перевод с немецкого  ~  Ольга фон Лорингховен

Copyright © 2011 by Wilhelm Goldmann Verlag, Munchen, in der Verlagsgruppe Random House GmbH

RENE BURRI / MAGNUM PHOTOS / AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU
RENE BURRI / MAGNUM PHOTOS / AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU

Предисловие

Кто спешит на свидание, на которое будет отпущен ровно час, кто часами дежурит у телефона, который упрямо отказывается звонить, кто всегда добросовестно покачивает бедрами в такт песне Брюса Спрингстина, хотя терпеть не может кантри-рок, кто в тысячный раз говорит, что все кончено, чтобы через десять минут в слезах просить прощения, кто каждое утро просыпается в одиночестве? Возлюбленная.

Возлюбленной была я. А той второй женщиной – его жена. С ней он перед уходом на работу завтракал и пил кофе, а со мной после любовных утех заказывал пиццу по телефону. С ней он праздновал Рождество и Новый год, а мне молча вручал сережки с кристаллами Сваровски. С ней и с детьми он ездил в отпуск во Францию, а со мной иногда делил гостиничный номер во время командировок. Я не была приглашена ни на одну вечеринку, ни на один его день рождения, и на похороны своей матери он, конечно же, тоже пошел без меня. Я однажды с ней встречалась. Маленькая приветливая женщина с точно такими же, как у него, глазами. Она на прощание пожала руку молодой «сотруднице» своего сына. Официально я не существовала, но в его объятиях существовала только я.

Вот наши грешные деяния в хронологическом порядке: сначала дни и часы все более мучительного ожидания. Сам акт – мимолетное, быстротечное безумие, после которого немедленно возникало чувство вины, искупить которое могла только скорая разлука. Чем более неосуществимой нам казалась наша любовь, тем значительнее и чище становился ритуал нашего прощания: никогда мы не были так близки, как незадолго до расставания, потому что нам каждый раз казалось, что расстаемся мы навсегда. Предпредпоследний поцелуй, предпоследний, самый последний. Потом несколько минут, чтобы собраться с мыслями, прежде чем окончательно друг с другом расстаться. Медленно удаляясь друг от друга, мы постоянно оглядывались назад, стараясь при этом уловить момент, когда другой тоже обернется, чтобы перехватить еще хотя бы один взгляд и унести его с собой как память.

 

В то время у меня в сумочке всегда была мелочь. Без мелочи я никуда не выходила, потому что мы должны были друг с другом разговаривать, мы не могли иначе. Из всех наших тайных изощрений телефон был самым изысканным. Мы звонили друг другу, когда нам было одиноко, когда мы чему-то радовались или просто маялись от безделья. Иногда мы дуэтом рыдали о безысходности нашего положения или читали друг другу стихи. Если у одного из нас играла музыка, громкость увеличивалась до предела, чтобы и на другом конце провода было слышно. Нашими гимнами были Stop Making Sense группы Talking Heads или I Remember You группы Pretenders. Мы обменивались ласками на расстоянии и вспоминали каждую мелочь нашей последней встречи. Мы не знали ни скромности, ни стыда, ни лжи. Выражение лица еще может быть обманчивым, а вот голос – никогда. Мы ссорились и бросали трубку в полной уверенности, что поссорились навсегда. И ничто не могло привести нас в большее отча­яние, чем бесконечные длинные гудки, когда на другом конце не снимали трубку.

Наверное, в городе не было ни одного общественного телефона, которым я не успела попользоваться. Его рабочий номер я знала наизусть, домашний тоже, но туда мне было строго-настрого запрещено звонить, ни при каких обстоятельствах. Но однажды я не выдержала. Он снял трубку, фальшивым голосом сказал: «Вы не туда попали», потом повесил трубку. Я больше ни разу не пробовала звонить ему домой.

Я говорю «мы» и пишу о «нас» исключительно из грамматических соображений. В сущности, возлюбленная должна исключить первое лицо множественного числа из своего словарного запаса. Фразы, которые другие пары произносят не задумываясь: «Мы едем в отпуск. Мы купили новую машину. Мы всегда ужинаем в семь», – казались мне отголосками какого-то другого мира, связь с которым я давно потеряла. У нас не было никакой общей собственности, мы практически ничего не знали о быте друг друга, у нас не было общих друзей. У нас были только мы сами. Но все же у нас было много общего: сначала совместно проведенное время, потом воспоминания. Они наполнили мир куда более весомыми знаками нашей связи, чем общий автомобиль, или пакет акций, или мебель и посуда, которые обычно становятся причиной ссор при разводе.

Нам хватало того, что мы друг друга ждали – на площадях, на вокзальных перронах, в кафе, в музеях, ждали, когда наконец появится желанный силуэт. У нас были пустынные офисы по воскресеньям, где мы в спешке вцеплялись друг в друга; у нас был сумрак кинозалов. Судьба была к нам благосклонна, она то и дело нас сводила. Но из всех убежищ, к которым нам приходилось прибегать, самым ценным была природа. У каждого человека есть святое место, где он ближе всего к истине. У нас была река Изар. Баварская горная река с ледяной зеленоватой водой, раскаленными от солнца каменистыми берегами и захватывающим дух видом на Альпы стала кулисами нашего счастья и наших страданий. Мы очень быстро выяснили, что оба увлекаемся велосипедным спортом, и вскоре наши совместные выезды на гоночных велосипедах в холмистое Альпийское предгорье стали основным предметом наших вожделений. Все то, что мы не могли друг с другом разделить, затмевалось соснами прибрежных лесов.

 

«Я не знаю, как ты это выносишь», – говорила мне подруга, и я не знала, что ей ответить. Я страдала, но была счастлива. Я не ощущала ревности при мысли о его жене, ведь невозможно ревновать к погоде или к пейзажу. Я воспринимала ее существование как роковое обстоятельство. Жизнь несправедлива. Трагедия нашей любви была в том, что мы за счастье платили болью. Но именно это придавало нашим отношениям такую неповторимую остроту.

Как я стала возлюбленной? Уже сама постановка вопроса неправильна. По-моему, вопрос должен звучать так: «Как я стала его возлюбленной?» Ответ прост: он меня нашел. Впоследствии мы нередко поражались чуду нашей первой встречи. Еще за несколько месяцев до нашего знакомства ему в различных контекстах попадалось на глаза название книжного магазина, в котором я тогда работала. Как будто судьба указывала ему своим загадочным перстом в мою сторону. Поэтому он сразу меня узнал, когда однажды утром зашел в наш магазин в поиске редких книг и я возникла перед ним, как видение. Нам было предназначено встретиться, и это в наших глазах оправдывало наше нежелание расставаться, несмотря на все страдания.

Возлюбленной не становятся, быть возлюбленной – это предназначение судьбы. Я не имею в виду легкомысленные любовные приключения или одиноких женщин, пытающихся отбить мужей у жен или  увести любовника у подруги. Для них быть возлюбленной – это переходное состояние на пути к серьезным отношениям. Если их надежды не осуществляются, их ожидает печальная участь соперниц, вечно остающихся на втором плане.

А что если женщине не нужен муж, а нужен возлюбленный. Что если она, вопреки обычаю, предпочитает запретную любовь, отрекаясь от семейных уз и совместной жизни. Есть ли такие женщины на самом деле? И если есть, то кто они?

Если показать любому обыкновенному мужчине фотографию какого-нибудь класса женской школы и попросить его выбрать самую привлекательную девушку, он совсем не обязательно выберет ту, которая впоследствии станет независимой женщиной, подходящей на роль воз­люб­лен­ной. Но одна-две из этой породы на фотографии обязательно присутствуют. Обычно они стоят немного в стороне. И хорошо, что они с раннего возраста привыкают быть в стороне, потому что запретная любовь покупается ценой одиночества. От него возлюбленные страдают куда больше, чем от ревности. Эти девочки уверены в себе, их не волнует тот факт, что их фотографируют. Они изощренно принимают позу, отличную от их одноклассниц. Они в высшей мере привлекательны: мягкий овал загорелого лица, нежный золотистый пушок на руках, влажный блеск глаз. Но все это не отражает их характера. Напротив, лица их напоминают белый экран, на котором можно представить себе все что угодно, не исключая пылающей страсти.

Во имя этой страсти я была готова пожертвовать всем. Я была не очень мудрой возлюбленной, я так и не научи­лась мириться с обстоятельствами и пользоваться преимуществами своей независимости. Моя история – это история Amour fou, безумной любви. Но тем не менее или, может быть, именно поэтому вы найдете в ней воодушевление целиком и полностью принять любовь, если она послана вам судьбой.

 

PETER MARLOW / MAGNUM PHOTOS / AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU
PETER MARLOW / MAGNUM PHOTOS / AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU

 

Под надзором

I

Ночи мы проводили врозь, они относились к той части нашей жизни, про которую каждый из нас не знал о другом практически ничего. Если нам ночью хотелось близости, нам приходилось прибегать к помощи телефона. Он стал нашим спасательным тросом, пуповиной для жизнеобеспечения нашего чувства.

Мне были известны все критические высказывания в адрес подобных отношений. Еще совсем недавно я не задумываясь согласилась бы с тем, что пары, которые постоянно разговаривают по телефону, только создают видимость близости. Кроме того, мне бы ничего не стоило внести свою лепту в разговор парой высказываний о том, что откладывать удовлетворение потребностей на потом – это в духе позднего капиталистического потребительского общества. Из-за него я потеряла веру в то, что подобные аналитические выкладки вообще кого-либо интересуют. Зато я осознала всю значимость телефона.

Я, такая молчаливая, застенчивая, которой большого труда стоило кому-либо довериться, открыла для себя совершенно новый мир телефона. В этом мире паузы, намеки, вздохи и недосказанные фразы были не менее значимы, чем произнесенные вслух предложения. Мне даже казалось, что я намного лучше его понимаю, когда он что-то шепчет в телефонную трубку. Нередко наши встречи длились всего час, но не успевали мы расстаться, не успевала я переступить порог своей квартиры, как уже начинал звонить телефон. Иногда я слышала его уже у входной двери, и мне приходилось торопиться, чтобы успеть снять трубку. Я даже не успевала снять пальто, сразу мчалась к телефону и в спешке хватала трубку.

– Да? – отвечала я запыхавшимся голосом после пробежки на пятый этаж.

– Это я, – неизменно говорил он. – Я только хотел узнать, как ты добралась, – что означало: «Я хочу знать, сразу ли ты пошла домой».

Сначала мне льстила такого рода забота, и я не возражала.

Обычно он звонил из дома, сидя один в своей комнате. На заднем плане звучала музыка – значит, он грустил. Он любил слушать «О, супермен» Лауры Андерсон, возможно, это был крошечный иронический комментарий к нашей ситуации, да и само по себе произведение тоже было небольшой музыкальной революцией.

– Ты меня любишь? – терзал он меня. – Я забыл тебя спросить.

Он вечно поражал меня своими необоснованными сомнениями. Мне приходили в голову только самые банальные ответы. Мое молчание сопровождалось музыкой на заднем плане: O Superman, O Mom and Dad... Hello? Is anybody home? Я знала эту песню наизусть и могла бы подпевать, я слышала ее уже раз сто, не меньше.

– Это важно, – настаивал он приглушенным голосом, как будто вот-вот заплачет. И я верила ему и пыталась найти ответ, достойный такого важного вопроса.

– Я уже успела по тебе соскучиться, – говорила я. – Расскажи мне еще что-нибудь обо мне.

– Я мог бы рассказать тебе, что собираюсь сделать с тобой в сле­ду­ющий раз, когда мы увидимся.

Пока мы были вместе, он звонил мне каждое утро. Чтобы до начала тяжелого рабочего дня успеть поделиться со мной новостями и наставлениями, он взял в привычку очень рано выходить из дома. От его бодрого голоса веяло свежим воздухом и зарядом утренней энергии, в то время как я все еще блуждала в сонном тумане. Девять часов, наше условленное время. Если телефон не звонил, что иногда случалось, я беспокойно смотрела на будильник. Меня удивляла непривычная тишина. А его немедленно охватывало острое беспокойство, если я не снимала трубку сразу же после первого гудка. Он знал, что телефон стоит у постели.

– Что-нибудь случилось? – спрашивал он в таких случаях. Он пытался скрыть свое волнение, и от этого голос его звучал очень бойко. Возможно, он подсознательно проектировал свои сложные семейные обстоятельства на меня и боялся, что за ночь могло произойти нечто фатальное, способное разрушить наши отношения. Нам обоим было ясно, что в один прекрасный день что-нибудь непременно произойдет, при этом мы оба надеялись, что между нами все как можно дольше останется как есть. Но каждое утро начиналось с этого тревожного момента. Не случилось ли чего? Поэто­му каждый из нас прислушивался к голосу другого в поиске сигналов, не было ли измены с момента нашей последней встречи. Он терзал меня в сущности бессмысленными вопросами, и именно это мне нравилось. Он расспрашивал меня о том, что я надену, что собираюсь делать. Мой сонный голос пробуждал в нем желание забраться ко мне в теплую постель. Так его день начинался со смутного стремления к свободе, которое, подобно всем добрым намерениям, очень быстро забывалось.

Я поняла это не сразу, но его умелое обращение с телефоном свидетельствовало о том, что я была не первой женщиной, с которой он вступил в тайные любовные отношения. Он умел так изощренно позвонить в неожи­дан­ный момент и так неожиданно повесить трубку, что это непроизвольно наводило на мысль о том, что у него уже имелся определенный навык любовных объяснений по телефону. Я толком не знала, как мне к этому относиться. Я оказалась в обществе расплывчатых персонажей женского рода, которые когда-то были его возлюбленными. Это в одинаковой степени завораживало и пугало меня. Но, несмотря ни на что, я была абсолютно уверена в том, что в его жизни не было ни одного романа, превосходящего наш.

Искусством постоянно поддерживать связь со всеми его тончайшими нюансами он владел в совершенстве. Целью было держать меня в состоянии постоянного напряжения в ожидании его звонка. А позвонить он мог в любое время. Это в итоге привело к тому, что я иногда просто клала трубку рядом с телефоном, потому что не хотела, чтобы зазвонил телефон.

Не успевала я утром появиться в книжном магазине и выставить на улицу тележку со старыми книгами, как уже звонил телефон. Сюзанна и бородатый владелец магазина многозначительно переглядывались. Они только этого и ждали.

– Это тебя, – говорила Сюзанна, передавая мне трубку с самодовольной ухмылкой. Не обращая внимания на ее сарказм, я взглядом давала ей понять, что ей лучше бы заняться своими делами. Но чувствовала я себя далеко не так уверенно, как пыталась держаться. Я знала, что рано или поздно дело дойдет до крупного скандала. В сущности, я понимала, что Сюзанна права. Я приходила сюда, чтобы работать, и, помимо этого, нельзя было постоянно занимать рабочий телефон. Терзаемая угрызениями совести, я хватала чашку с кофе и удалялась в задние помещения, куда можно было переключить телефон.

В то время как я ломала себе голову над тем, как бы поделикатнее дать ему понять, что я сегодня не смогу долго разговаривать по телефону, его голос уже доносился до моего слуха и, вытесняя все остальное, наполнял собой мое сознание.

– Что ты сказал? – переспрашивала я. – Извини, меня отвлекли.

– Почему ты всегда подходишь к телефону? – немедленно стала допытываться Сюзанна. – Я знаю, что ситуация у вас непростая, но мне все-таки кажется, что ты излишне упрощаешь ему жизнь.

– Что ты имеешь в виду? – По крайней мере, она не стала выговаривать мне по поводу отсутствия трудовой морали.

– Я считаю, что это типичный мужской эгоизм. Он делает, что хочет, а ты должна под него подстраиваться. Или ты тоже можешь звонить ему, когда тебе вздумается? – провозгласила Сюзанна торжествующе. По ее мнению, этот аргумент был неоспорим. Она несомненно желала мне добра, и именно это меня взбесило.

– Ты понятия не имеешь, – набросилась я на нее, – честное слово, ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем говоришь. Это наша единственная возможность быть вместе.

– А я тебе говорю, если ты не опомнишься, он в один прекрасный день вообще больше не позвонит.

Сюзанне этого было не понять, но я не могла без телефонных звонков моего возлюбленного. Они были для меня важнее, чем секс. Благодаря им наши отношения вообще приобретали смысл. Раз уж нам не суждено было разделить друг с другом повсе­днев­ную жизнь, мне по крайней мере хотелось быть главным действующим лицом любовного романа, который он рассказывал мне по телефону. Этого я ни в коем случае не желала лишиться, даже ценой испорченных отношений со всеми остальными.

Его стремление поделиться со мной своими мыслями было неудержимым. Если ему не удавалось немедленно до меня дозвониться, он тут же приходил в бешенство. Он мог позвонить десять раз подряд просто для того, чтобы сообщить мне, что по дороге на работу он попал под ливень и промок до нитки.

– Ненормальный, – возмущался владелец книжного магазина, в очередной раз передавая мне трубку. Но моего возлюбленного это не смущало.

– Сегодня мне придется принимать клиентов босиком, – продолжал он беспечно. Образ адвоката без носков явно его развеселил. Ему недостаточно было что-либо пережить, ему необходимо было немедленно поделиться пережитым со мной. Это была своего рода щедрость, которая значила для меня намного больше, чем если бы меня завалили деньгами.

– Тебе я могу рассказать абсолютно все, – восторгался он. – Только с тобой я могу быть самим собой.

В некотором смысле я была идеальным собеседником для непрерывного диалога, который мы вели, в ходе которого мы смеялись, плакали, молчали и болтали, причем не обязательно по телефону.

И все-таки он все чаще стал нервничать, проверять, действительно ли я вечером дома, как обещала.

 

II

Я находилась под надзором. То, что мне изначально так льстило, его пристальное внимание, со временем все больше напоминало постоянный контроль. Я просто не могла смириться с тем, что он пытается морально принудить меня к одиночеству, в то время как сам каждый вечер возвращается домой к своей семье. Но на то, чтобы открыто ему об этом сказать, у меня не хватало смелости. Чего я, собственно, могла от него потребовать? Большей свободы действий? Его ответ был очевиден: если я ищу свободы, то зачем я вообще с ним? Сама того не желая, я столкнулась с той же дилеммой, что и моя подруга Ютта. Но Ютта была на содержании у своего любовника и за это находилась в полном его распоряжении. Несмотря на это, она твердо верила, что она – его большая любовь. За свою зависимость она расплачивалась одиночеством.

Она приспособилась к ситуации и использовала свободные вечера для учебных занятий.

Я стремилась к свободе, но попала в большую зависимость, чем когда-либо. Трудно сказать, каким образом, но он несомненно добился своего. Даже когда я вечером куда-то выходила, я делала это втайне.

Когда я заметила тоненькие трещинки, царапинки на гладкой поверхности нашей любви? Не может быть, чтобы я впервые обратила на них внимание в то утро, когда он в обычное время позвонил мне и сердито произнес: «Я пытался тебе вчера вечером дозвониться, но так тебя и не застал. Где ты была?»

Каждому знакомо это ощущение потери равновесия, когда на чем-то пойман и ищешь, за что бы ухватиться.

– Дома, – ответила я небрежно, чтобы как-то выкрутиться. Могло же быть и так, что он только притворялся, что искал меня. Может быть, тогда его удовлетворит мой ответ.

Но я не умею врать. Он сразу заметил, что что-то не так. Я втайне от него куда-то ходила. Ну и что? Как говорится, простительный грех. Но грех все-таки казался весомым, потому что это случилось впервые. Нам не хватало доверия друг к другу, потому что наши отношения были в стадии эмоционального испытательного срока. Мне самой было противно, что я позволила втянуть себя в такого рода игру. Врать и бояться, что тебя уличат. А что нам еще предстояло пережить? Вся моя эмансипация оказалась полной бессмыслицей.

В глазах мужчины ревность моего возлюбленного могла показаться доказательством его любви. Но как женщина я прекрасно понимала, что причина его ревности в том, что он никогда не сможет уйти из своей семьи. Он не доверял мне, и его недоверие было превосходным предлогом для того, чтобы даже не пытаться. Идеальный замкнутый круг. Он все чаще заводил речь о каких-то соперниках, и я чувствовала, что мои попытки оправдаться только укрепляют его недоверие.

Вот и в предыдущий вечер он был полон подозрений. Мы тайно встретились в его офисе, после чего как обычно стояли у нашего подземного перехода. Но на этот раз все было по-другому. Я нервничала, потому что торопилась. Мой возлюбленный как будто почувствовал это и специально пытался затянуть церемонию прощания. Он долго держал меня в объятиях и с серьезным лицом наставительно говорил:

– Ты же дорожишь нашими отношениями и не будешь рисковать их разрушить, правда?

Очень неохотно он высвободил меня из своих объятий. Он несколько раз оборачивался, и я совершила обманный маневр, свернув на улицу, ведущую к моему дому. Однако, оказавшись вне его поля зрения, я тут же сменила направление и отправилась в городское кафе.

На следующее утро он упрекал меня в том, что я ушла не оглядываясь, в то время как он обернулся в последний раз, чтобы испытать судьбу. Встревоженный таким недобрым знамением, он немедленно направился домой и стал мне звонить. Но меня дома не оказалось, и он весь вечер не мог до меня дозвониться.

А я, наоборот, отогнала от себя мысли о последних часах, проведенных вместе с ним, когда мы совершенно растворились друг в друге и витали в сферах, которых мне никогда не удастся достичь ни с кем другим. Мне было достаточно наглядных символов нашей страсти: размазанной туши, спутанных волос и покусанных губ. Все это ничуть не противоречило моему убеждению, что если он идет домой к семье, то у меня есть полное право встретиться с друзьями.

В этот период наших отношений я была легкой на подъем, все время в движении. Чаще всего я металась по городу, потому что у меня было ощущение, что если я остановлюсь, то непременно споткнусь и упаду. Я сама не понимала, что возродило к жизни мои старые рефлексы и почему меня вечером так тянет из дому.

С торжествующим чувством свободы я вбежала во дворик кафе. Гул голосов поднимался по заросшим диким виноградом стенам домов прямо в золотистое летнее небо. Мне уже кивали мои знакомые и жестами приглашали за свой стол. Я могла бы свалить всю вину за свои вечерние похождения на легкий летний воздух, но вряд ли кто-то отнесся серьезно к такому объяснению. До темноты было еще далеко, и у меня оставалось много времени, чтобы проверить, существую ли я еще в глазах других. Это была одна из вещей, которых мой возлюбленный не понимал. Будучи отцом семейства (и по природе одиночкой), он уже давно вышел из того возраста, когда ищут подтверждения своего существования в барах и дискотеках, и от меня он тоже ожидал подобного воздержания. Неужели я, будучи верной ему, теряла всяческую свободу передвижения? В тот момент я отрицала эту несправедливость всем своим существом.

Время шло, а я чувствовала себя все более беззаботной. Я была совершенно уверена, что он не звонил и ничего не узнает о моей вечерней вылазке.

Из легкой болтовни того вечера у меня в памяти не отложилось практически ничего. Но была одна тема, к которой я испытывала пылкий интерес, – местонахождение моего бывшего любовника Шмитта, который в то лето якобы исчез. Я намеревалась незаметно вывести на него разговор и выяснить, не располагают ли остальные какой-либо неизвестной мне информацией. Один дальний знакомый опередил и тем самым смутил меня. Вообще-то он был другом Шмитта, неброский тип с волосами песочного цвета и обглоданными усами. Мне он никогда не нравился из-за своего назойливого характера. Он был в курсе, но все-таки посчитал необходимым задать мне не особенно тактичный вопрос:

– Что там у тебя со Шмиттом? Вы окончательно расстались? Я слышал, что у тебя кто-то новый?

Не обращая внимания на его любопытство, я постаралась выяснить у него что-нибудь новое про Шмитта, но, как и следовало ожидать, он знал еще меньше меня.

 

Отсрочка

I

А что мне, собственно говоря, известно о дожде, великом миротворце? Он орошает добро и зло, дома и улицы, траву и асфальт, абсолютно всё и всех, невзирая на лица. Он никому не принадлежит, никому не подчиняется, он просто существует. Шум дождя заглушает все остальное и помогает нам забыть пережитое. Он дает нам отсрочку. После дождя мир кажется новорожденным.

Дождевая вода смыла мой стыд и чувство вины. Все случившееся в предыдущую пятницу благополучно скрылось за плотной завесой облаков. После той знаменательной грозы почти непрерывно шел дождь. Напоминающие потоп ливни, изморось, проливные дожди сменяли друг друга, а в перерывах – серая, непроглядная облачность. Я была рада плохой, не по-летнему холодной погоде. По ночам, лежа в постели в нашей студенческой чердачной квартире, я слушала, как дождь барабанит по покатой крыше, и наслаждалась чувством заслуженного умиротворения, происходящим откуда-то из самых глубин космической памяти моего бытия. Я с детства любила это состояние: от сырости и темноты меня отделял только тонкий слой черепицы, но под ним я была в полной безопасности, и со мной ничего не могло случиться. Это я вот к чему: ночь – идеальное время суток для того, кто любит все откладывать, а дождь – идеальная погода. И то и другое порождает в человеке ощущение моральной неопре­де­лен­но­сти, освобождающее его от ответственности за собственные поступки. Пока идет дождь, можно не принимать никаких решений, не задумываться о том, что будет дальше.

Он меня унизил, и я хотела ему за это отомстить. Он простил меня с удивительным великодушием. Подобные эмоциональные вспышки ничем нам не грозили. Он умел прощать так же легко, как и обижать. Со временем мы узнали друг о друге вещи, которых никто другой никогда не знал и не узнает.

Когда гроза все еще бушевала над нашими головами, он попросил меня понять и дождаться его. Он будет мне звонить и обязательно напишет из Франции. Мне его слова показались немного нелепыми, как будто я невес­та солдата, а он уходит на фронт и просит меня хранить верность.

Но дни шли, а от него не было ни словечка, несмотря на все обещания. Не могу сказать, чтобы я по нему скучала. Слово «скучать» не отражает того оцепенения и пустоты, которые мной овладели. По утрам я выходила из дому в состоянии смятения, которого никому не могла объяснить, а вечером возвращалась домой совершенно потерянной, как будто меня вообще не существует, и только мой призрак в книжном магазине является покупателям и коллегам. Как будто я вижу сон, и мне никак не проснуться.

Я потеряла душевное равновесие и с нарастающим удивлением стала понимать, что боюсь возвращения моего возлюбленного. Неожиданно возникли разногласия между моими чувствами и моими воспоминаниями, и эти разногласия приводили меня в замешательство. То, что в прошлом нам вместе было так хорошо, уже не означало, что так будет всегда. Пока царило лето, прощать было нечего. Меня все устраивало. Я верила в то, что мы преодолеем все преграды. Мне казалось, что мы вправе игнорировать и его жену, и существование его семьи. Мы делали, что хотели, и чувствовали себя героями. Но почему я решила, что мы будем исключением из всех правил? Вдруг я перестала понимать саму себя. Мне так многого хотелось, но при первой же грозе я спасовала.

Стоило ли мне так убиваться из-за его отпуска во Франции? Но эта поездка была для меня знаком, причем настолько однозначным, что никакой другой интерпретации и быть не могло. Он мог поехать в отпуск с семьей только потому, что потерял веру в нас.

С этого момента я начала тренировать свою способность забывать, но, несмотря на это, я никак не могла избавиться от своей привычки бесконечно мысленно «пережевывать» случившееся. Время от времени я ловила себя на том, что доставляла себе мучительное удовольствие, мысленно возвращаясь к началу нашей любви. Я стала одержимым хранителем святыни, опекуном своих драгоценных воспоминаний, которые я холила и лелеяла.

Вот его рука нерешительно нащупывает мою и крепко сжимает ее. Вот я одна иду по заснеженной улице Глокенбах и плачу. Я иду и плачу, и на этот раз он бежит за мной. Вот я лежу в траве у реки, и меня ласкает его рука. Мне так хорошо, до боли хорошо.

Я всегда считала, что он слишком дорого одевается. Я знаю, что он часто грустит и постоянно сердится. Когда он говорит, он выпячивает подбородок; когда он возмущен, у него срывается голос, и это типично только для него. Я знаю, что его часто охватывает страх, что взгляд у него нередко бывает раздраженный, что глаза у него двухцветные, светлые и карие, что он любит ватрушку с изюмом (а я нет). У него загорелые мускулистые ноги и выворотная походка, по которой я узнаю его издалека. Мои ощущения, когда я впервые увидела его в шортах, – как я была поражена мощью его ног. Когда я рассказала ему, что в нашей семье футболом не интересовались, он не мог в это поверить. Он сочувствует каждому, кто не интересуется футболом, как будто от этого можно зачахнуть и погибнуть.

Я сама себе была противна. <...>

 

ARJA HYYTIAINEN / AGENCE VU / FOTOLINK
ARJA HYYTIAINEN / AGENCE VU / FOTOLINK

 

III

<...> Однажды утром я проснулась и почувствовала перемену. Как будто кто-то умышленно что-то переключил у меня в голове, и все изменилось. Я не смогла подобрать этому подходящего названия, но это было ощутимо, причем покруче всякой любовной тоски. Боль накатывалась волнами. Я ощущала ее всем телом, моя кожа горела, я скорчилась от боли и заплакала. К тому же меня охватила тоска, мне не хватало его рук, его кожи, его запаха, его глаз, всех мелочей, существующих только для нас двоих. А ведь я запретила себе об этом думать, то и дело твердила сама себе: «Не думай об этом, забудь, ни в коем случае не думай об этом», – но все равно я вновь и вновь мысленно проживала каждый эпизод нашего романа. Все остальное в моей жизни отступило на задний план и растворилось.

И снова меня спас телефонный звонок. «Как долго это будет продолжаться?» – подумала я. Его привычный голос в девять утра был как долгожданная ласка.

– Я только хотел проверить, срабатывают ли твои рефлексы, – смущенно рассмеялся он.

Черт возьми, у меня не было ни малейшего желания оправдываться за то, что я, несмотря ни на что, снова намерена с ним встретиться, даже перед моей лучшей подругой Сюзанной, чья симпатия ко мне от моего горя только возросла, хотя она какое-то время и ревновала меня к Ютте.

Когда мы въехали в город, она еще раз повторила свою просьбу, чтобы убедиться в том, что я ее действительно поняла: «Подумай еще раз хорошенько».

Но я ее слов уже не слышала. У меня была одна цель – поскорее увидеть его. И вот я скиталась по Франкфурту. К счастью, у меня с собой была карта города и записка с номером гостиницы. От этой записки в моем кармане исходило что-то утешительное. Мне нужно было попасть в Вестенд, совсем недалеко от выставки, но я умудрилась сесть на трамвай, идущий в противоположную сторону. Когда я на третьей или четвертой остановке поняла свою ошибку, я в панике выскочила из вагона. Со мной такое часто случалось, я плохо ориентировалась, я постоянно путала право и лево. Возможно, я просто переученная левша. Мои родители утверждают, что это не так, но я в то время все равно видела мир иначе, чем все остальные. Наверное, мои мозговые полушария просто не ладили друг с другом.

А в этот вечер все темные силы объединились против меня, чтобы не дать мне вовремя добраться к нему. В наказание за то, что поддалась своим старым рефлексам. Теперь мне пришлось на совершенно незнакомой улице под ледяным дождем искать телефонную будку, чтобы позвонить в гостиницу и сообщить, что я задерживаюсь. Озлобленным взглядом я проводила трамвай, с самодовольным скрежетом уходящий в темноту. Где я находилась? Я не видела ни одной таблички с названием улицы. Кто написал сценарий к этому кошмару, кто сначала заставил меня уехать не в ту сторону по пустынной улице, а потом снес все телефонные будки?

Вдали мне померещилась железная дорога. Я ускорила шаг. Возможно, прошло всего несколько минут, но тяжелая сумка уже оттягивала мне руку, а мои ноги онемели. Он в жизни не поверит, что со мной произошло. Он всегда утверждал, что я колдовством воздействую на поезда и другие средства передвижения. Как только я в них садилась, они замедляли ход. По его мнению, я умела вызывать снежные бури и ливни, не позволяющие мне приходить вовремя. Кроме того, у меня были сообщники, которые постоянно куда-то засовывали важные документы. Я молилась, чтобы у меня с собой было достаточно мелочи, когда в конце концов увидела в переулке желтую телефонную кабинку, слабый проблеск надежды.

– Я не могу до тебя добраться, – зарыдала я в трубку и вдруг осеклась, сраженная символичной двусмысленностью сказанного.

– Возьми такси, – посоветовал он. Я так растерялась в этом чужом ночном городе, что мне даже в голову не пришло просто вызвать такси. Я верю в закон серийности событий, а наглядные факты, по-моему, подтверждают то, что отрицает статистика: аналогичные события таинственным образом группируются. Когда я собралась заплатить за такси у отеля «Пальменхоф», я к ужасу своему обнаружила, что исчез мой кошелек. Мне удалось уговорить шофера вернуться к телефонной будке, из которой я звонила возлюбленному. К счастью, мой кошелек лежал в целости и сохранности на телефонных книгах.

Не глядя в глаза администраторше, я выяснила, в каком номере он остановился, и попросила сообщить ему о моем прибытии. Мне казалось, что я выгляжу очень странно в своей серой тужурке. При ярком освещении ухоженного зала гостиницы она выглядела именно так, как ей и было положено, – поношенной антикварной вещью. Свою небольшую черную дорожную сумку с залатанной красными нитками ручкой я поставила на пол, себе в ноги.

На пути к лифту я услышала за своей спиной смех. Мне было ужасно неловко, но я отказывалась себе в этом признаться.

В конце концов я осторожно постучала в дверь его номера. Я не могла себе представить, что сейчас дверь откроется и я увижу его. На малую долю секунды мне даже показалось, что передо мной какой-то посторонний мужчина. Он так жадно набросился на мои губы, как будто умирал от жажды.С