Козырное место

Фото: Татьяна Панова и Алексей Красновский

Само его имя уже ассоциируется с бетоном, а объекты – с жесткостью, брутальностью и бескомпромиссностью в архитектуре. Но в собственной квартире ему пришлось пойти на многие уступки, хотя бы потому, что на пятидесяти двух метрах он не только живет, но и работает.

Р-а-а-а-з – на черный полированный бетон столешницы белой горкой сыплется мука. Два – в маленький кратер на вершине разбиваются перепелиные яйца. Три – сильные руки начинают месить тесто. Архитектор Алексей Козырь, известный своей любовью к брутальным материалам, готовит пельмени на кухне из черной стали и бетона. Его небольшая квартира под крышей сталинского дома на Тверской сегодня превратилась в кулинарную студию.

Пока мы обсуждаем преимущества высокого стола и железных шкафчиков, Козырь раскатывает на своем любимом кухонном «острове» тончайшие лоскуты теста и нарезает их кружками для пельменей. Причем из расчета на взвод солдат. У него всегда так, привык на работе мыслить масштабно. Суп буйабес варит не иначе как в чане с целой акваторией морских гадов, а хорошо спланированную кухню определяет по тому, умещается ли на плите ведро с раками.

Когда несколько лет назад Козырь увлекся кулинарией, он первым делом накупил себе огромных ножей и окончательно стал похож на сумасшедшего профессора. Вот одним из этих тесаков он и рубит сейчас в мелкую крошку белого амура, форель и зелень для начинки (фарш признает только рубленый). При этом повар зловеще скалится, его пиратская серьга горит, а тесак сверкает, но нас не проведешь: мы-то знаем, что добрее и мягче человека на свете нет. Лучше всех это известно маленькому Алексею Алексеевичу, который вьет из отца веревки, бегает вокруг стола кругами и норовит что-нибудь оттуда стянуть. За ним едва поспевает Вика, жена Козыря. Тут же происходит съемка. Тут же кто-то что-то чертит, но пространство так хорошо спланировано, что на тридцати метрах, оставшихся от офиса, никому не тесно. Вообще-то эта квартира у них не единственная, поблизости есть еще одна – семья живет на два дома. Но, разумеется, когда пару лет назад за стенкой под скатом крыши обнаружилась дополнительная площадь, Козырь от нее отказываться не стал, сделал там спальню с верхним светом и нарек комнатой отдыха. Когда же в счастливо найденном объеме обнаружился еще один клад, окно-бойница на Тверскую, он на радостях купил в Измайлове для окошка настоящий морской иллюминатор. В планах – присоединение мансарды, но и в нынешнем объеме все устроено очень удобно. Козырь считает, что благодаря дверям. Это его новый фетиш. Он твердит: «Хватит! Никаких студий, опен-спейсов! Только двери. Только изоляция. Сейчас делаю ремонт в квартире старшего сына, так я там на сорока двух метрах уже шесть дверей поставил. Все обдверил». Вот это «обдверил» для него типично, любит придумывать новые слова. «А ведь когда-то я сам эти двери снимал, – продолжает он, – зачем, спрашивается?! Но некоторые вещи начинаешь понимать только с возрастом. Я вообще считаю, что хороший архитектор не может быть молодым. Если бы я был заказчиком, никогда тридцатипятилетнему архитектору дом бы не заказал. Что он понимает в жизни? А вот пожившему лет шестьдесят–шестьдесят пять – пожалуйста. Это мудрый человек, как Петер Цумтор, который свое первое здание построил чуть ли не в пятьдесят восемь, а до этого кем только не был: и столяром, и реставратором».

С начинкой покончено, и опасный тесак отправляется в мойку. «А представь, если помимо архитектора еще и заказчик молодой. И тоже без житейского опыта, и что они с ним наваяют? Через пять лет все придется перестраивать. Я понимаю, молодые что-то острее и тоньше чувствуют, у них еще нет груза, придавливающего к земле, но какие-то вещи начинаешь под правильным углом только с возрастом видеть.

Кстати, поездка в Швейцарию к Цумтору произвела на меня очень сильное впечатление. Просто мозг взорвала. В его доме, например, настолько все бетонное, что даже мрамор найден под бетон, даже шторы висят бархатные как бетонные. Я никогда раньше не был в таких лаконичных, простых и выразительных пространствах». Забавно, что при этом жена Цумтора бетон ненавидит, он для нее даже отдельно деревянный дом какой-то построил.

Фото: Татьяна Панова и Алексей Красновский

«Вообще, чем я дольше живу, тем острее ощущаю, как мало знаю, хоть опять иди учись. С удовольствием прошел бы сейчас курс истории искусств и архитектуры. А еще я полюбил советоваться. Если раньше был в принятии решений бесшабашным, бескомпромиссным, то теперь копаюсь, сомневаюсь и со всеми советуюсь: с сантехниками, с продавцами на строительном рынке. Прихожу туда как человек с улицы и получаю массу интересной информации. Бывает, спросишь у человека совета и что-то такое услышишь, что на поверхности лежало, а ты не замечал. С какого-то такого ракурса посмотришь, который тебе даже не приходил в голову. Главный аттракцион для меня, конечно, строительный рынок в Строгине. Люблю походить там, с людьми поговорить, в каких-нибудь болтиках покопаться… У меня это называется «съездить за хомутиками».

Фото: Татьяна Панова и Алексей Красновский

Съездить за хомутиками?! И это говорит звездный архитектор, за каждый объект которого дерется профессиональная пресса. Человек, имя которого ассоциируется с крашеным в массе бетоном, с мужественной, бескомпромиссной архитектурой. Такой вот скромник. Он даже преподавать в МАРХИ не смог, потому что был не в состоянии навязывать кому-то свое мнение. А еще Козырь – изобретатель, обладатель четырех патентов и автор несметного количества незапатентованных придумок, которыми он буквально нашпиговывает дома, квартиры и офисы своих заказчиков, чтобы не заскучать в долгий период стройки. Его кровати скрываются под деревянными мостиками, огромные камины весом в несколько тонн крутятся вокруг своей оси, ванны прячутся в аквариумах, а аквариумы парят в воздухе на уровне второго этажа, да еще светят в придачу. Правда, это не мешает называть его объекты холодными и мрачными. Но он не обижается, наоборот, смеется, когда его дом-магнитофон называют гробом с музыкой.

Вообще изобретательская жилка сидит в Козыре давным-давно, класса с пятого: «Был такой польский журнал «Малый моделяж» с выкройками танков и самолетов. Я все отслеживал, клеил, а потом даже письмо на завод «Кругозор» написал, дескать, нет ли еще чего новенького, потому как уже переклеил все ваши модели. Очень был тогда увлечен малым моделяжем. А еще мы любили ходить в походы по огромным подвалам под высоткой на Баррикадной. Все мои одноклассники жили в этой высотке, помню, мы к Нинке Кибрик туда ходили, внучке художника Кибрика. Сам я с Новинского бульвара и люблю эти места: Поварскую, Белорусскую, Кудринскую. Мы, когда с уроков убегали, шли сначала в кинотеатр «Пламя», а потом в эти подвалы. Там склады магазинов размещались. Весь парк на Кудринской стоит на стилобате высотки. По легенде, конца этим подвалам нет, и действительно, мы заходили в ворота у «Пламени» и шли под землей бесконечно долго, пока нас не ловили и не выводили вон. Еще в зоопарк ходили к слону и бомбоубежища исследовали рядом с Патриками. Сейчас их уже завалили, а тогда чуть ли не в каждом дворе было бомбоубежище. Думаю, что моя любовь к сталинской архитектуре родом из того времени. Она мне кажется очень московской. Ведь Москва в том виде, в котором мы ее знаем, все-таки Сталиным сформировалась. Все эти проспекты, парки. Вообще Сталин и Гитлер были самыми мощными архитекторами в истории. Ведь диктатор, как и архитектор, задает систему координат, в которой потом предстоит жить людям. Но в то время я про такие вещи не думал, а все больше самолетами интересовался…»

Фото: Татьяна Панова и Алексей Красновский

Сейчас у Козыря другие увлечения. Мы с ним состоим в одном элитарном «сосисочном» клубе. Каждую субботу отправляемся на вернисаж в Измайлово на антикварную улочку и примыкающие к ней блошиные ряды и галереи. Мир азарта, страстей, счастливых находок. Козырь считает, что это наш московский ответ одесскому Привозу. Красивые вещи, которые приятно откапывать, а потом дарить им новую жизнь, и яркие характеры, за которыми интересно наблюдать: шумные веселые торговки со старыми журналами мод, их маленькие и юркие мужья-подкаблучники, прожженные барыги, интеллигенты-ботаники, продающие порой вещь дешевле, чем купили. Искатели сокровищ тоже делятся на множество типов и подтипов, и у каждого свой путь, своя манера торговаться, каждый сам знает, как поймать синюю птицу за хвост. Кто-то приходит затемно, выискивает «драгоценности» и хватает их с пылу с жару. У нас же другой подход, мы приезжаем к концу рыночного дня, когда порядком подгулявшие продавцы начинают заворачивать свой хрупкий товар в газеты и готовы отдать вещь за полцены, лишь бы не тащить ее назад. Но есть для нас на этом празднике выходного дня еще один притягательный магнит. Мы с радостью оставляем туристам шашлык в зоне матрешек, а сами как истинные ценители прекрасного идем туда, где антикварная аллея делает поворот. Там, в маленьком ларьке, незаметном для человека непосвященного, подают самые нежные в мире сосиски (или так кажется зимой при минус двадцати) и божественные малосольные огурцы. Поэтому даже если в какой-то день «звезда покупателя для нас не восходит» (определение Козыря), то уж удовольствие от «сосисочного» клуба мы получаем всегда.

В последний раз звезда покупателя Козыря взошла очень ярко, когда он нашел антантовские снаряды восемнадцатого года, да еще вместе с ящиком. Это настоящий объект современного искусства, скульптура. Только какой-нибудь надписи флуоресцентными красками не хватает. Козырь утверждает, что у него тяги к накопительству нет, захламления не происходит. Важно не иметь, а найти отличную вещь, в этом состоит удовольствие, а потом ее уже можно дарить.

Помимо вещей с блошиных рынков у Козыря дома много искусства. В основном это работы друзей-художников, Константина Батынкова, Александра Пономарева, Владимира Наседкина – тех, чьи выставки он успел организовать за год существования своей галереи на «Винзаводе» (был и такой этап в его жизни), тех, кого он часто привлекает к проектированию: «У них нет такой замыленности, зашоренности, как у архитекторов: «А как это сделать? А сколько это будет стоить?..» Сделать можно все, так зачем себя сразу ограничивать? Они свободнее архитекторов, у них сильное творческое начало, и они меня сильно подпитывают в этом плане».

Кстати, мне кажется, не только работы в рамах, но и некоторые поверхности в этом доме уже постепенно тоже переходят в формат живописи и графики. Например, железная столешница кухонного фронта или гранитные плиты кухонного фартука. Козырь со мной согласен: «Я всегда любил «честные» материалы, но сейчас уже совсем в каменный век скатываюсь. Мне нравится наблюдать, как происходит коррозия металла там, где поврежден лак, ржавчина ведь очень красивая. Нравится видеть, как расползаются следы от масла на камне. Кухня такое место, которое предполагает чистоту, а меня, наоборот, жирность и ржавость возбуждают. Следы деятельности нравятся, ощущение жизни при общей аскетичности высказывания. Допотопно-архаическое формообразование. В общем, активно боремся с дизайном».

Говоря об архаике, Козырь не перестает раскладывать шарики начинки по кружкам теста, но, увидев толстую гладкую ворону за окном, неожиданно переключается: «Вот кто главный архитектор! Лет семь назад я вышел покурить на балкон и случайно бросил взгляд вниз на пожарную лестницу. Прямо подо мной красовалось воронье гнездо с кладкой. Но какое! Это был явно плод работы архитектора-урбаниста: геометрически правильный круг, свитый из арматуры, металлической проволоки, туда была вплетена такелажная лента, какие-то железяки. Основательное такое гнездо, полметра в диаметре. Я все гадал, как она его вила? Лапами? Клювом? Какую технологию использовала? Помогал ли ей кто? В гнезде было штук шесть очень красивых нефритовых яиц. Потом и сама хозяйка объявилась. Ворона-урбанистка. И мы начали ее кормить, с ней дружить. Назвали Инессой. Потом муж ее прилетел, неухоженный, в грязных подштанниках. А Инесса – большая аккуратистка. В гнезде всегда чисто. За детьми прибирает. Мы, кстати, весь этот процесс выкармливания птенцов сняли на камеру. И даже пытались в нем участвовать, кидали еду сверху прямо в открытые розовые ромбы-рты. Но Инесса этим была крайне недовольна. Предпочитала сама прилетать за едой, но брала ровно столько, сколько ей было нужно, остальное прятала под карнизами соседних домов. Сейчас тусовка разрослась, уже несколько поколений ее детей у нас каждый день столуются. Это мои домашние животные и соавторы. Вдохновившись Инессиным гнездом, мы с Ильей Бабаком даже сделали несколько проектов. Например, модель вселенной для выставки Аввакумова «РодДом». Взяли фотографию гнезда, снятую в плане, и по слоям ее на стекле разложили, сделали подсветку, получилась вселенная. Кстати, я считаю, что балкон в городе – вещь необходимая, даже в нашем климате. Мне важно это промежуточное состояние. Ты и внутри, и снаружи. И на улице, и назад можешь зайти. Где бы я свою ворону кормил? Куда бы она прилетала? Нужен хотя бы французский балкон. Не обязательно как у меня. Это шик. Ну хоть чтобы просто двери открывались и были поручни и чтобы шторы развевались.

А все остальное мне, в сущности, неважно. Конечно, лучше, когда интерьер не противоречит фасаду. В сталинском доме глупо будет смотреться готический интерьер или средиземноморский. Зато современные элементы могут присутствовать в виде вставок. И стоит сразу заложить систему хранения побольше. Я считаю, все надо ушкафить. Еще я ниши обожаю. Сначала делаю нишку, а потом все в нее прячу: шкафчики, диванчики, унитазики. Такое нишелюбие у меня. Мою спальню тоже можно нишей назвать.

Среда важна, но все-таки не только в ней дело. Мне кажется, психологический комфорт от других вещей зависит. Например, в нашей второй квартире низкие потолки, зато там дворничиха Валя, которая помнит Вику с младенчества. Она недавно нас у лифта поймала и подарила носки и тапочки, связанные своими руками. Да, низкие потолки, но дворник тебе в другом месте не подарит тапочки вязаные и разноцветные. В советское время эта Валя брала все призы: лучший подъезд, лучший двор. Какие-то композиции из гномов, из грибов постоянно создает, какие-то рога золотые вешает (их сейчас украли). Некрасиво, но душевно. Это тоже честность.

Еще одну вещь я понял с возрастом. Много современной архитектуры – это ужасно, чудовищно. Я это остро почувствовал в Берлине. Сами по себе объекты очень качественные, но пространство холодное и нежилое, хочется оттуда убежать за дерево, под урну, в хрущобу. Я понимаю, что все грамотно, из хороших материалов, все удобно, эргономично, но не греет. Вот так же и у нас на Лесной улице, ужас, ужас при всем уважении. Я люблю, когда старое, старое, а потом вдруг раз – и новое. Оно может быть и кричащим, как Бобур в Париже, а может быть и средовым, деликатным, но при этом остроумно сделанным. Без хамства, без лишнего эпатажа».

Пельмени готовы. Но больше похожи на что-то экзотическое, не пельменное. Все ждут на низком старте с вилками в руках. Пока еще рот свободен, я спешу спросить, какой сюрприз Козырь готовит нам в будущем. Квартиру в высотке, которая сейчас на подходе, я сегодня уже видела, там магическим образом сорок пять метров увеличились до восьмидесяти. Но как насчет крупных объектов? Он говорит: «Я сейчас проектирую завернутый в алюминий дом. Такой призрак Николиной Горы, как Дом на холме Фолкнера. Мы хотим его снабдить фотоэлементом, реагирующим на машину, чтобы на втором этаже в слуховом окне загоралась лампочка. Как будто дом-призрак радуется, что приехала хозяйка!» Я тоже радуюсь, что ничего не меняется и дом для Козыря – по-прежнему аттракцион, как это было в момент нашего знакомства пятнадцать лет назад, когда он прославился (в составе «Арх-Ч») «самолетной» квартирой, напичканной обломками винтов и крыльев. Он сказал однажды: «В моей архитектуре нет ничего серьезного, кроме веса. Я тут как-то сочинил туалет, а он потянул на пятнадцать тонн. И так всегда: что ни придумаю, все не меньше трех тонн…»С