Фото: Валерий Кацуба
Фото: Валерий Кацуба

 

Впервые опубликовано в журнале «Сноб» №4(19) в апреле 2010 года. Обсуждение материала смотрите тут.

Кинорежиссер, продюсер и актер. Писатель, кинокритик, телеведущий. Друг потомков белоэмигрантов, знаток русской культуры, создатель фильмов о г­омосексуализме в России и о Льве Толстом. Историк, географ, преподаватель полит­экономии. и Наконец, министр культуры Франции. Карьеру в правительстве начал со скандала: заступился за Романа Полански. Ему сразу припомнили автобиографический роман «Плохая жизнь» и обвинили во всех смертных грехах. Защитился, объяснив журналистам разницу между прошлым и настоящим, а также между собственной гомосексуальностью и чужой педофилией.

Вопросы Фредерику Миттерану задавали участники проекта «Сноб» Самвел Аветисян, Дмитрий Гороховский, Сергей Дрезнин, Максим Кантор, Ирен Коммо (от редакции), Александр Липницкий, Наталья Морозова (от редакции), Артем Оганов, Георгий Пинхасов, Наталья Семенова, Марат Шахсуварян, Мария Шубина.

 

Артем Оганов: Я часто бываю во Франции, моя жена – француженка. Многие знакомые мне французы негативно настроены по отношению к России: «Это страна диктатуры, там никогда не встает солнце, а люди живут в муках. Русские – очень грубые и жестокие люди». Когда был создан такой образ?

Ф.М.: Нет, тут я с вами совершенно не согласен. Французы очень любят Россию. Мы все пронизаны русской культурой. Может быть, присутствует некоторый страх, непонимание современной политики, когда речь идет, например, о правах человека, но в целом во Франции очень сильно уважение к России и к русским. К тому же белая эмиграция сыграла огромную роль в культурной жизни Парижа. А, кстати, знаете, что в префектуре полиции Парижа очень ценили русских таксистов? Они единственные приносили в полицию бумажники, забытые в такси. Это общеизвестно. Конечно, это детали, но из таких мелочей складывается общая картина.

С Когда вы впервые попали в Россию?

Ф.М.: В 1964 году, в начале эпохи Брежнева, та поездка была организована молодежной ассоциацией коммунистов Франции.

С Вы были коммунистом?

Ф.М.: Нет, но Россия всегда меня интересовала, и коммунистическая Россия тоже. На самом деле ваша страна, ее литература и культура интересуют всех французов. Это у нас с детства – мы выросли на книгах графини де Сегюр. (Речь идет о дочери московского генерал-губернатора Ростопчина, вышедшей замуж за графа де Сегюра, сына адъютанта наполеоновской армии. Она жила во Франции и писала книги для своих внуков. В некоторых из них, например в повести «Генерал Дуракин», действие происходит в России. Ее книги до сих пор остаются классикой детской литературы во Франции. – Прим. ред.) В юности сильнее всего на меня повлияла русская и американская литература. И еще кинематограф. Подростком русские фильмы я смотрел больше, чем американские.

С Какие именно фильмы?

Ф.М.: Классику – «Ивана Грозного» Эйзенштейна, Довженко. В парижских кинотеатрах они шли довольно регулярно. Возможно, потому, что коммунистическая партия была достаточно сильна во Франции. С другой стороны, у меня были друзья-белоэмигран­ты – меня всегда привлекали неудачники, те, кто исторически оказывался в проигрыше. И меня очень интересовало то, как русские эмигранты повлияли на французское общество. Я дружил с некоторыми потомками семьи Романовых.

С Чем вас привлекают неудачники?

Ф.М.: Тем, что не сдаются. Так, в своем фильме о последних императорских домах Европы я рассказываю о великом князе Кирилле (двоюродный брат Николая II. – Прим. ред.). Он считался претендентом на российский престол и своего сына Владимира воспитал как будущего главу императорского дома. После смерти родителей Владимиру удалось скрыться от нацистов, которые мечтали сделать из него марионеточного короля Украины. Он женился на грузинской княжне Леониде Багратион, и всю свою жизнь в изгнании они хранили память об ушедшей России. Когда рухнул коммунистический режим, Владимир Кириллович смог посетить Россию, его очень тепло принимали, но он умер вскоре после этого путешествия. Леонида с дочерью и внуком до сих пор часто приезжают в Россию.

С Вы много занимались судьбами русских эмигрантов – писали о них книги, снимали фильмы. Чья история поразила вас больше всего?

Ф.М.: История моего друга Мишеля Романова, который умер два года назад. Я его очень любил. Он был правнуком двух разных императоров – с отцовской и с материнской стороны (Александра III с отцовской стороны и Александра II с материнской. – Прим. ред.). В двадцать лет он начал работать в кино. Он был отличным первым помощником режиссера, работал с великими французскими режиссерами – Анри-Жоржем Клузо и Марселем Карне. Мишель приходился племянником великой княжне Натали Палей (внучка императора Александра II, дочь великого князя Павла Александровича, расстрелянного большевиками в 1918 году, французская манекенщица и актриса. – Прим. ред.), которая также была заметной фигурой в русской эмиграции. И от них я узнал обо всех трудностях и бедах, которые пришлось пережить белой эмиграции. Еще меня очень интересовала судьба князя Феликса Юсупова. Я несколько раз видел его, а теперь иногда бываю в гостях у его внучки, живущей в Париже – в том же доме, где прежде жил ее дед.

С Вы рассказываете о нем в своем фильме «Я любовник Брежнева» (Je suis la folle de Brejnev).

Ф.М.: Да, как и о многих других гомосексуалах в России. На самом деле мой фильм – несмотря на название – не исчерпывается советской эпохой. В нем говорится и о Чайковском, и о Михаиле Кузьмине. Потому что, мне кажется, отношение к этому вопросу большевики унаследовали от царской России. Придя к власти, коммунисты осудили гомосексуализм как проявление мелкобуржуазной распущенности (в действительности большевики, придя к власти, отменили закон против мужеложества, как и все законы царской России; секс между мужчинами вновь стал считаться преступлением лишь в 1934 году. – Прим. ред.). Гомосексуалам приходилось скрываться, им давали пять лет лагерей. Многих шантажировали и заставляли становиться доносчиками, работать на власть. И это все происходило на фоне сталинских парадов, когда столь высокое значение придавалось красивому – по сути античному – мужскому телу.

С После первой поездки вы часто бывали в России?

Ф.М.: Да, после окончания Института политических исследований я преподавал в школе и устраивал своим ученикам поездки в Москву и Ленинград. Я бывал в России и после падения коммунистического режима – тогда я и начал снимать фильмы о России. Первый фильм – Les Aigles foudroys («Сраженные молнией орлы»), где было несколько эпизодов о Романовых. Потом – Mmoires d’exil («Воспоминания об изгнании»), в котором я снимал потомков Романовых. Был еще фильм о Раисе Горбачевой для телевидения. И фильм о Толстом, который я люблю, пожалуй, больше остальных моих фильмов.

С Почему именно о Толстом?

Ф.М.: Возможно, если бы кино изобрели несколько раньше, я бы снял фильм о Викторе Гюго. Но, когда кино стало развиваться, главной звездой был, конечно, Толстой. Он обожал, когда его снимают – как он разговаривает с мужиками, седлает лошадь, бредет по снегу… В каком-то смысле они с Софьей Андреевной стали первой звездной парой, выставившей свою жизнь на всеобщее обозрение. Я провел много времени в Ясной Поляне, прочел всю переписку Толстого, дневники членов его семьи – на этом и на документальных кадрах построен мой фильм.

С Какая Россия вам ближе – та, что увезли с собой эмигранты, или сегодняшняя?

Ф.М.: На самом деле у меня нет сожалений, несмотря на всю мою дружбу с белоэмигрантами. Сегодняшняя Россия мне тоже очень нравится. Во всяком случае, она не сильно изменилась с тех пор, как ее посетил маркиз де Кюстин (французский писатель и путешественник, автор записок «Россия в 1839 году». – Прим. ред.). И мне не кажется, что в истории России есть какой-то страшный разрыв. Был длинный и тяжелый советский период – словно поезд сошел с рельсов. Но и это вписывается в русскую историю – это путь одной страны…

 

Мария Шубина: Вы собираетесь открыть во Франции музей русской эмиграции. Каким вы его видите?

Ф.М.: Это моя давняя мечта. Я хочу объединить в одном месте уже существующие музеи, созданные разными ветвями русской эмиграции. Есть, например, музей казаков в Курбевуа (Музей лейб-гвардии казачьего полка находится под Парижем. – Прим. ред.). С ними сложно договориться, они очень дорожат своей коллекцией, но средства их ограничены, поэтому они не могут нанять специалистов, и большую часть времени музей закрыт. Но коллекция у них и вправду потрясающая. Потом существует Русский дом в Сент-Женевьев-де-Буа… Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Множество вещей рассеяно по частным коллекциям. Но больше всего меня огорчает то, что исчезают коллекции семей русских эмигрантов. Правнуки, у которых уже не так сильна связь с Россией их предков, распродают реликвии. Что-то уходит в Россию, чему я очень рад, но что-то просто исчезает. Во Франции еще остались очень богатые коллекции русского искусства, и я бы хотел сохранить их в целости. Для этого и нужно создать музей другой России, той, что просуществовала во Франции все эти семьдесят лет. И в которой было все – и белоэмигранты, и рес­пуб­ли­кан­цы, и социалисты. Ведь не все князья становились таксистами, а аристократки – белошвейками и танцовщицами. Эта эмиграция дала миру множество талантливейших людей, которые занимались литературой и искусством.

С Но, наверное, к созданию этого музея стоит привлечь российские власти? Или вы хотите, чтобы это был чисто французский проект?

Ф.М.: Нет-нет, конечно, это надо делать в сотрудничестве с нынешней Россией, только я не знаю, как и кого к этому проекту привлечь. На данный момент это всего лишь идея. Идея, которая очень меня занимает.

С Вы поделились ею с российскими властями?

Ф.М.: Да, я рассказал об этом президенту Медведеву в вертолете, когда мы летели из аэропорта Орли в Париж.

С И как он реагировал?

Ф.М.: Сказал, что это отличная идея. У меня есть еще один проект – поставить в Париже памятник русским солдатам, которые погибли во время Первой мировой войны, защищая Францию. Не под Реймсом в Мурмелоне – там есть маленькое русское кладбище, где похоронены русские солдаты, но туда мало кто добирается. Я собираюсь поставить памятник именно в Париже.

С Создается впечатление, что русская культура интересует вас больше других.

Ф.М.: Разумеется, меня интересуют и другие культуры, но к России у меня особое отношение. Посмотрите на мой кабинет – на эти лиловые стены, позолоту, огромные окна, выходящие в сад, – вам не кажется, что вы в одном из дворцов Санкт-Петербурга?

С В вашей семье тоже был особый интерес к России?

Ф.М.: Вы, вероятно, имеете в виду моего дядю Франсуа Миттерана? Насколько я знаю, он интересовался Россией, но, честно говоря, мы с ним мало общались. Да и вообще у нас скорее англофильская семья. Но, во всяком случае, плохо о России у нас дома никто никогда не отзывался.

С У вас много друзей в России?

Ф.М.: Один из них как раз меня сейчас фотографирует (Валерий Кацуба. – Прим. ред.). Есть и другие, но не очень много. В прошлом году я познакомился с директором Музея архитектуры Давидом Саркисяном – очень жаль, что он умер так рано. Он совершенно потрясающе умел общаться. Один раз я был у него в кабинете, где собрана вся история России: фото Гагарина и Николая II, всякие мелочи, разные безделушки, не обязательно красивые, но те, что будят воспоминания. В кабинете царил беспорядок, но в этом было дыхание истории. И все, за что я люблю Россию, я находил в Давиде и в тех людях, которые его окружали, – например, в старушке, которая у него делала уборку. А потом он с сестрой приехал ко мне на виллу Медичи в Рим (французская собственность, находящаяся в пользовании у министра. – Прим. ред.). Мы провели вместе удивительный день, говорили обо всем на свете. И мне очень жаль, что эта дружба так внезапно прервалась.

С Российское правительство купило здание Mto France в седьмом округе Парижа рядом с Эйфелевой башней и собирается построить на этом месте новую русскую православную церковь, которая будет подчиняться Московскому патриархату, а не Константинопольскому, как знаменитый собор Александра Невского. Но, наверное, решение о том, может ли в центре Парижа появиться православная церковь, зависит не от вас, а от министра внутренних дел, ведь он отвечает за религиозные вопросы во Франции?

Ф.М.: Отвечает-то министр внутренних дел, но рано или поздно мне придется принимать участие в обсуждении этого вопроса. Пока у меня нет никакого мнения по этому поводу. Хотя я хочу сказать русским властям, что во Франции есть влиятельные общественные организации по защите культурного наследия, которые еще не в курсе этих планов. Ведь во Франции, если вы хотите передвинуть пепельницу, тут же появятся три инстанции, которые схватят вас за руку. Я не знаю, что они скажут, когда увидят, что в самом центре Парижа на берегу Сены планируется построить православный собор. Тем более что есть уже такой красивый собор Александра Невского. А к какому патриархату какой из них принадлежит, французы разбирать не будут.

 

Фото: Валерий Кацуба
Фото: Валерий Кацуба

 

С Какая ваша любимая русская церковь в Париже?

Ф.М.: Я люблю зайти в Сен-Серж – чудесную деревянную церковь во дворах девятнадцатого округа, в ней есть свое очарование. Была еще церковь Покрова Пресвятой Богородицы на рю де Лурмель, которую основала мать Мария (в миру Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, поэтесса. – Прим. ред.), во время войны там был один из штабов Сопротивления. Еще одна моя любимая православная церковь находится в пригороде Булонь-Бийанкур под Парижем, не так давно ее собирались сносить, и я участвовал в ее спасении. Мне пришлось объяснить Ги Сорману (французский журналист, политик и правозащитник. – Прим. ред.) – ведь тогда я еще не был министром культуры, – почему ее нельзя разрушить, а он, в свою очередь, донес эту мысль до мэра Булони. Мы приложили массу усилий, но в результате добились своего, и я этим очень горжусь. В эту церковь ходили солдаты Врангеля, которые, эмигрировав во Францию, работали на заводах «Рено» в Бийанкуре. Там тогда жило так много русских, что этот пригород называли Бийанкурск.

 

Дмитрий Гороховский: В России в девяностые годы студенты учили историю своей страны по книге французского историка Николя Верта. Насколько приемлемо было бы для вас, если бы французские студенты учили историю Франции по учебнику российского историка?

Ф.М.: Вопросы о преподавании истории вообще-то входят в компетенцию министра образования. Я полагаю, то, что вы говорите, произошло в момент слома, поэтому мне трудно ответить на ваш вопрос. Ведь Франция давно не переживала таких потрясений, чтобы приходилось переписывать учебники. Но мне лично кажется, что иностранцу сложнее понять историю другой страны. Например, я был поражен, когда услышал от Никиты Михалкова, что Александр III был самым лучшим русским царем. Тогда как в классической французской историографии он воспринимается как жестокий реакционер. И я понимаю, что в данном случае прав Никита Михалков, что его видение гораздо более интересно и тонко.

С Кого вы любите из русских и французских классиков?

Ф.М.: Я воспитан на русских классиках, но сейчас, к сожалению, я слишком устаю, чтобы вечером углубиться во что-то серьезное, поэтому читаю, что называется, легкую литературу. На Достоевского меня уже не хватает. Сейчас я в основном читаю биографии. Как раз заканчиваю биографию аргентинской пианистки Марты Аргерих, написанную Оливье Беллами, – очень хорошая книга. Легкая литература не значит некачественная.

С Вы политик левых убеждений в правом правительстве. Испытываете ли вы давление?

Ф.М.: Я думаю, что в вопросах культуры это не имеет значения, правые или левые у тебя убеждения. Министр культуры должен служить всему народу, а не партиям. И, хотя меня резонно считают левым, социалисты, когда были у власти, никогда не предлагали мне стать министром культуры. Сейчас я министр культуры в так называемом правом правительстве (я подчеркиваю: так называемом, потому что во многих областях я бы не назвал эту политику «правой»), и я с ним абсолютно солидарен, и не испытываю ни малейших угрызений совести, и с уважением отношусь и к премьер-мини­стру, и к другим министрам. И мне, чужому, – как ни странно – дают больше свободы и возможностей, чем кому-либо из моих предшественников на этом посту. Особенно учитывая экономический кризис.

 

Георгий Пинхасов: Как вы думаете, что бы изменилось во Франции, если бы упразднили министерство культуры?

Ф.М.: Во Франции культуру часто организует и стимулирует центральная власть – раньше это был король, потом власти Республики. Так что наличие министра культуры – это традиция. И французы просто не поймут, если государство не будет заниматься культурой.

С То есть вы считаете, что без министра культуры обойтись невозможно?

Ф.М.: Наверное, теоретически можно как-то обойтись без министра культуры, но без меня никак. (Смеется.)

 

Георгий Пинхасов: Есть ли во Франции официальное определение, что такое шедевр, и законы, регулирующие его присвоение? И что такое для Франции национальное достояние?

Ф.М.: Ну как можно законодательно постановить – вот это шедевр, а это нет? Мне кажется, что даже в странах с диктаторскими режимами нет строгих правил на этот счет. Шедевры бывают в разных областях, и надо уметь их находить. Например, я учредил приз за эстетику электронных игр – в этой области тоже бывают шедевры.

Национальное достояние – это все то, чем мое министерство занимается, французская культура во всех ее проявлениях.

 

Георгий Пинхасов: А есть ли во Франции звания, подобные «заслуженному» и «народному деятелю искусств» и «заслуженному» и «народному художнику» России?

Ф.М.: Званий нет, есть ордена. Сугубо культурный – орден «За заслуги и достижения в искусстве и литературе» (там есть свои градации). А еще есть орден Почетного легиона, но он, естественно, не только для деятелей культуры.

 

Наталья Семенова: Почему французы ценят Пикассо, который родился в Испании, больше, чем Матисса, который по рождению француз?

Ф.М.: Пикассо все-таки французский художник. К тому же большинство его произведений собрано в одном месте – Музее Пикассо, так что довольно легко было устроить экспозицию, которая отражала бы все периоды его творчества. Кстати, возможно, и русские лучше знают Пикассо, чем Матисса, потому что Пикассо был коммунистом.

 

Сергей Дрезнин: Бюджет Министерства культуры РФ на 2010 год – семьдесят три миллиарда рублей. Какой аналогичный бюджет во Франции?

Ф.М.: 7,9 миллиарда евро (более трехсот миллиардов рублей. – Прим. ред.). Сюда входит, кроме прочего, и медиа, потому что, подчеркну, я министр не только культуры, но и того, что по-фран­цуз­ски называется коммуникациями, то есть телевидения и печатных СМИ.

 

Александр Липницкий: Каким образом субсидируется во Франции кинематограф?

Ф.М.: Любой кинематографист может рассчитывать на два типа субсидий: государственные и частные. Государственные идут через CNC – Национальный центр кинематографии. CNC помогает на всех этапах: сценарий, съемки и дистрибуция. Кстати, у нас есть специальная комиссия для поддержки молодых режиссеров, в ее задачи входит отбирать и субсидировать первые фильмы – обычно таких набирается от двадцати до двадцати пяти в год.

 

Марат Шахсуварян: Как французское правительство помогает молодым художникам?

Ф.М.: Существуют специальные программы помощи молодым художникам на разных уровнях: муниципальном, региональном и национальном. Это бывают субсидии на первую выставку, стипендии молодым художникам под какой-то конкретный проект и так далее.

 

Самвел Аветисян: Какое вино вы предпочитаете?

Ф.М.: Я вообще пью в основном виски.

 

Максим Кантор: Уже несколько лет я живу на острове Ре (провинция Шаранта). Я бы хотел проводить на острове фестиваль живописи и философии. Из остова аббатства мы сделаем потряса­ющий дом с мастерскими – стеклянный, великолепный. И назовем его «Телем на Ре» (Телемская обитель – утопия из романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». – Прим. ред.). Господин министр, подмахните протокол.

Ф.М.: Как министр культуры я нахожу ваш проект замечательным, но как гражданин я задаю себе вопрос: из какого бюджета это будет оплачиваться и как это отразится на моих личных налогах?

С Вы отвечаете за весь спектр французской культуры. А вам лично какое из искусств ближе всего?

Ф.М.: Все в равной степени. Больше всего меня привлекает моя должность – должность министра культуры Франции.

С Чем вы хотели бы заниматься, когда покинете министерский пост?

Ф.М.: Вы имеете в виду, что я буду делать завтра? (Тут он подмигнул, потому что в Париже постоянно циркулируют слухи об отставке того или иного министра.) Не знаю. Хотя нет, на самом деле очень хорошо знаю, что я буду делать: писать книги и снимать фильмы, и даже уже знаю о чем. И я уверен, что, когда перестану быть министром, все пойдет прекрасно. Я еще много должен сделать, пока не умер. Больше всего я боюсь именно этого – не успеть. Должность министра настолько засасывает – порой возникает опасение, что я просто не выдержу физически. Поздновато я стал министром.

С Надо было бы двадцать лет назад?

Ф.М.: Десять. Может, у меня было бы больше энергии. Она у меня и сейчас есть, но иногда дыхания не хватает.

С И о чем будут ваши фильмы?

Ф.М.: Узнаете, когда я уйду в отставку.С

Подготовила Анна Качуровская