Сезон надежды

*

«Семнадцать миллионов слева. Во­сем­надцать миллионов в глубине зала. Месье, вы не хотите дать девятнадцать миллионов? Ну не сожалейте потом», – говорил аукционист. Все тысяча двести сидячих мест были заняты крупнейшими коллекционерами искусства со всех концов света (многим пришлось следить за аукционом стоя). Одни нервно теребили страницы ­десятикилограммового каталога, другие грызли кончики карандашей. В огромном зале Grand Palais проходил аукцион по продаже ­уникальной коллекции предметов искусства Ива Сен-Лорана, которую знаменитый кутюрье и его компаньон Пьер Берже собирали в течение полувека. После ­смерти Сен-Лорана Берже решил выставить коллекцию на благотворительные торги: всего более семисот тридцати картин, рисунков, скульптур, ­дизайнерской мебели, ковров и изделий из эмали (все, кроме самого первого ­экспоната их коллекции – деревянной африканской скульптуры «Птица сенуфо»). «Двадцать четыре миллиона за Модильяни!» Аукционист бьет молотком. Публика взрывает­ся ­аплодисментами. «Это просто невероятно! Модильяни еще никогда столько не стоил», – говорила рядом старушка в норковой шубе и с бриллиантами в ушах. Казалось, нервы у нее могут этого не выдержать, да и не только у нее. За три дня торгов был установлен ­новый мировой рекорд продажи частной коллекции – триста семьдесят четыре миллиона евро. Картина Анри Матисса «Нар­циссы и скатерть в синих и розовых тонах», оцененная сначала в двенадцать-восемнадцать миллионов евро, ушла за тридцать шесть миллионов.

Продажи современной русской фотографии, конечно, не могут ­похвастаться сравнимыми цифрами, зато в ­последнее время показывают скромный, но уверен­ный рост – в ­основном благодаря крошечной, но уютной галерее Russian Tea Room, кото­рая открыла ­выставку русских фотографов «Посмотри мне в глаза». Большинство посетителей экспозиции составили не чуждые фотографии люди – молодые фотографы, свободные художники, коллекционеры и русские друзья хозяйки галереи Лизы Фетисовой. Из своего третьего района в девятый пешком доковылял первый фоторедактор агентства Magnum Джон Моррис, которому около девяноста лет, и остался доволен увиденным.

Галерея Russian Tea Room занимается продвижением современной русской фотографии. Фетисова работает с десятком фотографов, часть из которых (Сергей Максимишин или Олег Ду, например) уже имеет репутацию. Другим же, как Даше Ястребовой, еще нет двадцати, и их мало кто знает. На работы Ястребовой Фетисова наткнулась в интернете полтора года назад и с тех пор продает ее фотографии в Париже. «К Дашиным фотографиям публика проявляет интерес, – говорит Фетисова. – Но пока они плохо продаются. За все это время ушла только одна фотография. Вообще покупатели здесь капризные».

В первый день выставки ­посетители превозносили таланты русских фотографов до небес. Но на прейскурант (цены варьировались от четырехсот пятидесяти до шести тысяч евро) ставили пустые бокалы – капризные покупатели ожидались на следующий день. Брюно Хайат, коллекционер фотографий с тридцатипятилетним стажем, буквально приклеился к изображению девочки с мороженым Евгения Петрушанского. Заявленная цена тысяча евро его не смущала – Хайат говорил, что она того стоит. Но прежде чем выписать чек, Хайат хотел посмотреть другие фотографии Петрушанского, чтобы убедиться в его мастерстве. Поскольку если из десяти фотографий ему понравятся пять, значит, фотограф хороший, но если хороша только одна, это просто случайность.

**  

Убеждаться в мастерстве режиссера Ан­дрея Кончаловского уже никому не надо, и, может быть, поэтому на встрече с ним столпотворения французских кинолюбителей и журналистов не случилось. Ретроспективный показ семи его картин французы, впрочем, ­вниманием не обошли: в метро, на улицах – ­везде висели афиши, и все уважаемые ­газеты посчитали своим долгом опубликовать оду о таланте великого ­русского режиссера. Встреча режиссера с почитателями проходила в Российском цент­ре науки и культуры в Париже. Пред­полагался формат «вопрос–ответ», но, как сказал сам Кончаловский, он уже в таком возрасте, что ему ­необязательно задавать вопросы, говорить он может без остановки – и предложил просто стукнуть его по голове, когда надо остановиться. Конечно, стучать по голове великого мастера никто не осмелился. Поэтому он проговорил без остановки почти час.

Практически столь же многословную, но, может быть, даже более эмоциональную речь говорил Максим Никулин в баре ­цирка «Фе­никс», где он прогуливал вторую поло­вину фестиваля «Цирк ­завтрашнего дня». Он нахваливал мне цыганский цирк «Романес», куда забрел ­несколько дней назад: «Ма­ленькое брезентовое шапито набито битком, вся труппа – а это одна семья – сидит на стульях, по очереди встают, выступают; старая цыган­ка смеется золотыми зубами... в антракте выносят домашние лепешки...» А вот фестиваль, где он был членом жюри, Никулин называл корпоративной вечеринкой (поскольку не увидел на нем серьезных, крупных номеров). А посмотреть, на что способен настоящий цирк, позвал на организованный им Международный салон цирка, который проходит в Па­ри­же в апреле. Его салон – это что-то вроде ярмарки, которая объединяет всех вовлеченных в цирковое искусство людей – от осветителя до акробата и продюсера. «Там будет и тра­диционный цирк, и цирк модерн, и современный цирк», – Никулин допил шампанское и, мучимый угрызениями совести – все-таки он член жюри, вернулся в зал в надежде увидеть там что-нибудь стоящее.

***   

Полон надежд оказался и Жерар Мор­тье, хотя в этом сезоне он в ­последний раз выступит в роли ­интенданта Па­риж­ской оперы. Но именно поэтому он и придумал «сезон надежды» – и выбрал для него постановки, за ­которыми будущее. Будущее Парижской ­оперы оказалось за русским ­режиссером Дмит­ри­ем Черняковым, которого ­Мор­тье назвал «новым Михаэлем Ха­не­ке». Чер­ня­кова здесь давно любят – в прошлом сентяб­ре он поставил «Евгения ­Оне­ги­на» в опере Гарнье (на ­премьеру невозможно было купить билет). Теперь – «Мак­бета» Верди в рамках совместного проекта Но­во­сибирского театра оперы и ­балета и Па­рижской оперы. Боль­ше всего тут досталось ­декорациям – снача­ла их ­изготовили и ­собра­ли в Па­ри­же, потом ра­зо­брали и отправили на ­премь­еру в Но­во­си­бирск, чтобы через месяц снова вернуть во Францию. Де­корации, кстати, не сказать чтобы про­стые. По­ста­новка напичкана всякими техноло­гическими аксессуарами. По ­задумке Чернякова, например, в самом ­начале оперы на большом экране, установлен­ном на сцене, зритель видит карту Google Earth – ­съемку Земли из космоса. Масштаб ­меняется, камера проплы­вает над городом, ­потом над домом, а потом ­останавливается у окна Мак­бе­тов. Жерар Мортье при этом пожаловал­ся, что больше половины своего рабоче­го времени он убил на переговоры с Google. Но будущее ведь того стоит.С