Квартирный вопрос в Париже

Я ищу вторую за свою жизнь парижскую квартиру. Процесс запущен – и я обнаруживаю, что запущен он не только у меня.

Целый год я прожил в дивном месте, на улице Камбон, что в Первом округе, напротив польской церкви. Это не просто адрес, это The Adresse. Когда я сообщаю его знакомым французам, они поднимают брови и говорят что-то вроде «да, Камбон, о, Камбон». И вспоминают Коко Шанель, которая жила здесь, деля время между своей квартирой и номером в отеле «Ритц», который своим не слишком красивым задом выходит на мою улицу.

Подразумевается, что я большой сноб и любитель роскоши, раз не могу квартировать, как нормальные понаехавшие, в развеселом Восемнадцатом округе, а только в Первом, у ограды Тюильри, в двух шагах от Лувра. И что квартиру эту я искал и выбирал исключительно ради адреса на визитной карточке.

Я никого не хочу разочаровывать. Лучше считаться пройдохой, чем дураком. В таких случаях я покорно соглашаюсь и говорю, что Мадемуазель – моя старая подруга, что Тюильри навевает на меня поэтическое настроение и что я должен ходить в Лувр не реже, чем я хожу в душ, потому что это меня делает чище. Но вам я признаюсь. На самом деле квартиру на Камбон я выбрал методом исключения. Она мила, но не всем удобна и уж совсем не дешева – просто все виданные мною другие были заведомо хуже.

Мне предлагали и тихий нуворишский Шестнадцатый, и староденежный Седьмой, но эти предложения я не мог принять всерьез. Либо это были старые клоповники (о таких в московских объявлениях деликатно пишут «требует ремонта»), либо были изукрашены для сдачи сумасшедшим дизайнером, любителем красных кухонных шкафов и ­ультрамариновой плитки в сортирах. И даже если квартира сохранилась в неприкосновенности после двух мировых войн, студенческих бунтов и атаки смелого колориста, она была пропитана какой-то ужасной тоской, копившейся здесь долгие годы.

Я помню квартиру в Седьмом. Всем бы хороша. Но находилась на шестом этаже, и я лез к ней по крутой лестнице, а риелторша, упираясь мне в спину, приговаривала, что вместе с договором аренды я получу и ключ к лифту, потому что многие на этой лестничной клетке за лифт не платят, вот и ходят ногами. Я, честно сказать, не хотел таких соседей, жадных и одновременно сильных и выносливых, вот и предпочел мою милую квартирку на собственной дворовой лестнице на втором, то есть, по французскому исчислению, первом этаже.

Мне она очень нравилась – до тех пор пока я не почувствовал, что жизнь моя изменилась, вероятно, к лучшему, и ей будет точнее соответствовать какая-нибудь новая оболочка. В мыслях моих рисовались высокие окна с французскими балконами, виды на Эйфелеву башню и эспланаду Дома инвалидов. И непременно в старом доме. Уже из этого ясно, что, прожив в городе год, я оставался натуральным туристом. Риелторы мгновенно понимали, с кем имеют дело, – и не только по акценту. Серьезный француз искал бы квартиру в новом доме с горячей водой, которую не надо греть за отдельные деньги, с гаражом, который не надо искать, и с подвалом, который, как говорится здесь в объявлениях о сдаче квартир, «дополняет это сокровище».

Удивительно, но цена квартиры зависит не только от парадных покоев, но и от этой темной норы, маленького бункера в цокольном этаже. Подвал, или «кав», – один из главных элементов парижского жилья. Это комнатка, в которой можно хранить всю ту полезную дрянь, которую в Москве в советское время держали на балконах и лоджиях. «Кав» бывает благоустроенным и забетонированным, как бункер Атлантического вала (тогда в нем можно встретить все что угодно, даже студию звукозаписи), бывает с утоптанным полом, как в партизанской землянке, в котором можно встретить кого угодно – даже мудрую домовую крысу.

В старых домах к квартире кроме «кава» прилагались еще и chambre de bonne, комнаты прислуги под крышей. Но теперь из этих комнаток прислуги делают парижские студии и продают их жадным до экзотики иностранцам, предполагающим, что там место «намоленное» и жил какой-нибудь непризнанный гений-гашишист, а не богобоязненная португальская нянька.

Еще в квартирах страшно ценится вид из окна. Не то чтобы на Лувр, а просто на белый свет. Это называется vue dégagée – «открытый вид», и что бы за «вю» там ни открывался, хоть на набережную Сены, хоть на крышу супермаркета, главное, что он «дегаже». Это означает, что в комнате у вас будет дневной свет, а не отсвет люстры соседей напротив. А может повезти настолько, что в квартире окажется хотя бы маленький, но балкончик. Это уже роскошь. Балкончики как раз ухожены, и на них непременно втиснут столик с двумя стульями. Они заменяют террасу кафе, здесь можно сидеть и болтать. И главное, невозбранно курить. Но попробуй такое найди.

Мне нужен самый сложный вариант из возможных – квартира на одного и в центре. При таких запросах вас воспринимают либо в качестве несчастного employé, рядового солдата мирового люкса с Вандомской площади, готового на любой, самый убогий вариант, лишь бы сэкономить на поездках из пригорода. Либо в качестве богатого бездельника, приехавшего в Париж пошвыряться деньгами.

А главное, хозяина и жильца разделяет страшное взаимное недоверие. Казалось бы, цель у нас общая, его задача – квартиру сдать, моя задача – ее же снять, и ничто не мешает нам на этой почве объединить усилия. На самом деле законы настолько трактуются в мою пользу – здесь они все в пользу неимущих, что квартирные хозяева, опасаясь участи зайца из лубяной избушки, всячески пытаются от меня застраховаться.

На просмотры квартир здесь принято ходить с подробнейшим досье, наполненным справками и копиями документов с младенческого возраста. Эти документы передаются хозяину, который делает свой выбор, руководствуясь иногда разумом, но, по многочисленным отказам судя, иногда и чувствами.

Мало того что мне не сдадут квартиру, цена которой превышает треть моей зарплаты, они еще могут попросить, например, заморозить на моем банковском счете годовую или полугодовую аренду. Или принести поручительство какого-нибудь достойного члена общества, готового в случае моих затруднений прийти на помощь – не мне, но хозяину.

При том что зарплата в шесть тысяч евро считается очень большой, трудно понять, как парижане оплачивают свои квартиры без помощи Всемирного банка. Но в конечном итоге это повод для гордости. Я – столп парижской экономики. На мне зиждется общество. Мне предстоит компенсировать низкие зарплаты и социальную уравниловку, потому что настоящий француз на зарплату не живет. Он живет на ренту, на доходы с того, что прабабушка оставляла бабушке, на сдачу своих квартир и охотничьих угодий. Добыча в этих угодьях – я. Поэто­му меня надо пощупать, нагулял ли я достаточный жирок и покрылся ли пухом, чтобы меня общипать.

Вчера смотрел на пришвартованные у набережных баржи. Но не потому, что я решил, как Пятачок, убежать из дома и стать моряком. Это тоже квартиры, и они тоже сдаются. Тут тебе и балкон, и река, и vue dégagée, и подвал в трюме. Да еще и возможность менять адрес хоть пять раз в год – пока не пойдешь ко дну под грузом впечатлений.С

Автор – парижский корреспондент ИД «Коммерсант»