напоминаю в последний раз, сами расставляйте, если охота).

– Один раз только чуть не погорел я в Сибири этой с концами, – Гдов оторвался от лицезрения толстых ляжек певицы и наполнил пустые рюмки. – Дверь открываю, там офицер стоит с красной повязкой, с ним два решительных солдата с холодным оружием. Заставили в книге расписаться и вручили пакет с сургучной печатью, хотя я поначалу намекал, что я – это не я. Но ты представляешь? В день, когда мне надо было идти на эти самые сборы, у меня вдруг обнаружилась температура тридцать девять, простудой губы обметало, в груди – хрип, в организме – грипп. И все, клянусь тебе, натуральное! Ну, я терапевта на дом вызвал, и все – опять «Прощай, оружие», как у писателя Хемингуэя. Ты мою тетю Иру помнишь, царство ей небесное? Которая до девяноста с лишним дожила, такая старушка сухонькая, помнишь? В городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, когда мы в этом городе с тобой вместе подвизались после института, помнишь?

– Помню, конечно.

– Слава Богу. Так вот, ее-то я и направил в военный офис через неделю с бюллетенем. Она потом года два всем рассказывала, как пришла она туда в военкомат и для начала расплакалась. «Что, матушка, плачешь?» – спрашивает ее «видный военный». – «Племянник, племянник мой! Он ведь сирота. Ни отца у него, ни матушки нету у сиротинушки». – «Да ты не волнуйся, родная. А пройдем-ка лучше в мой кабинет, постараемся помочь твоему горю».

Ее и провели куда-то как мать героя. Хотя, повторяю, Вторая мировая война к тому времени уж почти тридцать лет как закончилась, а до Афгана еще далеко было, не говоря уже о Чечне. Ну а я за день до окончания сборов пришел, и они мне там говорят: «Сходи хоть на один день позаниматься, будь человеком, из автомата постреляешь, а мы тебе все сборы запишем». «Нет, – говорю, – совесть не велит и гражданский долг. В следующий раз – с превеликим нашим удовольствием». Им ведь палец дай – всю руку откусят.

Ну, вскоре я из города К. смотался в подмосковный город Дмитров, где и отвечал на повестки химическим карандашом. А уж когда обменял с доплатой свою четвертушку барака в Дмитрове на комнату в московской коммуналке, где проживал мой обменщик, кандидат химических наук и поэт Лиоша, которого участковый грозился выслать, как тунеядца, за сто первый километр, так мне совсем стало легко на сердце. У меня девица в военкомате спросила домашний телефон, а у меня его якобы нету, потому что я только что обменялся. А служебного у меня тоже нету, говорю, потому что я писатель. И показал ей членский билет Союза писателей СССР, откуда меня, как ты знаешь, к тому времени уже выперли за альманах «Метрополь». Смешно! Мне уже полтинник стукнул или больше, когда вдруг нахожу в ящике повестку из военкомата. Настороже, конечно, но там написано «в связи с присвоением очередного воинского звания». Ладно, пришел. Там сидит за барьером барбос очкастый, я к нему подхожу, а он мне: «Куда? Выйдите за дверь и представьтесь». Ладно, думаю, незачем хай по мелочам поднимать. Вышел, вошел, доложился, что младший инженер-лейтенант пред его ясные очи явился, он поморщился, что я как-то не так говорю, и вдруг тоже встал, руки сделал по швам и эдак торжественно мне объявляет, что приказом какого-то там неизвестного Главнокомандующего мне присвоено очередное звание уже не младшего, а просто лейтенанта. Я не знал, как сказать, и ответил: «Спасибо», отчего очкастого аж перекосило, и он закричал, что следует отвечать: «Служу Советскому Союзу». Ну, я тогда говорю: «Служу Советскому Союзу, до новых встреч». И направляюсь к дверям, а он мне опять: «Куда?» Ну, тут уж я хотел было ответить ему про «верблюд» или чтоб он шел к коту. Однако вовремя сдержался, и правильно, потому что он снова встает, руки по швам и опять читает от Главнокомандующего, что я уже «старший лейтенант». Тут я уже, поднаторев, громко кричу, что служу, естественно, Советскому Союзу, а не американским империалистам или израильской военщине. Все это повторилось, представь, еще раз, и я вышел из военкомата капитаном.

– То есть как? Как это капитаном? – голос Хабарова предательски дрогнул. – А почему же тогда я всего-навсего старлей?

– Да потому что ты же сам сказал, что у тебя отсрочка была. Вот и прошляпил ты, браток, свою военную карьеру, пока шамонался по всяким там экспедициям, имея допуск к секретам, которые никому теперь не нужны. Смирно, товарищ старший лейтенант! Вольно! Можете садиться, мать вашу! У нас там выпить-то есть что еще?

– Есть немного.

– Нам много и не надо, старлей. Доложите обстановку. Этот парад когда-нибудь начнется или его не будет никогда?

– Да пошел ты! – успел огрызнуться Хабаров, но тут зазвучали наконец фанфары, а вслед за ними раздался парадный бой курантов на Спасской башне Кремля, расположенной на самой главной площади страны.

Диктор телевидения сказал:

– Праздничное прохождение армейских колонн одновременно началось в восемнадцати населенных пунктах всей России, а также в Севастополе, в штаб-квартире нашего Краснознаменного Черноморского флота. Все, что вы сейчас видите, транслируется не только по телевидению, но и на специальные мониторы, установленные на главных площадях множества российских городов.

– Всей России главные площади множества российских городов, – как эхо повторили Гдов и Хабаров.

– Более чем в шестидесяти городах пройдут сегодня торжественные шествия войск. В них примут участие более ста тысяч солдат и офицеров. Ровно в двадцать два часа по московскому времени во всех этих городах, вне зависимости от того, в каком часовом поясе они расположены, начнется артиллерийский салют, насчитывающий тридцать орудийных залпов.

– Более ста тысяч солдат и офицеров вне зависимости от расположенности часового пояса, – снова отозвались они.

– Военный парад на Красной площади соберет в общей сложности более десяти тысяч военнослужащих, почти сто шестьдесят единиц боевой техники, над центром столицы пролетят сто двадцать семь самолетов и вертолетов.

– Мощь! Сила! Мощь! – ликовали друзья.

– И, пожалуй, самое главное. Мы пригласили в столицу солдат и офицеров иностранных армий. Это военнослужащие из состава воинских частей и соединений стран-союзниц антигитлеровской коалиции. Вот идут авиаторы из легендарной французской эскадрильи «Нормандия-Неман», бороздившей боевое воздушное пространство вместе с нашими летчиками, представители соединения Сухопутных войск США, которое участвовало в открытии Второго фронта и знаменитой встрече на Эльбе. Вот гвардейцы элитного Уэльского полка Великобритании, которые тоже покрыли свой полк неувядаемой славой на полях сражений Второй мировой войны. А вот марширует рота почетного караула, представители армий Содружества Независимых Государств.

И, наконец, идут наши российские ветераны. Слава им! Вечная слава!

Апофеоз. Старые лица людей. Стариков и старух. В военном странном старом обличье. Боже. Дожили ведь бедные до, бряцая медалями. Было. Р… Р… Революция. НЭП. Колхоз. Колыма. Колоски из-под снега. Сажали. Стучали. Хрущев. Кукуруза. Леня-лентяй наш Ильич номер два дорогой. Перестройка. Чернобыль. Свечение. Чечня. И все дальше, и дальше, и дальше. И все выше, и выше, и выше. И все ближе, и ближе, и ближе. И-и-и…

Далее где, россияне? Далее что, русские? Далее куда, граждане Российской Федерации? Далее как, вся огромная наша страна?

– Ты что же это плачешь, дурашка? – спросил Хабарова Гдов.

– Жалко нас, – всхлипнул Хабаров. – У всех других все есть. У кого свобода, у кого демократия, у кого политкорректность, у кого максимальный холод зимой ноль градусов, у кого президент негр, у кого королеву оштрафовали, что неправильно парковалась. И почему у них есть все, а у нас только наша победа? И ведь никто, никто, никто в этом не виноват. Ни один человек!

Слеза готова была сорваться и со щеки Гдова. Да. Он тоже готов был заплакать. Он и заплакал. Слеза тоже сорвалась с его щеки. Да.

– Что это с ними? – тревожно переговаривались друг с другом маленькие зеленые обитатели летающей тарелки. – Вы, коллега, что-нибудь поняли? Вы поняли, отчего они заплакали? Вы поняли, отчего плачут они, циники, пацифисты и антисоветчики, которые всю жизнь, как могли, сторонились войн и оружия, издевались над военными?

И если у вас, дорогой читатель, по-прежнему нет принципиальной веры в существование пришельцев, как, например, у красноярского ученого Полуяна, который считает, что НЛО сделано в Пентагоне, как Луна в Гамбурге, то представьте себе, что вы сами вместе с товарищами ломаете голову над тем, как же это такое может быть в коллективной душе Гдова и Хабарова все вместе да вдобавок искренне, от души, которой теперь начисто лишены не только другие межпланетные цивилизации, но даже и некоторые «продвинутые» земные сообщества, сами знаете какие. Ну, те самые, где политкорректность расцвела махровым цветом и так далее.

– Да не волнуйтесь вы, граждане инопланетяне или как вас там, – приходится встрять в такое темное дело мне, автору всех этих и других строк, старому литератору Попову Е. А., одному из основателей Русского ПЕН-центра, дважды члену Союза писателей, инвалиду третьей группы, недавно получившему российскую национальную премию «Триумф». – По разным ведь причинам могут плакать люди. Люди плачут, жизнь уходит, всех жалко, а вы возьмите да сотворите им какое-нибудь мелкое чудо. То есть они и сами, конечно, могут себя обслужить, не нищие, но встретиться с чудом ведь всякому приятно, чудо способствует хорошему настроению, сушит слезы, гонит прочь печаль.

И мелкое чудо случилось. Пустая бутылка «Путинки» сама собой наполнилась до краев, «Аква» без газа запузырилась, селедка заново обросла рыбьим мясом, картошечка в мундирах вновь взялась исходить паром. Гдов и Хабаров больше не матерятся.

– Выпьем за победу, – говорит Гдов.

– За нашу победу, – уточняет Хабаров.

– За вечную нашу победу, – резюмирую я. Да.

8–13 апреля 2010