Новый год в Коломне

Ехал из Москвы, снял квартиру в Электростали.

Жил довольно бестолково, но, разумеется, не праздно и даже вполне нравственно, если не брать в расчет регулярное курение марихуаны.

Электростальские люди не интересовали. Электростальские дороги, обильные ямами, бесили. Электростальские цены вызывали улыбку.

Нет, я не был высокомерным снобом, не разговаривал с людьми через губу. Живи я в Майами или в Гонконге – испытывал бы те же самые эмоции.

В любом случае, чтобы мир не перевозбуждал мужчину, нужна женщина. Перевозбуждение есть одно из худших состояний, мне известных. Перевозбужденный, я не знал, что делать вечерами. Иногда напивался. Иногда приходил к друзьям, но быстро уставал и уходил, а друзья беззлобно обижались вслед; они не были перевозбуждены.

Иногда, устроившись на кухне, нагишом, костлявой задницей на краю табурета, сильно изогнув спину и шею, лихорадочно сочинял что-то сложное, с обилием деепричастных оборотов; спустя время выбрасывал, грубо сминая бумагу; так продолжалось несколько месяцев.

В конце концов решил, что нужна постоянная подруга – нормальная, приличная, чтоб я ее уважал, а она меня подстраховывала, если занесет на повороте.

Познакомился плебейским способом: ехал на машине, девушка ждала автобуса; ловкий соискатель надавил на тормоз и предложил подвезти.

Любви не искал, нет.

Блондинка с тонким прямым носом и миндалевидными глазами – особенная порода, таких я встречал только к востоку от столицы; она напоминала первую жену моего дядьки, впоследствии умершего от алкоголизма, и еще нескольких подруг матери. Ногинский район – особенное место, повсюду болота, неудобья, неплодородные земли; со времен царя Гороха местные мужики не растили хлеб, а кормились отхожими промыслами. Сто лет назад промышленник Савва Морозов – по тем временам крупнейший олигарх – именно в этих краях учредил свои знаменитые мануфактуры. Расчетливый Савва понимал, что на дурных землях он найдет дешевую рабочую силу: молодых женщин, не занятых крестьянским трудом.

Построили ткацкие фабрики. С севера и запада, из Европы и Петербурга приехали новые мужчины: инженеры, наладчики станков и прочие специалисты-экспаты. Немцы, прибалты. Даже, может быть, англичане. Они оплодотворили какое-то количество местных девушек, и вот, спустя три поколения, по улицам Ногинска, Черноголовки, Электростали пошли, покачивая бедрами, блондинки с голубыми и зелеными глазами, прямыми носами и врожденным умением одеваться стильно и недорого, а при случае лично пошить себе платье, юбку или кофточку.

Наташа, кстати, работала именно в швейном ателье и была существом без особых претензий. Книг не читала, любила голливудские мелодрамы, танцы, болтовню с подругами, мартини; к детям, в свои двадцать четыре, проявляла уверенное равнодушие и все решения принимала в соответствии с простым принципом: «живем однова». Однако имела здравый ясный ум и чувство собственного достоинства, а еще – тихий музыкальный голос; последнее обстоятельство меня особенно радовало. Прожив десять лет в громокипящем термоядерном браке, где все разговоры велись на повышенных тонах, я теперь хотел нечто противоположное, и вот Бог подвел ко мне женщину, издающую в основном шелестящие, комфортного тембра звуки.

Понятно, что на четвертом десятке я уже имел точные представления о собственном комфорте. Да, любви не искал, а искал комфорта, но не было в этом ни жлобства, ни цинизма – а просто мужчина устал от страстей, передознулся латиноамериканским образом жизни и выбрал себе тихую женщину.

Я не сравнивал ее с женой – они происходили из разных вселенных. Одна была столичная, другая – провинциальная. Одна была воинственная, другая – мирная. Одна любила деньги и еще больше любила большие деньги, другая умела сама наполнять свой кошелек и к его толщине относилась философски.

Не знаю почему, но мне удалось сразу взять верный тон. На второй вечер я привел новую знакомую домой, сварил кофе и сказал: «Приходи, когда хочешь, и уходи, когда хочешь».

Она спросила: «Зачем я тебе нужна?» Я ответил: «Понравилась… Чисто внешне… Как женщина. Химия, природная тяга, ничего не поделаешь».

Признался, что имею прошлое. Разведен, есть сын. Объявил, что голый секс не люблю, хочу отношений, хочу о ком-то заботиться, в меру скромных возможностей. А что еще можно было сказать? Что я не крутой парень, а торговец электрическими лампочками? Ее мама жила на пенсию, папа работал плотником, для них я был почти Рокфеллер. Что у меня судимость, пятно в биографии? В те времена меж подмосковными людьми судимость считалась достоинством. Отслужил в армии – мужик. Отсидел – вдвойне мужик, кремень.

В общем, насчет моего криминального прошлого Наташа не слишком переживала.

Я ей нравился, она мне тоже.

Она была стопроцентно «местная» девушка, то есть жила в Электростали, но имела родню – двоюродную и трою­родную – в различных окрестных деревнях, а также в рядом находящемся Ногинске.

Надо понимать, что это за два города такие, Электросталь и Ногинск, отстоящие друг от друга на полтора километра, соприкасающиеся боками, огородами. Первый сформировался при Сталине, в индустриальные тридцатые годы, вокруг большого металлургического завода, и поскольку завод процветал, то и одноименный город процветал тоже. Современные дома, отличные прямые улицы. Мясо, овощи, кинотеатр. Фонтаны в граните, ледовый дворец: советский градостроительный шик, belle poque победившего пролетариата. Тогда как Ногинск изначально был вовсе не Ногинск, а Богородск, имел историю в четыреста с лишним лет и всегда был очень похож на Нижний Новгород – только усохший, съежившийся, без Волги, без кремля и без былой славы всероссийской торговой столицы. Запутанные улочки, двухэтажные дома, где первый – каменный, угрюмый – служил основанием для верхнего, бревенчатого, норовящего покоситься частично либо полностью, с пыльными окошками в массивнейших рассохшихся наличниках; меж двойных стекол густо лежали крупные усопшие мухи. Первым моим, тогда еще детским, впечатлением от Ногинска было бросающееся в глаза нежелание пешеходов признавать тротуары: коричневые пыльные люди неторопливо перемещались меж домов, относясь к редким автомобилям, как если бы это были гужевые повозки; казалось, прохожие тянут руки, чтобы потрогать стальные капоты машин, как трогали бы лошадиные морды.

Странным образом на щербатых четырехсотлетних улицах, мощенных булыгой, моя элегантная блондинка смотрелась очень органично: своя, тутошняя деваха; она даже семечки норовила грызть, пока однажды я не попросил ее выбросить (ехали в машине) газетный кулечек в окошко к чертовой матери. Вместо семечек пришлось впоследствии покупать ей фисташки, но ничего.

Однако следует признать, что два городка общей численностью двести тысяч граждан были немного тесноваты моей блондинке, и несколько раз она заговаривала со мной о Москве. Признавалась, что столица ее «манит» и ее туда «тянет». Я отвечал резко и многословно. Говорил о «городе желтого дьявола», о диких нравах, о миллионных толпах и кошмарных пробках, о круглосуточном реве и скрежете – наконец, о бессмысленной дороговизне. О том, что люди в провинции чище, спокойнее и порядочнее. Много говорил о ненависти к Москве, тщательно умалчивая о любви к ней. Мне не нужна была женщина, рвущаяся в мегаполис, большой город измял бы ее, изменил навсегда, как изменил меня, и когда я сочинял антирекламу столице – я считал, что делаю благое дело. Столица хороша для растинь­яков: пламенных карьеристов, махинаторов, разного рода наглецов. А моя блондинка не имела ни наглости, ни крепкой шкуры – она просто любила сладкую жизнь.

Я не любил – но пришлось привыкать, ага. Субботний вечер, проведенный дома, моя изящная швея считала испорченным. Возможно, она была права. Мгновенно я узнал обо всех злачных местах обоих городов. В ночь с субботы на воскресенье нам гостеприимно открывали двери все рестораны и клубы, все площадки, где наливали коктейли и включали ритмичную музыку. Бывало, начинали еще в пятницу, на следующий день, после краткого отдыха, мчались продолжать.

От недосыпа я похудел и сделался мрачным. Увеселения хороши в меру. Я пытался деликатно возражать. Неоднократно повторял, что не люблю шума, не танцую, предпочитаю пассивный отдых, сон, теплую ванну, подремать с книжечкой – но не был услышан. Девушка желала наслаждаться. После трех или четырех дискуссий я уступил. Не хотелось превращаться в зануду. Девушки терпеть не могут зануд. Будь кем угодно, убийцей, спекулянтом, автоинспектором – но не будь занудой, это скучно. Кто был Ретт Батлер – ковбой? летчик? Ничего подобного, мелкий проходимец. А имел тоже любовь женщин, поскольку не был занудой.

Конечно, я познакомился с ее по­другой по имени Люба и подругиным женихом, флегматичным юношей, токарем. Простые, чрезвычайно жизнерадостные ребята, с ними было нелегко, но интересно и весело. К счастью, жених-токарь оказался пацаном старых правил и тоже не танцевал. Думаю, иногда он хотел, особенно после полулитра крепкого – но с его саженными плечами и пластикой атомного ледокола это было просто невозможно.

Итак, я привозил всю троицу в клуб, после чего дамы спешно разогревали молодые тела коктейлями или же несколькими дозами чистого вермута и шли танцевать, а мы с токарем – серьезные мужчины в белых рубахах – созерцали происходящее из положения сидя, поглощая шашлык какой-нибудь. Я не пил (за рулем), но мой товарищ справлялся за двоих.

Общую тему мы с ним нашли сразу, обсуждали наших женщин в таком примерно стиле:

– Пиздатые у нас телки, скажи?

– Точняк. Лучшие, брат. Лучшие.

– Могут танцевать по шесть часов.

– По восемь, брат! По восемь!

В танцах девочки действительно проявляли чудеса выносливости, причем Наташа выпивала в меру, тогда как подруга ее, в перерывах между выходами на танцпол, могла взять на грудь лошадиную дозу и тут же, пристроившись на коленях жениха, прикорнуть минут на пять или семь, после чего просыпалась как ни в чем не бывало и мчалась скакать и прыгать, словно имела пониже спины портативный вечный двигатель.

Обе дамы причем работали в Москве, то есть рано утром, в семь часов, проснувшиеся и накрашенные, садились в автобус и ехали в столицу (шестьдесят километров по прямой), чтобы в девять ноль-ноль приступить к раскройке тканей в ателье известного магната Анатолия Климина, переделавшего свое имя в «Том Клайм», чтобы шмотки лучше продавались. Вечером – обратная дорога, и так каждый день. Я тоже ездил в Москву, действуя приблизительно в похожем режиме, покупал и продавал; спал по пять часов, взбадривал себя каннабисом и растворимым кофе – по слухам, в него добавляли синтетический кофеин, более ядреный, нежели натуральный, сокрытый в настоящих зернах. Бывало, прямо в клубе, под грохот зажигательного музона, меня настигал приступ зевоты, и тогда приходилось выходить в туалет и совать голову под кран с холодной водой. Девочкам же было все нипочем.

Так прошел ноябрь, приблизился Новый год – о нем я думал с напряжением. Мне было заранее объявлено, что задуман особенный, радикальный праздник, что я даже заикаться не должен насчет мирного домашнего застолья с телевизором и бутылкой коньяка.

В середине декабря Наташа сказала, что покупает «тур». Я пришел в ужас. Будет весело, торопливо пояснила моя блондинка. Тридцать первого садимся в автобус, едем в Коломну, там – экскурсия в кремле, потом – банкет в ресторане, а утром первого числа – пикник в лесу с катанием на снегоходах. В тот же день возвращаемся. Солидная компания, едет племянник замглавы администрации с женой.

Про племянника ей сказала менеджер турфирмы – оригинальная, чисто местная уловка. Солидные люди едут, и вы езжайте.

Особенно грустно мне было слышать про пикник в лесу. В новогоднюю ночь обещали минус двадцать пять.

Холод не люблю с детства. С октября по апрель постоянно мерзну. Такая особенность организма. Мало ем, жира нет, калории уходят на поддержание нервной деятельности. Может, есть другое объяснение, не знаю, но в продрогшем состоянии становлюсь уныл и рефлекторно ищу глазами хорошо отапливаемую конуру или хотя бы место, где наливают горячий чай.

Я робко предложил подруге компромиссный вариант: все едут на автобусе, я – следом на машине, в ней греюсь и сижу, пока любители свежего воздуха водят хороводы вокруг костров. Но Наташа даже ногой топнула. Нет, ты будешь с нами, будешь пить водку и расслабляться. Тебе это надо, поверь.

Я кивнул.

Она лучше меня знала, что мне надо. Она была младше на целую жизнь – но часто изумляла точностью суждений. Или, может быть, я сам достиг той стадии развития, когда ответы ищешь не внутри себя, а вовне, когда повсюду ловишь подсказки – от старухи, от ребенка, от девушки?

– Возьми кредит, – тихо советовала моя блондинка. – Купи телевизор.

– Еще чего, – возражал я. – Долги меня раздражают. Телевизоры тоже.

– А ты не раздражайся. И не бойся.

– Я? Боюсь?!

– Боишься, – она примирительно улыбалась. – Не сильно, конечно. Не так, чтобы руки тряслись… Не бойся будущего. Ты же любишь музыку – почему не купишь хороший про­игрыватель? Купи! Сделай ремонт, поменяй машину…

Она мыслила узко, она не имела фантазии, она жила среди обывателей – но я понимал, что слышу самые главные слова. Их, наверное, должна была сказать другая женщина, в другое время, на пять, даже на десять лет раньше, – но не сказала. Или говорила, но я не услышал? Говоря про телевизор, она не телевизор имела в виду, а самоуважение. Мир, в котором жила моя подруга, не любил и не понимал суеты, здесь никто не глотал впопыхах растворимый кофе, не грезил миллиардами, не курил по три пачки в день, не превращал себя в раба собственных амбиций – здесь уважали спокойное поступательное движение. Заработал – купи телевизор. Хорошо заработал – купи хороший телевизор. Иначе не поймут. Подавляющее большинство людей, а пусть и бизнесменов, смотрит на вещи просто. Зачем деньги, если ты не тратишь их на облегчение жизни? Немного комфорта, хорошая одежда, приличные часы. Берлога, где можно расслабиться и восстановить силы. Телефон: удобная связь. Кондиционер: в жару не воняешь потом.

Десять лет назад я презирал это; сейчас задумывался каждый день.

Она не хитрила – я уважал ее как раз за полное неумение пользоваться традиционными женскими приемчиками, запусканием коготков, постельными беседами, изящными обидами. «Купи», «отвези», «женись на мне, и тогда…» – этого она не практиковала, всегда высказывалась прямо.

Днем позже принесла из магазина какие-то отрезы сверкающие, шелка-бархаты, меж Наташей и Любой начались непрерывные телефонные переговоры – девушки шили вечерние платья! Стало ясно, что «тур» неизбежен, что грядет настоящий, полнокровный праздник жизни, и моя дама настроена пребывать в самом его центре.

Узнав стоимость поездки, я еще больше задумался – «тур» стоил подозрительно дешево. Меня должны были отвезти в город Коломну (пятьдесят километров на юг), там показать шоу ряженых древнерусских богатырей, накормить в ресторане (с водкой и музыкой), поселить в гостинице, а утром еще и прокатить на снегоходе – и все это за сто долларов. Но Наташа только посмеялась. Будь проще, посоветовала моя блондинка, тут тебе не Москва.

Утром тридцать первого я перерыл скудный гардероб, натянул оба-два имеющихся свитера, сверху пиджак, с трудом застегнувшийся (свитеры увеличили размер плеч с родного пятидесятого до пятьдесят четвертого), рассовал по карманам сигареты и побрел бодрячком, вслед за Наташей, к месту рандеву.

Автобус, вопреки ожиданиям, не смердел соляром, и на его относительно чистом боку даже просматривался веселенький логотип туристической компании. Дама-гид, завернутая в шубу, встретила нас прибаутками, а из салона смотрели раскрасневшиеся от алкоголя лица путешественников – примерно пятнадцать человек, объединенных в две компании, уже успевшие наскоро сдружиться; возраст самый разный, от двадцати пяти до пятидесяти, причем один молодой человек даже был на инвалидной коляске. Прибежала Люба с токарем-женихом; поехали.

На выпивку я не налегал, зная по опыту, что крепкое согревает только в первые два часа, а потом – наоборот; либо придется пить весь день, стакан за стаканом, но так в нашей четверке умел только жених-токарь. Он, кстати, согласился со мной, мы опрокинули по сто, после чего парень стал показывать новенький мобильный телефон, только что купленный в качестве новогоднего подарка невесте. За изучением разнообразных функций и опций провели все время пути, пока за окнами мелькали дьявольски красивые подмосковные еловые леса.

И только в виду знаменитого Коломенского кремля взяли еще по сто. И вышли в декабрьский мороз благодушные, рты до ушей: где тут ваши древнерусские шоу-богатыри?

От кремля уцелела только одна стена, со рвом перед нею и мостом к воротам. Согласно летописям, татаро-монголы жгли город Коломну в качестве хобби, всякий раз как шли на Москву или обратно. Один только Батый – национальный русский кошмар – разорял Коломну дважды. В конце концов местная аристократия сподобилась возвести новую, каменную крепость вместо деревянной, но непобедимые воины Золотой Орды так и не испытали мощные стены на прочность, ибо их цивилизация сама собой пришла в упадок; в последу­ющие столетия кремль растащили на кирпичи местные жители.

Я запрокидывал голову, смотрел на буро-красные кирпичи и думал: будь я татаро-монголом, тоже не стал бы связываться.

Открыв массивную деревянную дверь, гид проник прямо внутрь стены и предложил всем идти по крутой и узкой каменной лестнице; здесь был зверский холод, и мы с токарем обменялись фразами в том смысле, что зря не захватили с собой бутылку.

Наверху, в ледяном зале с узкими бойницами, гостей ждал дюжий малый в стальной кольчужной рубахе. Одной мощной рукой он вытер сломанный нос, другой поиграл огромным иззубренным мечом. Кто-то из гостей достал сигареты, но малый, криво улыбнувшись, провозгласил:

– Братишка, не кури здесь!

Лицо его было покрыто шрамами.

– А чего такого? – возразили из-за спин.

– Ничего, – басом ответил шоу-богатырь. – Тут памятник оборонного зодчества. Понимать надо.

Он стал рассказывать про татаро-монголов, способы осады, шлемы, щиты и двуручные кладенцы, и понемногу до всех дошло, что шрамы на лице богатыря самые насто­ящие. Короткая лекция закончилась эффектным появлением еще троих великанов, живописно бородатых и вооруженных до зубов. Самый широкогрудый сжимал в латных рукавицах дикого размера палицу, окованную сталью. Поведя дланью, он попросил гостей отойти к стенам, его други перехватили поудобнее щиты – и начали рубиться.

От звона и грохота у меня заложило уши. Не скажу, что махаловка была насмерть, но ребята не халтурили. Летели искры. Женщины ахали и визжали. Наташа прятала лицо в мою грудь. Широкогрудый ловко выбил меч из рук оппонента, захохотал, отшвырнул палицу (она обрушилась, словно кусок рельса), и бой продолжился уже на кулаках. Однако, честно скажу, лично я против таких ребят вряд ли вышел бы сражаться на кулаках.

После аплодисментов дамы сфотографировались в компании румяных и вспотевших шоу-богатырей, а мужчины взвесили в руках оружие. Я подержал меч – он весил не менее десяти килограммов – и удивился. Интересно, как татаро-монголы вообще сумели триста лет получать дань с людей, вооруженных такими кошмарными тесаками?

Вышел на свежий воздух и понял, что доволен. Не знаю, как другие, а я всегда доволен и даже счастлив, когда вижу людей, увлеченных каким-либо явно неприбыльным делом. Честолюбивый московский ухарь, я десять лет занимался только тем, что выгодно. Но иногда, оказавшись в Тольятти, или в Питере, или в Серпухове, или в Нижнем Новгороде, или – как сейчас – в Коломне, встречал сверстников, презиравших выгоду. Они издавали на серой бумаге оппозиционные газетки, они занимались музыкой, они строили парусные лодки, они выковывали мечи по технологиям тысячелетней давности. Мне – когда я смотрел в их горящие глаза – не было стыдно, я тоже не зря жил свою жизнь, я пытался писать книги, и когда садился за стол и корябал бумагу – понимал, что пишу именно для них. Мир опирался на них, как дом опирается на фундамент. На бородатого мастера боя с палицей. На жениха-токаря. На мою Наташу, швею. Ее мир, сильный и цветной, сейчас пытался вылечить меня от самого главного моего порока, застарелого, хронического: от гордыни.

Если бы не она – никогда бы не попал московский коммерсант в Коломенский кремль, не взвесил в руках оружие предков.

В автобус загружались разгоряченные, смеющиеся. Мужики переругивались, а девки, насколько я понял, были даже сексуально возбуждены. Не каждый день увидишь, как широкоплечие парни машут друг перед другом огромными ножами.

Сам я сексуально возбудился позже – когда приехали в гостиницу и расселились по прохладным, бедно обставленным номерам. На четверых нам выделили два номера, дамы убежали переодеваться в один, мы с токарем сели в другом, выпили, покурили, и спустя каких-нибудь два часа наши спутницы вышли, улыбаясь немного стеснительно, декольтированные везде, где можно и нельзя. Я никогда не был специалистом в женской моде; токарь, наверное, тоже (хотя я его об этом не спросил) – но мы, не обменявшись ни словом, поняли, что присутствуем при чуде; туалеты женщин сделали бы честь Лагерфельду, или Кензо, или им обоим; изящные, сплошь сконструированные из каких-то бретелек и полупрозрачных покровов; последовала немая сцена, после чего токарь, практичный человек, осторожно спросил, как девушки собираются преодолеть триста метров от гостиницы до ресторана, в сильный мороз, практически голые?

Я хотел ответить, что в таких платьях они прорвались бы сквозь любой ураган и смерч, защищенные своей красотой, как силовым полем, но промолчал.

Потом был банкет. Быстро выяснилось, что на платьях Наташи и Любы имелись разрезы, позволяющие свободно двигать ногами, исполняя самые замысловатые хореографические движения. Мы с токарем заранее постановили до полуночи пить мало, чтобы контролировать ситуацию: ясно было, что наши девчонки находятся в центре внимания и вызывают мощные чувственные реакции у всех присутству­ющих самцов. К счастью, опасения не подтвердились, мужчины вели себя мирно, в зале нашлось несколько девушек менее ярких, нежели наши девушки, но более развязных, и всякий любитель поглазеть на пьяных танцующих баб мог выбрать любую из дюжины имеющихся в наличии, включая нескольких великовозрастных, танцевавших не слишком ловко, зато самозабвенно. Только однажды, уже во второй половине праздника, после боя курантов, когда публика, презрев шампанское, стала пить водку и только водку, к нам, опираясь на спинки чужих стульев, подошел переговорщик: кивнув на юношу в инвалидной коляске, представился его товарищем и вежливо поинтересовался, не могла бы одна из наших девочек пять минут посидеть на коленях у парализованного. Мы с токарем уже знали, что парнишка недавно попал в автокатастрофу и ниже пояса ничего не чувствует, нам было его жаль, но я прокричал в мокрое ухо парламентера:

– Это лишнее, друг! Это лишнее!

Переговорщик помрачнел, подсел, угостился рюмкой и стал рассказывать, как сильно переживает парализованный парень свое несчастье, но токарь возразил, что в любом несчастье мужик должен оставаться мужиком и на чужих баб не смотреть. Я кивнул, налил всем троим, и инцидент, если его вообще можно так назвать, был исчерпан. Больше к нам никто не подходил. Я медленно пьянел, смотрел на красные лица, на шевеление ртов, на разнообразные, обширные и скромные, рыхлые и упругие, женские зады и думал, какого черта мне так хорошо?

Тридцатитрехлетний никто, сбежавший от жены и сына. Мелкий малоталантливый торгаш, когда-то мечтавший сколотить миллиарды и потратить их на избавление человечества от голода и болезней, а теперь уме­ющий радоваться новым стелькам в ботинках. Спортсмен, забросивший спорт. Сочинитель, не сочинивший и десятка страниц. Почему не сижу сейчас один, в своей конуре, тыча окурком в переполненную пепельницу? Хули отдыхаю, расслабленный и нетрезвый, наблюдая, как танцует подруга моя, полуголая и счастливая?

Смотрел, как движутся ее обнаженные плечи, и понимал: это все устро­ила именно она. Выдернула из иллюзий и рефлексий, дала понять: незачем бегать за счастьем, оно всегда прямо перед тобой. Не беги – просто протяни руку и возьми. Не взял в Москве – возьмешь в Коломне, какая разница?

Уже в четвертом часу ночи дошли до номера: точнее, шел только я, а она свисала с моего плеча. Сапоги надеть не смогла, я нес их в руке. В коридоре немного протрезвела, пнула дверь ногой, скинула туфли – правая полетела на подоконник, левая на телевизор. Протянуть руку и взять, повторил я, наблюдая, как она опять танцует, закрыв глаза, в такт музыке, разда­ющейся в ее голове, босая, горячая, пахнущая кабаком. Но я не был нужен ей сейчас.

Пошел в ванную, умыть лицо, вернулся – она уже спала. Будить не стал, пожалел.

Утренний пикник вышел скомканным. Автобус доставил нашу компанию, в числе других, к опушке леса – здесь пылал костер и ансамбль народной песни увеселял похмельную публику гармошкой. Из сотни собравшихся самым довольным выглядел водитель снегохода. Все завидовали его мощному кожаному тулупу с меховым воротником. Я сказал токарю, что в жизни не видел такой счастливой, багровой, обветренной рожи. Посадив пассажирку – а катались, ра­зумеется, только женщины, – водитель рекомендовал прижаться как можно плотнее и коварно давал полный газ. Машина ревела, пассажирка визжала, голубой снег взлетал в небо. Возле костра наливали; мы с токарем взяли по полному пластиковому стаканчику.

Сигареты кончились, хотелось домой.

К счастью, в какой-то момент водитель автобуса включил отопление и открыл двери – я первый побежал греться, радуясь и досадуя: почему раньше не сообразил, почему не дал шоферюге денег, чтоб тот временно забыл про экономию топлива?

Все мы такие, московские коммерсанты. Сытые и выспавшиеся, готовы любого стимулировать купюрой, а привези нас в зимнее поле, похмельных и уставших, – сразу обо всем забываем, превращаемся в обычных недотеп.

Там, в салоне, в мерном хрипе двигателя, в запахах пластика, резины и кожзаменителя, водка ударила в голову, и я уснул.

Наташа разбудила меня уже возле дома. Оказывается, в условия «тура» входил трансфер до места проживания клиента. Полусонный, я доковылял до двери, в прихожей сорвал провонявшие табаком свитера, потом сказал, что уступаю даме право первой залезть в теплую ванну, переполз на кровать и завернулся в одеяла.

Меж плохо пригнанных створок форточки свистела новогодняя метель.

Хорошо, подумал я. Слишком хорошо. Мне повезло. Она у меня молодец. Устроила целое приключение. Наверное, я буду счастлив с ней. Красивая, здоровая, сообразительная, практичная, воспитанная. Неизбалованная. Баловать не буду – на следующий год поедем не в Коломну, а, например, в Суздаль. Будет настаивать – куплю телевизор, бог с ним. Живут же люди с телевизором – и я проживу.

Протянуть руку и взять – вот главное в искусстве поиска счастья. Первое января – не лучший ли это день для того, чтобы уловить эту быструю птицу? Гудит, вертит белый снег за окном, чистые простыни пахнут цветами, за стеклом шкафа – корешки любимых книг, шумит вода в ванной – там женщина моет волосы, как вымоет – придет, рядом ляжет.

Через два месяца, в конце февраля, вернулся в Москву, к жене и сыну.С