Реклама обреченности

*

В конце января на лондонских билбордах появились изображения младенца с подписью: «Глаза – от папы. Нос – от мамы. Долг – от Гордона Брауна». Внизу мелким шрифтом сообщалось: «Каждый ребенок в Великобритании ­рождается с долгом семнадцать тысяч фунтов». То была реклама Консервативной ­партии, которая вызывала почти животный ужас, – реклама депрессии, отчаяния и обреченности. Одно дело – абстрактная некомпетентность правительства, и совсем другое – пожизненное клеймо на ребенке, которого угораздило родиться якобы не в той стране.

Неизвестно, как долго могли бы выносить лондонцы – и сам Гордон Браун – этот визуальный террор, если бы в горо­де не начался самый сильный за послед­ние двадцать лет снегопад и внимание жителей не переключилось на ­мэра Бо­ри­са Джонсона и... Москву. Это был настоящий снег – ­такой, который наглухо залеп­ляет рекламные щиты и ложится сугробами, а не тает прямо в воздухе. Всю ночь люди фотографировали его на телефоны и отсылали друзьям и родственникам по всему миру, малевали неприличные слова на окнах дорогих машин и даже разговаривали с незнакомцами: снегопад превратился в мини-карнавал, время, когда отменяются все табу.

Отменили, впрочем, не только табу: после того как было объявлено штормо­вое предупреждение, покорно встали все городские автобусы (кроме туристичес­ких с открытым верхом – ими управляют частные компании, которым не приходит в голову лишаться заработка из-за какого-то снега). И вот тут ­неожиданно сделался актуальным опыт тех наций, в чьих автомобилях всегда найдутся лопатка для очищения снега и скребок от наледи. Все, у кого хватило сил разле­пить прихваченные морозцем ­губы, кинулись сравнивать ­беспомощный Лон­дон с ­исправно функ­ционирующей Москвой, где в те дни было градусов на двад­цать ­холоднее, чем в британской сто­лице. Дескать, в Рос­сии минус двадцать четыре градуса – и ничего, жизнь продолжается! А уж в Якутии при каких-то минус двух градусах сибиряки загорают и играют в пляжный волейбол, иронизировали журналисты. В ответ Борис Джонсон поехал на работу на своем велосипеде, а перед этим даже устроил пробежку в шортах и сделал заявление, что снегоуборочная техника городу вовсе не нужна.

**   

Между тем колледжи и офисы опустели, аэропорты перестали принимать самолеты, закрылись практически все ветки метро «из соображений безопасности» (мол, рельсы стали слишком ­скользкие), а водители черных кэбов отмахивались от клиентов вежливым «приходите завтра». Ртуть в термомет­рах опустилась до такого уровня, что даже английским девушкам, которые, как известно, ходят летом и зимой в балетках на босую ногу, пришлось остаться дома – в балетках было слишком холодно, а другой обуви многие и не знают. А те менеджеры в Сити, которые умудрились добраться до работы, ходи­ли по офису в нос­ках, пока сохли их мокрые ботинки и крос­совки. К ­вечеру были подсчитаны и опубликованы убытки, нанесенные экономике ­страны «русской» погодой: три с половиной миллиарда фунтов. Разумеется, у каждой медали есть и оборотная сторона: руководство супермар­кета Waitrose отрапортовало, что на шестьдесят процентов подскочили объемы продаж морковки. Британии срочно понадобились носы для снеговиков.

В то время как город заполонили снежные скульптуры с их подчеркнутым геометризмом форм и монолитностью, в покрытом наледью здании Tate Modern открылась выставка «Определяя конструктивизм» Александра Родченко и Любови Поповой – и тут же стала одним из самых успешных проектов музея за последнее время. Куратор Маргарита Тупицына пригнала в Англию трейлер, в котором было три с половиной сотни работ. Трейлер этот приехал в Лондон всего за несколько дней до открытия вы­ставки – работы развешивали в последний момент и под личным руководством куратора. Еще за сутки до открытия двенадцать залов галереи, отведенные под экспозицию, выглядели абсолютно не готовыми. Но все успели – в зале номер одиннадцать даже был воссоздан рабочий эскиз клуба, спроектированный Родченко для парижской выставки 1925 года: с шахматами, столами для чтения, книжными полками и ­даже «уголком Ленина» (однако на стенах там висели вполне свежие выпуски газеты The Independent). По залам бродили архи­текторы и ­дизайнеры; они замирали перед эскизом газетного киос­ка Родченко и спрашивали у всех, кто был более или менее похож на русского: «А такой есть в Москве?» Открывшаяся в это время Лондонская неделя моды их, кажется, совершенно не интересовала.

И не их одних – организаторы сдела­ли неделю гораздо компактнее, чем в прошлые годы; теперь это даже не неделя, а шесть дней. При рецессии ­многие дизайнеры больше не могут позволить себе устраивать показы, а те, кто может, один за другим переносят свои ­дефиле в Нью-Йорк. В Лондон в последние сезоны поч­ти не ездят даже британские байеры, не говоря уж о зарубежных. «Лон­донская неделя моды не особо ­выгодна с коммерческой точки зрения», – счита­ет дизайнер Надя Соловьева, работающая в Лондоне. Ее коллекции, ­известные под именем Vassilisa, вот уже третий сезон продаются в Европе и США. Однако Соловьева отказалась от предложения участвовать в Лондонской неделе ­моды: неприбыльно. «Зачем отзывать коллекцию из Нью-Йорка, где она хорошо продается», – говорит дизайнер. Даже Сара Бра­ун, жена премьер-ми­нистра Гордона Бра­у­на, отказывается принимать приглашения на показы просто потому, что «не хочет, чтобы ее видели на Неделе моды». В этом смысле Лондонская неделя моды очень сильно напоминает российскую.

В контексте этой ползучей русификации даже самые заурядные события выглядят по-новому. Роман Абрамович, например, пожертвовал скромную, но жизненно необходимую сумму на ­создание в Ипсвиче памятника Александру Обо­лен­скому. Монумент представляет ­собой бюст – обнаженный торс с рельефно выделенными мышцами (русский князь прославился выдающейся игрой за сборную Англии по регби). Очередная, не самая крупная (всего-то пять тысяч фунтов) инвестиция Абрамовича в русско-ан­глийские отношения акцентирует роль русских в английской культуре: так ли уж велики были шансы английской сборной, если бы в свалках за мяч не участвовал мускулистый русский князь?

***     

Похожим образом выглядит и другой жест Абрамовича, со скандалом вытурившего из своего «Челси» тренера Фелипе Сколари и устроившего вместо него на временную работу Хиддинка. Ведь, может быть, это не циничный увод главного тренера у своей национальной сборной, а знак ­высокомерного отношения к англичанам – чуть ли не ­гуманитарная помощь. Еще раз выяс­ни­лось, что англичанам не следует слишком ­задирать нос: у русских есть ­нечто такое, чего нет у них. Скреб­ки для очищения наледи, русский князь, Гус Хиддинк – и ведь это еще не конец, есть еще и самое главное...

Несмотря на катастрофические погодные условия – облачность и обледеневшую посадочную полосу, в лондонском аэропорту все же удалось приземлиться самолету, на борту которого находился Андрей Аршавин, новоиспеченный игрок лондонского «Арсенала». О его прилете много говорили по местному телевидению, и футболки с цифрой «23» неплохо расходятся, но ­пока трудно сказать, каковы шансы Ар­ша­ви­на на то, что в Англии ­появится его бюст. Однако уже сейчас очевидно, что со временем, как и всякому русскому в Лондоне, Аршавину придется заниматься приобретением недвижимости. И пока англичане скупают морков­ку, русские продолжают пользоваться ситуацией и скупают особняки ­конца восемнадцатого – начала девятнадцато­го века в Найтсбридже, Кенсингтоне, Бел­гравии, Мейфэре и Челси. Поскольку вместе с ценами на недвижимость падает и курс фунта, иностранные покупатели могут выиграть на этом до тридцати пяти процентов. Проблема в том, что если март в Лондоне окажется похожим на февраль, то еще через некоторое время те, кто пытается уехать из Москвы, чтобы жить вместе с гармоничными людьми, пользоваться удобными вещами и ­наслаждаться благоустроенным бытом, все равно в ней окажутся. «Социалистические мотивы», снеговики как национальное искусство, давки в метро, обвал курса национальной валюты, немодная Неделя моды, Аршавин, Гус Хиддинк, глаза от папы, нос от мамы... Забавная инверсия: главным русским проектом девяностых годов было сделать из Москвы Лондон. Из этого ничего не вышло – и вот теперь дела оборачиваются таким образом, что сам Лондон все больше напоминает Москву.С