Истоки Нила

Был тот ранний вечерний час, когда огни уже зажжены, но сад еще не погрузился в глухую тьму. Когда первые тени осторожно обступают со всех сторон дом, и от этого лампа под абажуром светит ярче и веселее.

По случаю нашего приезда застекленная терраса ходит ходуном, огромный стол щедро накрыт, в старинной супнице что-то призывно вздыхает и булькает, все говорят разом, и только Венера с Аполлоном взирают со своих постаментов на радостный кавардак холодно и равнодушно. Они и не такое видели. Хозяин дома, бородатый архитектор Николай Белоусов и его жена Оля умеют принимать гостей, так же как Колины родители, Владимир Николаевич и Мила, так же как Колин сын Володя с женой Наташей и маленькой Шурочкой. Четыре поколения под одной крышей. Три из них – архитекторы.

Это было полгода назад. Семейство Белоусовых тогда только-только закончило ремонт. Мы долго гуляли по поселку НИЛ, вдоль оврага, застроенного старинными дачами деятелей Науки, Искусства и Литературы, заходили в каждый дом, в каждом произносили тост, а Коля все вел и вел нас дальше и щедро одаривал своим миром. В его рассказах день сегодняшний тесно переплетался с днем вчерашним, а персонажи из прошлого были абсолютно реальны, разве что выпить с нами не могли…

АФРИКА В ОГНЕ

НИКОЛАЙ БЕЛОУСОВ: Первое свое лето наша семья прожила на даче в 1935 году. Ее строил мой прадед – Владимир Николаевич Семенов, главный архитектор Москвы, автор генплана 1935–1937 годов. Собственно, из-за этого генплана его и сняли с должности. Перед докладом Сталину план попал на стол Кагановичу, который взял да и поставил под ним свою подпись, тогда прадед вычеркнул свою. Потом он всю жизнь был вице-президентом Академии архитектуры и строительных наук, профессором архитектурного института и старался держаться подальше от власти. А когда Сталин стал ездить на Ближнюю дачу и все ринулись осваивать Николину гору, прадед поспешил в совершенно другом направлении, на Малую Истру. Это была страшная глушь, паровоз шел сюда с Рижского вокзала три часа, асфальт кончался в Тушине, дальше щебенка. Все крутили пальцами у виска и говорили, что прадед спятил. Но он больше всего ценил независимость. Не только свою, но и чужую. Даже сражался за нее в англо-бурской войне. Разумеется, на стороне Крюгера.

А тогда все прогрессивное человечество очень сочувствовало бурам, в России каждый гимназист знал географию Оранжевой республики лучше, чем собственной губернии, а песня «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…» была народной. В общем, прадед не мог удержаться и пошел защищать буров в числе двухсот двадцати пяти других русских добровольцев. Сохранились его дневники и зарисовки. Между боями он даже умудрялся слать из Африки на родину репортажи про архитектуру Йоханнесбурга. И в то же время из тех же мест слал репортажи на свою родину другой молодой человек, журналист газеты Morning Post Уинстон Черчилль. А потом там случилась заварушка, один из отрядов Крюгера напал на бронепоезд, в котором ехал Черчилль, и пленил его. Мы не знаем точно, участвовал ли прадед в этой баталии, архив еще надо разбирать, но ясно одно – с Черчиллем они как-то пересеклись, и поскольку были людьми культурными, мудро сочли: война войной, обед обедом. Прадед писал домой, что отлично проводит время в компании очень симпатичного журналиста по фамилии Черчилль. На том они и расстались. Уинстон из плена вскоре бежал, в одночасье став героем, что и положило начало его политической карьере.

А прадед еще повоевал и даже умудрился во время одного из военных бросков свалиться с приступом аппендицита. Его оперировали прямо в джунглях, под местным наркозом, влив в горло стакан виски и дав закусить какой-то палкой бамбука. Для меня это плохо кончилось, потому что каждый раз у зубного, когда мне предлагали сделать обезболивающий укол, я отказывался, сравнивая себя с прадедом: «Он терпел, и я смогу!» Кстати, не понимаю, почему мы в семье представляли себе в качестве декораций к этой операции джунгли, там ведь по идее должен быть буш?!

Это эхо войны докатывалось до меня еще не раз. Но самое первое воспоминание было самым ярким, я маленьким мальчиком в шортиках марширую по гостиной, бью в барабан и на радость всей семье скандирую: «Мама, купи мне пуш-ш-ш-ку и бар-р-р-рабан, я поеду к бур-р-р-рам бить англичан». Такой семейный гимн.

ПЛАМЕННАЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРКА

Вдохновила прадеда на устройство дачи моя прабабка Алевтина Михайловна Севастьянова. Она была дочерью предводителя дворянства из Воронежа, что не помешало ей в молодости вдоволь поиграть в революцию (от безделья, как говорил дедушка). А дело было так. В 1905 году гувернантка, гуляя с четырехлетней бабушкой по Тверскому бульвару, передала по поручению прабабушки деньги некоему революционеру. Полиция их накрыла. Прадедушку тут же куда-то вызвали и предложили в течение сорока восьми часов покинуть с семьей пределы Империи. Что он и сделал, но, учитывая его военное прошлое, выбрал странное направление – Британские острова. В Россию семья вернулась только в 1911 году. К тому моменту прабабушка сделалась законченной англоманкой и в 1933 году во время строительства дачи привнесла туда много необычного. Например, английские флаги на фрамугах террасы, английские гербы – это все ее заслуга. Она была невероятно крутого нрава, держала в своих руках не только амбарные книги, прислугу, но и всю семью. Бабушка рассказывала, что с ней совершенно невозможно было ездить в автомобиле (в выходные служебным дедушкиным «паккардом» рулила именно бабушка). Так вот, как только прабабушка видела где-то на горизонте одинокий автомобиль, а можно себе представить, сколько машин колесило в тридцатые годы по загородным шоссе, она начинала волноваться: «Светик, не могли бы мы догнать и перегнать тот автомобиль?» У нее была любимая поговорка: «Хоть раз, но вскачь!»

СТРОЙКА

Прадед нарисовал проект дома, но, как это часто бывает, строился он не по проекту, а по возможностям. В зоне истринского затопления был куплен крестьянский дом с коровником. Простой сруб, на который уже потом нахлобучили второй этаж, террасу и все кренделя-украшения. Строили года два. Дом был летний, топился печью, внутри – дощатые стены, дощатые полы. Из удобств – комната под названием «умывальня», в ней деревянный ящик с дыркой известного назначения, внутри – ночная ваза. Рядом устроили пол со щелями, на него поставили табурет. Так и мылись, сидя на табурете. Старшее поколение поливало младшее, нагрев на керосинке воду, которая просто уходила в землю через щели. Но иногда младшему приходилось обслуживать старшее. Мама рассказывала, что на выходные у нее было послушание – мыть трех старушек, живущих в доме, и она отвечала за эту «помойку». Еще был замечательный разноцветный уличный домик, внутри оклеенный большими репродукциями Налбандяна из серии «Сталин и Мао Цзэдун на Большом Каменном мосту».

ТРИ ГРАЦИИ

Когда я был маленьким, комнаты на втором этаже занимали три бабушкины подруги, потерявшие мужей одинокие дамы. Щупленькая с огромным армянским носом Наталия Моисеевна Муромцева, в девичестве Саарбекова (ее семье раньше принадлежала часть бакинских приисков), любила не просто матерные, а скабрезно-матерные анекдоты. Один ее покойный муж был сыном председателя Государственной думы, другой – поставщиком молока к императорскому двору. У нее было три дочери и парализованный сын. В двадцать втором году, когда после тяжелой осени ожидалась тяжелая зима, она отправила дочерей с мамками и няньками провести зиму во Франции, а сама осталась с сыном в Москве, и тут опустился железный занавес. После этого она увидела своих дочерей только в 1964 году. В городской, не дачной жизни Наталия Моисеевна очень любила телефоны-автоматы, и у нее всегда были двушки, она звонила маме: «Милочка, я только что ходила в наш дом на Поварской, ну ты знаешь, там теперь литовское представительство, и я поднялась в свою детскую, и там увидела гарнитур карельской березы, который папа мне подарил на двенадцатилетие, и ты знаешь, ни один предмет не утерян, я так порадовалась. Все, побежала, перезвоню по городскому». Второй дамой была Наталья Францевна, вдова расстрелянного наркома. Третья – папина крестная Мария Александровна.

Эта веселая компания каждое утро спускалась на террасу к завтраку при полном параде. Они говорили между собой по-французски и по-английски, ходили в длинных платьях и перчатках с зонтиками от солнца (у нас до сих пор хранятся обломки этих туалетов: какие-то накидки, муфты) и продолжали жить привычной жизнью, ни в чем себе не изменяя. Я помню, что от комаров они совершенно не страдали. Зато иногда страдали мы с двоюродным братом Мишкой Ширвиндтом. За плохое поведение нас иногда во время еды заставляли держать книжки под мышками. Когда же все родственники с террасы исчезали, можно было зарядить в чайную ложку творог и пуляться им друг в друга. Кстати, Мишкина мама, папина сестра Наталия Николаевна Белоусова познакомилась с Александром Анатольевичем Ширвиндтом здесь же, в НИЛе, когда им было лет восемь-двенадцать. Сейчас их половина дома тоже выходит окнами на террасу.

Эта терраса много кого помнит, сюда приходил Дмитрий Николаевич Журавлев, замечательно что-то читал, и Дикой, и Рихтер, Шпиллер часто приезжала… У нас были потрясающие соседи: архитекторы Гольц, Гинзбург, Владимиров, Веснин, Ефимов. Эренбург получил здесь дом в подарок от Томаса Манна. В общем, компания подобралась отменная, оказалось, что не только прадедушка хочет быть подальше от власти.

Генплан НИЛа изначально рисовал Веснин. Идея была такова. По высокому берегу Малой Истры нарезаны входящие в овраги участки в полгектара и гектар каждый. По плану дачи следовало обратить фасадами на променад. В результате полосу выделили, участки разбили, но никакого променада не устроили, а просто прирезали землю к участкам.

ВОРОШИЛОВСКИЙ СТРЕЛОК

Прадед был искусный и страстный охотник. Владел невероятной коллекцией немецких ружей. Подозреваю, что это еще один отголосок войны. Он любил с друзьями устроить на участке тир, вешая на деревья мишени. Уж не знаю, куда они целились, но однажды супруга одного из братьев Весниных через овраг от нас вышла присесть под кустик. Раздался выстрел, и в ту же секунду ей что-то вонзилось в зад. Решив, что это лихая семеновская пуля, дама вызвала милицию. На зов приехал молодой оперуполномоченный снимать показания, но никого кроме приличных академиков архитектуры у нас на участке не обнаружил. Он был крайне смущен и пошел снимать показания с соседей. А в это время на ближайшей даче мхатовский актер Леонидов сидел на террасе за самоваром и пил чай. На вопрос, стреляют ли у Семеновых, он, не изменив выражения лица, ответил фирменным мхатовским голосом: «Постоянно стреляют, я тут сижу, пью чай, а пули вокруг так и свистят, так и свистят…» Когда выяснилось, что это народный артист СССР, уполномоченный порвал бумаги, сел на свой мотоцикл и больше никогда не появлялся.

ПРО КОРОВУ

После войны Калинин раздал всем академикам, заслуженным и народным по корове. Стадо гнали откуда-то из Тверской области. Потом бабушка говорила, что молоко от этой коровы было дороже водки, приходилось покупать сено, платить сторожихе Марусе за уход, и та потом два раза в неделю на паровозе возила молоко в Москву. С коровами у поселковых дам появилось много новых интересных тем для разговоров. Собираясь за чашечкой чая, они теперь обсуждали не только сворованное домработницей серебро, но и молоко, у кого какой надой, у кого какая жирность…

Корова дала много поводов для сочинения баек, но всех превзошел Александр Анатольевич Ширвиндт, несколько лет назад он живо рассказывал про наш дом в какой-то телепередаче. Коснувшись войны и того времени, когда в поселке стояли немцы (на нашей террасе у них была офицерская столовая), он поведал, что корова в компании с дворовым псом, как партизаны, подались от фашистов в леса и скитались там целый месяц, даже обросли шерстью.

ПОЛЕВЫЕ И ЛЕСНЫЕ

Все дачи в поселке делятся на «полевые» и «лесные». В детстве между ними шла непримиримая вражда. Мы, лесные, были мушкетерами. Они – краснокожими. Поездка на велосипеде по «полевым» могла обернуться военными действиями. И в основном получали мушкетеры, индейцы были постарше.

Мы любили развлечения, в том числе самые невинные. В нашем переулке жил журналист, который женился на настоящей американке, и в самые мохнатые советские годы его участок был идеально выстрижен газонокосилкой. Я старался провести своих городских друзей мимо его участка, неожиданно замирал и говорил: «Т-с-с!». И в наступившей тишине по русскому лесу вдруг разносилась американская речь, а нашим глазам через дырку в заборе открывался кусок Америки с голым, как стол, газоном. Но это еще не все, у них была черная жесткошерстная такса, большая редкость по тем временам, которая понимала только по-английски и честно выполняла все команды, что приводило в неописуемый восторг моих друзей.

НИКОЛАЙ VI

У нас в семье уже пять поколений чередуются мужские имена Николай и Владимир, и, когда должна была родиться внучка, ее вплоть до рождения звали Колей, хотя все знали, что будет девочка, уже потом она стала Шурой. Я в последнее время испытываю невероятный кайф, потому что если раньше я выпендривался перед своей женой, то теперь – перед внучкой. Ей три года, и она снимает кальку со всего, что делаю я. Приходится соответствовать. Недавно вот на санках показывал ей высший пилотаж, теперь не могу разогнуться. Я люблю ей читать, но только наоборот. Например, в книжке: «Однажды теплым солнечным днем кот Леопольд устал, лег поспать…» – и там начинается про пиратов. Я читаю: «Однажды зимней холодной ночью пес Леопольд…» А она наизусть все знает, кричит: «Коля, стоп, ты все перепутал, ты забыл, да?!» И валится от хохота на пол. Еще она очень любит докторскую колбасу, и я ее часто спрашиваю за обедом: «Какой самый вкусный суп на свете?» И она хитро отвечает: «Коля, колбаса!»

САДОВЫЙ ПАВИЛЬОН

Мне кажется, мы нащупали идеальную формулу мирного сосуществования на одном участке. У нас есть большой дом, в котором собирается вся семья и ночует старшее поколение – Мила с Вокой (так мы называем отца). Домик сторожа (Марусю сменил Азамат). Наша с Олей баня, сложенная из исполинских бревен. Архитектор Скуратов пошутил однажды: «Белоусов очень ленивый. Если все нормальные люди строят баню из четырнадцати венцов, то он – из семи». И отдельный домик для детей со своей мини-кухней и ванной. Очень удобно жить тремя павильонами и встречаться за большим столом. Но раньше, когда дом был холодным, формула была другой. Мы приезжали сюда на зимние каникулы и очень весело жили вповалку, по тридцать человек в единственной относительно теплой комнате вокруг печки. Даже снимали про это фильмы. Родители недоумевали, как мы в этом холодном доме управляемся, они-то всегда посылали телеграмму из Москвы Марусе, дескать, поджигай! И она успевала к их приезду растопить печь.

В первые же каникулы, когда я вывез Ольгу знакомиться со своей архитектурной компанией, мы счищали снег с крыши и стали прыгать оттуда в сугроб. Ольга, как фигуристка, решила показать себя и прыгнула так, что перелетела через сугроб и приземлилась на дорожку. Потом она у нас долго лежала на досках. Мы ее выносили к столу, даже слепили ей из снега прижизненный памятник, и я как честный человек должен был жениться…

МИЛА И ВОКА

Родители всегда были очень красивой парой. Мамины послевоенные фотографии до сих пор поражают воображение… Помню, пришли к нам как-то газовщики менять трубы. Мать их спрашивает: «Сколько стоит старую трубу убрать?» Они: «Дорого, хозяйка, двадцать пять рублей». Она: «Сколько?????!!!!» Выдергивает эту трубу из стены одним махом и гонит ею мужиков сначала по квартире, а потом вниз по лестнице. Вот это Мила. Она у нас – королева-мать. Красавица, не стала старушкой, хотя 1925 года рождения. До сих пор шьет себе наряды, летние платья. Лучший подарок – бусы. Она из тех женщин, которые собой красят вещи, а не наоборот. Это и есть природная красота, стать.

Папа был вице-президентом Союза архитекторов СССР, представлял нашу страну на международной арене. При этом он умудрялся везде покататься на горных лыжах и понырять, а потом стал директором института по градостроительству. Помню фотографию семидесятых годов. Стоит на ступеньках института делегация американских градостроителей, и самый американский американец среди них папа. У него самая белая рубашка, самая ослепительная улыбка и галстук.

Его предки Белоусовы принадлежали к очень знатному роду, но во время стрелецкого бунта встали на сторону Софьи. Петр мужчин казнил, а женщин с младенцами сослал в Сибирь, лишив всего (папа шутит, что Белоусовы всегда были на стороне женщин). В середине XIX века они вернулись в Москву, держали мучную и рыбную лавки. А дедушкин отец уже был почетным гражданином Москвы и председателем Первого крестьянского банка. Все братья деда получали образование в Швейцарии. Один из них даже открыл колебательную реакцию, которая легла в основу органической химии, потом ее доработал ученик (реакция Белоусова–Жаботинского).

У отца потрясающее чувство юмора. Представьте, дача, восьмое мая, папа разливает водку по маленьким рюмочкам. Женщины начинают ворчать, что впереди еще все майские, может, стоит притормозить? Вока, очень спокойно продолжая наполнять рюмки, на это отвечает: «Да, в последнее время в прессе много пишут о вреде алкоголя. Вот я и подумал, надо прекращать… читать эту прессу». Но главная его черта – деликатность… Вообще, в нашей семье никто ни на кого не повышает голоса. Никто никого не воспитывает, не ставит запретов, все просто дружат… Я сейчас подумал, может, это и есть воспитание?!

…В этот момент Колина жена Оля не выдержала. Я все ждала, когда это произойдет. До сих пор она как скромный человек отказывалась себя выпячивать, но тут наконец-то заговорила.

ПЕРЕСТРОЙКА

ОЛЬГА БЕЛОУСОВА: Дача – это Родина. Для Милы с Вокой, для нас, сына, внучки. Это уже шестое поколение, живущее здесь. Поэтому я так боялась браться за ремонт, боялась вспугнуть дух места. Но утеплить дом, не разрушив сложившийся в нем мир, невозможно. В этом и состояла сложность задачи, чтобы всем угодить. Но Вока и Мила были на редкость хорошими заказчиками. Со всем соглашались. Все им было так.

Начали с того, что проложили стены изнутри утеплителем, обили досками, как могли, утеплили полы, крышу, замкнули фундамент, чтобы оттуда не дуло. Сделали коробочку. И просто покрасили ее корректными красками. Бюджетно и быстро. Шесть месяцев с начала ремонта до того момента, как в доме уже стояли цветы, висели все картинки, полотенца и халаты, можно было перерезать ленточку. Собственно, мы так и сделали. Разожгли камин, свечи, привезли родителей на дачу. Уезжая через полгода, они сказали: «Дети, спасибо вам, вы подарили нам весну и осень на даче!»

Что касается террасы, это была кропотливая реставрация. Я брала фрагмент обшивки провисшего потолка и отправлялась с ним за краской, и подбирала ультрамарин один в один. И когда Шура Ширвиндт приехал и увидел террасу после ремонта, он не сообразил, что работы уже завершены. Это было лучшей похвалой. Всем казалось, что на нашей родной даче ничего не изменилось, хотя на самом деле поменялось все.

Мы добавили шкафы. Какие-то вещи выкинули, другие отреставрировали, обили, но правильными тканями, которые могли быть из той жизни. Несколько дизайнерских артефактов перемешали с родными. Повесили старые фотографии, которые создают дух родового гнезда, чертежи, Володины работы, Вокины, Наташины (она очень хорошая художница). Какие-то вещи делались на наших глазах. Например, Катя Уткина рисовала прямо на Володином дне рождения. В одной руке бокал вина, в другой – тушь. Эти рулончики она подарила имениннику, а мы их потом обрамили и повесили. Непонятно было, что делать с расписанным вручную камином. Каждый сюжет по отдельности был милым, но в целом сооружение напоминало нарядный сундук с виньетками и никак не вписалось бы в новую обстановку. Для меня жизнь на даче – это жизнь вокруг камина. А как можно сидеть у нелюбимого камина? Мы с Колей взяли краску, пигменты и целый день мешали, спорили, снова мешали, и для нас это было возвращением в молодость, потому что я давно ничего вручную не замешивала. И когда уже ближе к ночи я наконец нащупала нужный цвет, не смогла удержаться и стала красить. Тут пришла сонная Шура, взяла кисточку и присоединилась ко мне, потом прибежали дети с вином. И пока мы не закончили, пока не проступила чистая и ясная архитектурная форма, не успокоились.

Это отличный пример того, что работа архитектора – создать пространство, а работа декоратора – заставить его работать. И я этим занимаюсь уже восемнадцать лет, хотя по образованию филолог. Сначала делала свои дома, потом помогала друзьям, и это постепенно стало делом жизни. Думаю, все было предопределено. Я всегда рисовала, носила с помойки мебель, сама ее красила, скребла. Прежде чем что-то выбросить, друзья обычно звонят: «Мы тебе везем мебель или сразу на свалку?»

Я люблю, когда в доме много искусства, люблю интерьеры интеллигентные, пожившие. Люблю шерстяные костюмные ткани, лен. Могу пустить на обивку скатерть или старое платье. Я делаю дома как для себя, и люди это ценят. Коля говорит: «Ты рассказываешь свои интерьеры, ты сказочница, а поскольку вначале было слово, то все ведутся».

ПЕРВАЯ ЗИМОВКА

В этом году у нас была первая настоящая зимовка на даче. Новогодние праздники с пирогами, глинтвейном, который Коля варит мастерски, сидением на холодной террасе в пледах, обязательным портвейном, историями у камина. Мы впервые ощутили, что такое большой теплый дом, друзья, санки, горки... Дорожки сада впервые были расчищены для двоих, чтобы Мила с Вокой могли гулять под ручку и друг друга поддерживать. Вот это, пожалуй, было самое трогательное, и ради этого стоило постараться.С