Иллюстрация: Олег Бородин
Иллюстрация: Олег Бородин

 

Ночью в Мелузе человек, решивший свести счеты с жизнью, прыгнул в реку с моста, но река замерзла. Лед выдержал, счеты не свелись.

Я приехал в Париж в дикий холод. Старожилы не припомнят. Минус семь на улице, плюс пятнадцать в спальне. Я вспоминал, что именно при такой температуре держал Николай I маленьких Александра с Константином в детских комнатах, и проникался ненавистью к самодержавию. Говоря про минус семь, я вовсе не смеюсь над парижанами – «горя они не знают». Просто минус семь в Париже – это даже не двадцать в Москве. Это, считай, под сорок. Здесь не привыкли к холодам, потому что они приходят настолько редко, что их, казалось бы, можно не учитывать. Но уж когда они приходят, дают о себе знать и одно стекло в оконной раме, и слабые батареи. И выходят статьи, как будто бы переведенные из русских газет: «Почему Франция опять оказалась не готова к морозам?»

Я был счастлив тем, что привез с собой толстенную, почти полярную парку и первое время ходил в ней, плотно застегнувшись – на улице, нараспашку – дома. Парижане же, весело хохоча, выбегали на улицу в расстегнутых пальтишках и размотанных шарфах. Я лично пытался остановить безумца, который вел ребенка в школу. Куда пошел, расстегнутый, запахнись! Странно, сказал он мне, удивившись моей горячности, вы же, кажется, русский, вам ли бояться холода?

Французам уже напомнили, откуда этот колотун, мощный антициклон, приходящий в Европу с северо-востока, – его назвали «Москва–Париж». Из этого следовало, что зиму во Францию привез я. Но я сам был жертвой. Дыхание родины застало меня возле Тюильри, и оно не было приятным. Говорят, что мы, русские, не боимся холода. Это совершенно не так, мы, русские, считаем, что комната должна быть нагрета до предела и тогда наплевать, что там за окном. Невыносима ведь не температура снаружи сама по себе, а отсутствие разницы между улицей и домом.

***

Что такое мороз для французов? В конце концов, им надо, стиснув зубы, продержаться две холодные недели, а там весна вознаградит их сполна. Мы же, погруженные в зиму на полгода, не можем ждать помилования – как во глубине сибирских руд. Мы можем только яростно бороться, согреваясь снаружи и изнутри. Мы не шутим с морозом, потому что знаем, как он лют, и уважаем его как нашего главного генерала, героя отечественной войны и не одной. Врагов мы не просто уничтожаем, мы их вымораживаем.

Однако сейчас и французы стали постепенно проникаться серьезностью положения. Отовсюду приходили тревожные новости. Враг наступал – вымерзли посевы салата, страшный урон понесли артишоки. В пятидесяти двух департаментах была объявлена тревога по оранжевому уровню. Франция была, таким образом, во власти оранжевой угрозы, и эта угроза была реальной, леденящей душу и тело, а не выдумкой «Единой России».

Все новости стали измеряться по шкале Цельсия. Николя Саркози готовился объявить о своем вступлении в президентскую гонку и, прежде чем это сделать, приехал на старейшую атомную электростанцию Франции в Фессенхейме и сказал, что не даст ее закрыть. Закрыть ее обещал социалист Франсуа Олланд, выставив себя пособником Снежной королевы, который пришел зимой выключить вам печку, потому что она дымит соседям.

На улицах стали появляться люди, одетые не по-летнему. Неизвестно откуда появились шапки и варежки. Счастливыми выглядели японцы, прилетевшие в Париж через Москву старым «японским» рейсом «Аэрофлота» и щеголявшие в советских военных ушанках с морскими золотыми крабами. Опустели террасы, брались с бою дальние столики ресторанов, куда обычно круассаном не заманишь. Одни парижане рванули в магазины за теплыми вещами. Другие бросились к компьютерам, чтобы заказать что-нибудь, в чем можно было бы выйти на мороз.

Отсиживаться дома я не мог. Пора было двинуться по инстанциям сквозь ледяную мглу. Сначала следовало прописаться в моей квартире. Главное доказательство того, что ты проживаешь по указанному адресу, это справка о том, что ты там платишь за свет. Мысль о том, что ты можешь платить за свет и в двух квартирах, кажется абсурдной и не рассматривается.

Контора была переполнена, как московская сберкасса в дни выдачи пенсии. Дело в том, что большинство квартир в центре обогреваются электрическими радиаторами, и мороз выгнал из нор злостных неплательщиков. Все, с лета откладывавшие свой визит к электрикам, встали в срочную очередь. Так бегут к ночному зубному люди, понадеявшиеся, что пломба сама как-нибудь вернется на место.

Мне включили свет, радиаторы заработали, и в абсолютных рекордах потребления электричества, которые ставила в эти дни Франция, была отныне и моя доля. Наутро я открыл счет в банке, автоматические двери которого замерзли и не открывались. Надо было идти дальше – в министерство иностранных дел на аккредитацию. А уже оттуда мне предстоял последний рывок в префектуру – вместе с другими понаехавшими, – чтобы получить разрешение и дальше согревать Париж своим теплом.

 

Иллюстрация: Олег Бородин
Иллюстрация: Олег Бородин

 

***

Пункт приема иностранцев находится за Триумфальной аркой. В центр, куда обращаются понаехавшие из нескольких центральных аррондисманов, я пришел морозным утром и встал в бесконечную очередь, черную на белом снегу. В дни моей юности я видел такую перед мавзолеем на Красной площади. Московская парка меня согревала.

Увидев, что у двери составляются списки, я окончательно почувствовал себя как дома. Человек с бумажкой бойко выкликал имена: Синдих! Али! Ндайе! Мбаке! Ашраф! Ким! Всерьез они запнулись только на моей фамилии. Люди, стиснув зубы, топтались на морозе, ожидая, когда их пропустят через рамку. Мне было жалко уроженцев юга. Картина напомнила иммиграционный пункт из «Людей в черном». Понаехавшие всех цветов кожи, всех размеров, всех форм губ и черепов, со всеми возможными акцентами окружали меня как инсталляция в этнографическом музее – и я был частью ее.

Три слова витали в воздухе: «перми», «ресеписе», «ранде-ву». Перми – вожделенное разрешение, ресеписе – временное разрешение, а ранде-ву – то, посредством чего добывается и первое, и второе. Путь к ранде-ву один – очередь. Мне не приходилось стоять ни в одной приятной очереди, но в этой не было ничего оскорбительного. Нас держали не для того, чтобы унизить, но для того, чтобы, как ни странно, обслужить. Мне повезло в это день: многие остались дома дрожать у печек, и народа было меньше, чем обычно. С ресеписе в кармане я вышел обратно на мороз и двинулся домой по проспекту Великой армии.

Начинается он там, где кончаются Елисейские Поля, – у Триумфальной арки. Это широкий проспект с боковыми улицами наподобие московского Комсомольского и такой же ветреный в холодное время года. На фризе Триумфальной арки размещены названия мест, где великая армия – шестисоттысячное войско Наполеона – одержала свои великие победы. Со стороны проспекта есть и «Москва». Уже двести лет спорят, какая армия там победила, но возвращение из России, несомненно, относится к самым ужасным воспоминаниям французской военной истории. Сейчас по стопам Великой армии в город входил сибирский антициклон и гнал по улицам прохожих, закутанных, как на картине Прянишникова «В 1812 году».

Дома я слушал новости и грелся вином. Прогноз сообщил, что парижанам на помощь идет атлантический циклон и надо только ночь простоять и день продержаться. Утром термометр заплясал за окном от радости, температура шла в плюс, снег таял, закапал дождь, Великая армия была спасена, и я вместе с ней.С

Автор - сотрудник ИД «Коммерсантъ»