*

Зима началась с поголовной эвакуации на юг. Весь Нью-Йорк, имеющий хоть какое-то отношение к деньгам, искусству или журналистике (иными словами, весь Нью-Йорк), уехал на мегаярмарку искусства Art Basel в Майами (подробный отчет Михаила Идова на странице 72). В отсутствие хозяев жизни и их бытописателей город заполонили туристы. Как в любой другой год, сотни тысяч приехали прикинуться героями и героинями О'Генри или Франка Капры на фоне пряничного ассортимента, что выкладывает Манхэттен перед гостями под Рождество. В их полном распоряжении оказались елка в Рокфеллер-центре (в этом году в честь кризиса сравнительно куцая), катки в парках, каштаны на лотках, перевязанное неоновым подобием ленты с бантом здание Cartier и вездесущие санта-клаусы Армии спасения с колокольчиками и красными ведерками для пожертвований. Не хватало только снега. Гольфстрим и парниковый эффект упрямо отказывались доводить мизансцену до совершенства.

**

Уолл-стрит продолжала стремительно худеть: около сорока тысяч рабочих мест исчезли за осень, но по крайней мере одна неплохая вакансия в Нью-Йорке появилась. 20 января Хиллари Клинтон вернется в Белый дом в роли госсекретаря США, и на ее место в сенате в одночасье выстроилась очередь. Первой интерес проявила наследница главной политической династии страны Кэролайн Кеннеди, единственный оставшийся в живых отпрыск Джона и Жаклин. Поскольку брат Джона, Тед – «лев сената», проведший там сорок шесть лет, болен раком мозга, символизм подобной преемственности представляется едва ли не чересчур заманчивым: на Капитолийском холме не убавится ни женщин, ни Кеннеди! Загвоздка лишь в том, что у Кэролайн ноль политического опыта, а предвыборная беготня по дебатам и митингам, кажется, ниже ее.

Это, впрочем, не страшно, так как выборов и не будет. Замену Хиллари в экстренном порядке имеет право назначить губернатор Нью-Йорка Дэвид Пэтерсон. Читатель, знакомый с американской политикой, должно быть, на этом месте уже начал хихикать. Для остальных поясним, что губернатор Пэтерсон тоже находится на своем месте совершенно случайно и без участия избирателей. Слепой темнокожий бородач угодил в губернаторы, когда его предшественник Элиот Спитцер погорел на позорнейшем скандале с девушкой по вызову. Таким образом, пресловутая девушка, Эшли Дюпре, оказалась влиятельнее Моники Левински: она уже наполовину переменила власть в штате, и костяшки домино продолжают падать.

Владимир Камаев
Владимир Камаев

Тем временем сам Спитцер, прозябающий в политическом изгнании, тоже умудрился попасть в новости, правда, в отдел юмора. После нескольких месяцев полного отшельничества экс-губернатор несмело показал лицо на рождественской вечеринке интернет-журнала Slate.com, в котором с недавних пор публикует зубодробительно скучную колонку об экономике. Вечеринка проходила в богемном баре под названием Happy Ending («Счастливый конец»). Место это когда-то было китайским массажным салоном, а «счастливый конец» – не афишируемой, но самой популярной услугой данного салона. Взрыв таблоидного гогота по этому поводу («Спитцер – таксисту: Happy Ending, please») оказался настолько мощным, что опозоренного политика мы, пожалуй, не увидим на людях как минимум еще год.

Трудно сказать, как подобное паблисити скажется на Slate, но само наличие рождественской вечеринки уже радовало. Предновогодние сабантуи манхэттенских массмедиа – священная и неприкасаемая традиция. Их используют, чтобы измерить «температуру» конкурента и индустрии в целом; на них пробиваются правдами и неправдами безработные выпускницы «плющовой лиги» в надежде захомутать главреда; о них пишут головокружительно инцестуальные репортажи (предмет одного текста – автор другого, и так по кругу). В этом году после сотен громких увольнений и на фоне всеобщей моды на показательное затягивание поясов празднования достигли нового уровня аскетичности: меньше «Калигулы» и больше office space. The New Yorker едва ли не впервые за всю свою историю не снял в аренду роскошный зал в каком-нибудь отеле, а налил сотрудникам вина и нарезал сыра непосредственно в штаб-квартире. New York Magazine отменил вечеринку вообще. Вместо этого главный редактор за свой счет сводил три десятка коллег в первый попавшийся паб за углом.

Самая лучшая идея, впрочем, принадлежала «высоколобому» ежемесячнику Harper's (не путать с легкомысленным кузеном Harper's Bazaar). Его редакция пригласила сотрудников на Black tie and pizza party. Black tie – фрак, pizza – понятно: зрелище разодетых гостей с капающими жиром треугольниками в руках, отставленными на максимальное расстояние от груди, годилось на плакат в жанре кризисного агитпропа «Экономь – или сэкономят тебя» или что-то в этом роде. Правда, многие сжульничали и предпочли самое узкое из возможных прочтений термина black tie: черный галстук поверх чего угодно. Им досталось больше пиццы.

***

При потоке мрачных экономических сводок со всех сторон требовалась павловская реакция на русские фамилии в новостях, чтобы уловить мини-тренд: из Нью-Йорка начался плавный отлив российских денег. Сначала по галерейному миру поползли слухи, что на русских коллекционеров больше нельзя рассчитывать – доселе необремененные рефлексией типажи взяли привычку передумывать в последний момент. Потом провалилась грандиозная продажа всей выставки Музея современного искусства (MoMA) «Дом по вызову». В экспозицию входило пять дерзких дизайнов типовых домов, прототипы которых воздвигли прямо во дворе MoMA: легкомысленное пляжное бунгало, прозрачный особняк из полиэтилена и пластика и т. д. Россиянин Александр Лебедев, осмотрев недвижимость дважды, решил купить все пять домов. Несмотря на сравнительно пустячные цены (прототипы стоили двести-триста тысяч долларов каждый – правда, увозить их пришлось бы за свой счет), миллиардер разорвал сделку в последнюю минуту. Наконец, через считанные месяцы после шумного открытия в США не одного, не двух, а сразу двенадцати магазинов оказалась вынуждена свернуть почти всю сеть и уйти с американского рынка дизайнер Кира Пластинина. Из всей розовой россыпи пластининских бутиков останется, возможно, лишь флагман на Бродвее. Отец и спонсор 16-летнего модельера – магнат Сергей Пластинин – ссылается на кризис, но, кажется, нестыковка двух культур тоже сыграла свою роль. По моим наблюдениям (которые подтверждает блог The Cut и другие), кутюр от Киры элементарно не нашел покупателя: ее бутики всегда были пусты. В то время как Пластинина и ее инвесторы сделали ставку на рискованную и в то же время «игрушечную» одежду для 12-14-летних девочек – на ум приходит пара джинсов с суггестивной молнией на заду, – этот стиль в США так и не вышел за рамки видеоклипов Бритни Спирс; американские девочки одеваются одновременно скромнее и взрослее своих российских сверстниц.

Peter Arkle
Peter Arkle

Печальнее всего, впрочем, оказался аукцион, прошедший в Sotheby's 11 декабря. В доме на Семьдесят второй и Йорк с молотка шли сокровища советской космонавтики, в том числе копия доклада Гагарина, в котором он описывает свой полет и называет Землю «голубой планетой», из коллекции бывшего кандидата в президенты Росса Перо. Перо скупил их в России при туманных обстоятельствах в начале девяностых, и новости о предстоящей продаже слегка разозлили российскую сторону – иными словами, ожидался как раз один из тех аукционов, на которых еще год назад можно было смело рассчитывать на появление того или иного олигарха, готового вернуть достояние родины в Москву в обмен на, скажем, душевный покой. Провал вышел двойной. Не только олигарх не материализовался, но – что в некотором роде даже обиднее – покупателей не нашлось вообще. Шесть из десяти лотов отправились домой к Россу Перо.

****

Вакуум, освобожденный русским капиталом, неожиданно стала заполнять русская культура. За месяц в Нью-Йорке побывали с чтениями все, от Владимира Войновича до Захара Прилепина, а в манхэттенском Центре искусств имени Барышникова прошла под мегааншлаг – люди толпились в проходах и сидели на ступеньках – премьера документального фильма об Анне Ахматовой. Режиссер Хельга Ландауэр окрестила ленту незамысловато: «Фильм об Анне Ахматовой». Правда, рекламный слоган, напечатанный на плакатах, оказался гораздо сложнее: The poet of a time that turned out to be the last («Поэт времени, которое оказалось последним»).

Несмотря на титул, фильм оказался большей частью о поэте Анатолии Наймане, для которого знакомство с Ахматовой давно превратилось во вторую из трех профессий (третья – его знакомство с Бродским). В дверях многоэтажного центра публику встречала в супрематического покроя горжетке и с полуахматовским шиньоном продюсер фильма Даша Жук. Жук, одно из наиболее ярких созданий русского Нью-Йорка, тоже совмещает три карьеры: корпоративную (на телеканале HBO), тусовочную (в качестве востребованного от Минска до Хэмптонса ди- и виджея) и – самое неожиданное – стезю продюсера вполне мейнстримовых лент из категории «сокровищница русской культуры» (ее первый фильм был о Шостаковиче). Узнав о присутствии на премьере шпионов «Сноба», Даша попросила воспользоваться случаем, чтобы объявить, что она и ее почти абсолютная тезка Даша Жукова не одно и то же лицо, а совсем разные люди. А то в последнее время на ее телефон начали приходить страннейшие сообщения, адресованные подруге Романа Абрамовича, судя по текстам, неудачливыми соперницами.

За премьерой последовал докризисной роскоши фуршет от Романа Каплана, давнего друга и партнера Барышникова по все еще культовому ресторану «Русский самовар». Сам «Самовар» еле успел оправиться от нашествия живых русских поэтов (в течение одной недели там каким-то образом оказались с чтениями завсегдатай Евгений Евтушенко и заезжие Владимир Гандельсман и Бахыт Кенжеев). Здесь же среди гостей грозил объявиться нелюдимый классик современной литературы Филип Рот, неожиданно приславший RSVP, что привело публицистов фильма в смесь экстаза и паники. Рот выходит в свет немногим чаще белого тигра, голубой луны и Джерома Д. Сэлинджера. В конце концов классик либо не явился, либо чрезвычайно удачно замаскировался под действительно похожего Наймана. В его отсутствие главной звездой вечера был, вне сомнения, Барышников. Печальноглазый хозяин центра был по своей фирменной манере сух, вежлив и отстранен – даже когда в метре от него юноша в слишком пестром галстуке объяснял своей подруге, кто такой Барышников («ну, come on, ты ж его знаешь – вспомни последний сезон Sex and the City»).

Поэзия между тем продолжает висеть в мерзнущем воздухе. Пресс-служба Барака Обамы объявила, что на инаугурации нового лидера впервые с 1996 года выступит поэт; Джордж Буш был президентом во всех смыслах прозаическим. Выбор пал на Элизабет Александер, которая к этому случаю обещала сочинить что-то новое. Среди ее стихотворений, кстати, есть под названием «Стравинский в Лос-Анджелесе»: «В белых штанах со складками / сквозь зеленые стекла смотрю / на солнца красный шум / и как шипит саранча, подражая солнцу / В чем визуальный эквивалент синкопы?»

Во взвизге и падении нагруженного пакетами от Macy's туриста на тротуаре Тридцать четвертой улицы. 19 декабря наконец выпал снег – растаял, замерз и с садистской последовательностью выпал еще раз, превратив город в припорошенный каток. К Рождеству он, конечно, опять растает в соленую слякоть. И хорошо, иначе было бы слишком красиво. А эта зима – зима, в которую редакторы Harper's во фраках чокаются пенопластовыми стаканчиками над стынущей пиццей, – учит нас искать красоту в менее очевидных вещах. С