Выходной день

*

«Анри дал нам еще три бутылки шампанского, сказал, что скорее будет поливать им цветы, чем отдаст его немцам», – говорит в «Касабланке» герой Хамфри Богарта в тот день, когда немцы входят в Париж. «В оккупации есть свои плюсы, верно?» – подмигивает ему приятель.

Именно так, стараясь находить и в той ситуации свои плюсы, жило большинство французов с 1940 по 1944 год. Безусловно, было Сопротивление, были партизанские отряды, получавшие помощь из Англии, были свои герои. Но были и оккупация, и правительство Виши, и маршал Петен – а все это не добавляет Франции гордости ни в собственных глазах, ни в глазах союзников. Франция, оказавшись на стороне победителей, на самом деле до сих пор пытается убедить себя и весь мир, что это и ее победа тоже.

**

Для французов главной – Великой – войной осталась Первая мировая, а про Вторую они вспоминать не очень любят. Даже памятников павшим в маленьких городках и деревнях после победы не ставили – просто выбили новые имена на тех стелах, что были сооружены после Первой мировой. И если спросить среднестатистического француза, какой праздник отмечают 8 мая, он не сразу сообразит, о чем речь. Тем более что де Голль отменил празднование дня победы, потому что ему казалось, что в мае и так слишком много праздников, а президент-трудоголик хотел как можно быстрее восстановить экономику, подорванную войной. Жискар д’Эстен не стал вводить этот праздник под предлогом того, что это может негативно сказаться на французско-немецкой дружбе. Что характерно, 11 ноября, день подписания Версальского договора и конца Первой мировой войны, никогда не подвергался сомнению, хотя все те же немецкие друзья легко могли обидеться. И только Франсуа Миттеран, настаивая, что это победа не над немцами, а над нацизмом, в 1981 году подарил французам еще один выходной день. Но называется он все же днем не Победы, а Перемирия.

С тех пор в этот день президент Рес­пуб­ли­ки возлагает венки к памятнику де Голлю перед Гран-Пале и к Вечному огню и Могиле Неизвестного Солдата, что у Триумфальной арки. Напомним, что огонь этот был зажжен после Первой мировой. А на Елисейских Полях проходит военный парад – естественно, с гораздо меньшим размахом, чем в Москве.

Не так давно компания Dassault выложила восемьсот тысяч евро на реставрацию четырех барельефов на Триумфальной арке. Ремонт начался, но вскоре стало совершенно очевидно, что к 8 мая он не закончится. Ну и что? Французы не торопятся, им главное – успеть к 18 июля, на которое намечены грандиозные празднества, приуроченные к семидесятилетию речи Шарля де Голля, произнесенной им на BBC в Лондоне и призывавшей французский народ к сопротивлению. Эта дата считается началом соответствующего движения и главным для французов моментом во Второй мировой войне. Ну и еще, конечно же, высадка союзников в Нормандии, начавшаяся 6 июня 1944 года и продлившаяся все лето. В прошлом году, в шестьдесят пятую годовщину этого события, Николя Саркози приехал в Нормандию. Торжества по поводу прошлогоднего юбилея явно превосходили нынешние – в честь шестидесятипятилетия перемирия.

***

Замалчивая некоторые малоприятные для национальной гордости события собственной истории, французы дождались того, что первый исторический труд о петеновской Франции напечатал американец. В 1972 году Роберт Пакстон опубликовал свое исследование «Франция периода Виши», где развенчивал миф о том, что правительство Петена вело двойную игру с Гитлером с благородной целью защитить французов. Некоторые французские историки до сих пор продолжают спорить с Пакстоном. И только Жак Ширак публично признал правительство Виши «черной страницей» французской истории. И понятно, почему первым из французских президентов это сделал именно он: в момент окончания войны ему было тринадцать лет, что автоматически снимало с него подозрения, которых не избежали более старшие политики.

Еще живы те, кто помнит войну и оккупацию. И любое слово о войне, в котором можно уловить хоть долю пренебрежения, вызывает у них бурю эмоций. Это показали два недавних литературных скандала.

****

За «Благоволительниц» – огромный девятисотстраничный роман о Второй мировой, написанный в форме мемуаров офицера СС, – франко-американский писатель Джонатан Литтелл получил Гонкуровскую премию. А вышедшая несколько месяцев назад книга Янника Энеля «Ян Карский» о легендарном польском разведчике, который был связным между Армией Крайовой и польским правительством в изгнании, получила премию Fnac как лучший роман. Литтелл и Энель ровесники, оба 1967 года рождения, для них и война, и холокост – это не священные коровы, а литературный материал, который они используют для собственных художественных нужд, не всегда оставаясь верными историческим фактам. И некоторым критикам, прошедшим войну, такое своевольное обращение с историей показалось нестерпимым. В частности, великий и ужасный Клод Ланцманн, автор Shoah («Шоа»), девятичасового документального фильма о холокосте (французские интеллектуалы чуть пренебрежительно называют его «мистер Шоа», потому что про холокост по-французски нельзя сказать ни слова, не получив его одобрения), признавая отличную историческую базу романа Литтелла, ставит ему в упрек то, что слишком уж человечным выглядит в его произведении нацист-рас­сказ­чик. Энелю повезло меньше – от его книги Ланцманн не оставил камня на камне, обвинив в плагиате его собственного фильма «Шоа» и фальсификации истории. Энель в ответ попытался объяснить, что его роман – это художественное произведение, а не документальная биография. Оправдываясь, Энель перешел к нападению: ведь Ян Карский был среди тех, кого много лет назад Ланцманн интервьюировал для своего ставшего уже классикой фильма, а когда в 1985 году «Шоа» вышел на экран, Карский возмутился, заявив, что Ланцманн выкинул из его интервью целые куски. Теперь, спустя десять лет после смерти Карского, Ланцманн показал по ARTE фрагменты того давнего интервью, не попавшие в фильм. Все это только подогрело интерес французов к столь ненавистному для Ланцманна роману о Карском.

И уже хотя бы это стало положительным исходом полемики – теперь французские школьники уже не морщат лоб, пытаясь вспомнить, что такое Шоа. А еще два года назад предложение Николя Саркози рассказывать школьникам историю Второй мировой войны и, в частности, холокоста – потому что для среднего французского школьника это пустые слова, не более – вызвало бурную полемику в обществе. Вкратце вывод чиновников от образования был таков: не будем рассказывать школьникам о холокосте, потому что получается, что мы, французы, тоже виноваты в унич­то­же­нии евреев, а хрупкая детская психика не сможет вынести такого чувства вины. И эта идея была благополучно забыта.

*****

Интересно при этом, что в массовой литературе, не рассчитанной на «Гонкуры» и прочие премии, зато имеющей стабильно высокие тиражи, тема холокоста присутствует постоянно. В ней странным образом преломляется неизжитый комплекс национальной вины перед депортированными евреями. По моим личным наблюдениям страстного любителя детективов, примерно в каждом пятом из них убийство носит отголосок военных преступлений: то убитый сотрудничал с оккупационными властями, то выдал евреев, то еще что-то в том же духе, и вот через много лет месть все же его настигает.

В реальности же последний процесс над военным преступником Морисом Папоном закончился всего десять лет назад – его арестовали в 1981 году, когда он занимал ни много ни мало пост министра финансов. Его обвинили в депортации евреев. Почти двадцать лет понадобилось адвокатам – особенно настаивали на этом Серж и Беата Кларсфельд, которых во Франции прозвали «охотниками за нацистами», – чтобы преодолеть юридические препоны и добиться его осуждения. Общество разделилось: одни призывали не ворошить прошлое, другие требовали пожизненного заключения за военные преступления, по которым нет с­рока давности. В результате Папона осудили всего на десять лет и выпустили уже через три года «по состоянию здоровья». Он умер в 2007 году. Прочие «подопечные» четы Кларсфельд скончались еще раньше. И это внушает надежду, что Франция все же начнет открыто и серьезно говорить о последней войне.