В Париже как дома

Иду я от «Комеди Франсез» (он же «дом Мольера») к Гранд-опера по широкой улице Оперы. Сворачиваю направо на улицу Святой Анны. Самый центр французской столицы, самый обеденный полдень. И что же я там вижу? Вы думаете, брассери, круассантери, кафе, чайный салон, где парижан обслуживают garçons в белых передниках? Бар-табак, откуда доносятся звуки аккордеона? Не тут-то было!

Кругом – иероглифы на повешенных у дверей тряпках. На стенах объявления без единого французского слова. Такова Святая Анна, маленькая Япония в центре Парижа.

Говорят, что в шестидесятых здесь было царство гей-клубов, но потом геи откочевали в Марэ, и, поскольку свято место пусто не бывает, нашу ближнюю Анну занял дальний восток. Точки вдоль улицы все сплошь азиатские: под номером тридцать два – Higuma, дом тридцать семь – Sapporo, чуть дальше, тридцать девять, – Kunitoraya, и Happa Tei в доме шестьдесят четыре. Никто из них не притворяется ни французским рестораном с индокитайским акцентом, ни даже новиковской «Японой мамой»: тут все аутентично быстро, дешево, жирно и вкусно. Рамен, удон, тэмпура, соба и всяческий дельневосточный фастфуд. На вкус – почти как в лавочках вокруг рыбного рынка в Токио.

Но это вам не Токио, это – Первый округ, самый центр Парижа. И не Пекин. У китайцев свои точки. Например, на соседской улице Монтабор – целое заведение, куда приезжают автобусы с туристами. Китайцы зайдут внутрь, быстро поедят из мисочек, выйдут, рассядутся по автобусам и уедут – кто в Лувр, кто к Эйфелевой башне. А им на смену подвалят новые автобусы и новые китайцы. Место без особых примет. Никому постороннему не придет в голову туда зайти, так неаппетитно это выглядит.

Японские родственники со Святой Анны более приятны и гостеприимны. В их очередях мешаются все расы: монголоиды, европеоиды и негроиды со всех концов города света. Не нравится вам японщина? Можно отправиться в Восемнадцатый округ, который ласково называют «Багдадом», и пообедать в кафе Chez Omar (не Homard, а именно Омар – и отнюдь не Хайям) или, скажем, в Тринадцатый, который давно называется чайна-тауном за то, что никто не знает, сколько там живет китайцев. Говорят, что документы там передаются от поколения к поколению – все равно все на одно лицо, и полиция разобраться не в силах, – а умерших хоронят прямо на кухнях бесчисленных китайских забегаловок. Когда я рассказал об этом знакомому французскому китайцу, он ничуть не обиделся, а с таинственным видом покачал головой, ну точно как андерсеновский фарфоровый болванчик, который был у маленькой пастушки дедушкой. Он сказал: «Вы не понимаете, что мы и есть сейчас французы».

Мой пожилой сосед-араб приехал пятнадцать лет назад из Алжира. Красивый седой господин, отец семейства. Мы разговорились, когда в его кафе я листал книгу с фотографиями алжирской войны. «Вы рождены в Алжире?» – спросил я его утвердительно. «Ничуть, – ответил он, – мои дети родились в Алжире, а я родился во Франции». И напомнил мне, что Алжир стал Францией раньше, чем стала французской, например, Савойя.

Кто может назвать моего соседа иммигрантом и лишить права на кускус в Chez Omar? Едва ли не половина нынешнего правительства – дети «понаехавших», и никого это во Франции не удивляет. Удивляет это нас, русских, которые ожидали увидеть совершенно другую идиллическую Францию, населенную Дюпонами, а не Омарами. «Не Франция, а французский халифат, – говорят они мне презрительно. – Старушка-Европа деградирует, она стала черной, желтой, арабской. Мы уж навели бы тут порядок».

– Вы, русские, типичные расисты, – отвечает им моя знакомая умная француженка, много лет работавшая в Москве. Она живет в не самом белом районе и жалуется иногда на соседей: шумны, неопрятны, подторговывают чем не надо, но ее социалистические идеалы это никак не подтачивает. На неполиткорректных нас она смотрит с некоторым удивлением. Об иммигрантском засилье здесь вопиет лишь «Национальный фронт» семьи Ле Пен, кстати, поднявшийся на выборах до небывалых шестнадцати процентов, да первый секретарь саркозистской партии UMP Жан-Франсуа Копе, который в расчете на чужие проценты говорит об опасности «антибелого расизма».

Последний плакат «Национального фронта» с девушкой, раскрашенной в цвета национального флага и кричащей «Мы у себя дома!», наделал шума. Оказалось, девушка – русская, по имени Даша. Живет в Санкт-Петербурге. Французского не знает. Французы над этим посмеиваются, я – ничуть. Я точно знаю, что Даша не притворяется, говорит, что думает. Если бы во Францию понаехало разом множество русских (как это случилось после революции), они бы хором проголосовали за «Национальный фронт». И если бы «Национальный фронт» победил, их, разу­меется, выставили бы из Франции – не в первую, так в третью очередь.

Французы не фаталисты, но они лучше нас понимают состояние дел. Можно сколько угодно жалеть «милую Францию» и говорить, что, мол, понаехали, но нет возможности изменить ход событий. Началось новое великое переселение народов, и бороться с ним так же плодо­творно, как выступать в парламенте против наступления нового ледникового периода. Какой Рим мог устоять перед варварами, если сам в конце концов состоял на две трети из тех же варваров?

Но нет худа без добра – можно съесть собу на Святой Анне. И сказать себе, что Париж никогда уже не будет таким, каким мы его представляли. И вывести из этого собственную мораль. Не то беда, что парижане, забыв про круассаны, ломятся в азиатские едальни. Подумайте лучше, что в Париже пока нет ни одной русской улицы с русскими ресторанами, куда стояли бы очереди. Вот это беда, вот это стыдно, сограждане.С

Автор — парижский корреспондент ИД «Коммерсант»