Улдис Тиронс: Рига. И в окнах слышен крик веселый

Порой, рассматривая чужие дома, я ловлю себя на мысли: вот здорово было бы там жить. Для таких сладких мечтаний домик должен быть красивым, но еще важнее – расположенным в каком-нибудь замечательном пейзаже. Дальше этих формальных условий я свои фантазии не развиваю; однако, попадая в дома своих знакомых или в случайные жилища во время путешествий, я тут же обращаю внимание и на вид из окна. Настоящей одержимостью это становится, когда готовлюсь остановиться в какой-нибудь гостинице: я в состоянии проводить долгие часы, представляя себе, что же там будет видно из окна.

Все эти желания, безусловно, связаны с представлением о том, что смотреть из окна на что-нибудь красивое – благо. И тут, в общем-то, ничего не меняет горький опыт, что зачастую это благо никак не проявляется или тут же забывается. Особенно море. Как-то осенью я жил у моря – окна небольшого домика моего приятеля выходили прямо на Балтийский залив. Никого не было, только крысы, а закаты мне осточертели уже через пару одиноких дней. Очень скоро я лежал на кровати, пил что-то дешевое и смотрел на упомянутых крыс, которые тем временем грызли клеенку кухонного стола. Еще лет через десять, на этот раз весной, где-то между Довилем и Трувилем, я остановился в небольшом домике rooms to rent – с белыми окнами, выходящими на набережную. День был унылым, редкие французы добывали устриц, и пару раз прямо по линии моря мимо окна пронеслась двуколка, а я в ожидании непроизвольного воспоминания открыл вторую бутылку вина. Уж и не буду рассказывать про Пелопоннес еще через десять лет.

Так вот, год тому назад я решил отстраниться от Старой Риги, которой за десять лет жизни в ней я был сыт по горло. Особенно двумя трубачами, которые каждое утро за окном подыгрывали стадам туристов, выбирая мелодии в зависимости от приближающихся национальностей – от Oh, say can you see by the dawn’s early light до O sole mio и «Ничего на свете лучше нету».

В общем, я начал искать домик за рекой, и первый, который заставил меня задуматься, был маленький. Это был приземистый домик конюшего, а заодно, скорее всего, и кучера балтийских немцев начала прошлого столетия, дом и конюшня которых красовались там же рядом. В этом кирпичном домике была всего одна комната, метров шесть длиной, а рядом с кроватью там поместилась бы еще тумбочка, если говорить о ширине. Мой расчет был такой, что пора суживаться; выбросить, точнее, куда-то сплавить книги, оставив себе лишь самые трудно выбрасываемые, и приступить к размышлениям о гробе, который, естественно, тут же всплыл в уме, стоило только войти в это по-своему замечательное помещение. Не тут-то было. Через пару месяцев я оказался в двух пространных комнатах с высоким потолком, не говоря уже о веранде с цветными окошками. Правда, эту роскошь также построили балтийские немцы, еще в 1899 году, но до того, как его приватизировала нынешняя хозяйка, в шестидесятых в этих хоромах успела разместиться также подпольная синагога. Книги я выбросил лишь наполовину, а мысли о гробе отодвинулись – вот теперь уж жить и жить!

Время, проведенное за письменным столом, сразу же приобрело характер клена и ели, на которые падает глаз, скошенный с экрана компьютера. Вернее, так: клен сообщал о бренности, а ель – обо всем остальном. Ситуация несколько изменилась в ноябре, когда за опустевшими деревьями начали просвечивать две башни, так называемые Z-Towers. «Просвечивать» здесь – удачное слово, поскольку ночью в спальню начал просачиваться свет уже не только одинокой лампы с тихой улочки рядом, но и далеких прожекторов на крыше тридцати­этажных построек. Башни эти начали строить еще в 2006 году, и долго на том месте находился грязный котлован, потом все остановилось, казалось, уже навсегда, а несколько лет тому назад строительство опять ожило, приостановившись лишь на неделю после того, как со стройки упал и разбился один из строителей. Мой друг, латышский театральный режиссер, который, кстати, в Рижской опере недавно поставил как раз «Валькирию», живет в деревянном покосившемся доме метрах в двухстах от башен, и если он, выйдя на улицу, из-за какого-то странного каприза захочет на них взглянуть, он должен смотреть прямо в небо, что заставляет его сразу же подсчитывать, достанет ли ударная волна от рухнувших колоссов и его домик. Совсем недавно в газете была восторженная публикация о сногсшибательных видах, открывающихся с верхних этажей стодвадцатиметровых вышек. Когда-то говорили, что в Z-тауэрах будет просто Sheraton, а теперь – что вроде бы просто «апартаменты», по-другому их не назовешь. Всем сразу же стало понятно, кто именно в этих стеклянных зиккуратах будет жить и не жить. Пошли слухи, кто из России и за сколько уже купил весь верхний этаж (апартамент) одной из башен. Не секрет, конечно же, и то, кто командует всем этим возвышением, даже приятно, что это владелец алкогольного предприятия Latvijas Balzāms и торговых марок Stolichnaya и Moskovskaya, которого Путин еще лет пять тому назад объявил в международный розыск. Как бы там ни было, в башнях этих будет все для настоящей жизни – начиная от каких-то немыслимых тренажеров и кончая самодостаточными девушками, поддерживающими свою жизнедеятельность ожиданием хозяев.

Вот тут-то мне и пришло в голову то, что сказал однажды Александр Моисеевич Пятигорский об одной сталинской высотке в Москве: «Мне было пятнадцать лет, я только что вернулся из эвакуации, они тогда только начинали строиться. И тогда я почувствовал огромную притягательность этой архитектуры. Потому что в ней были как бы феноменальным образом слиты абсолютная власть и комфорт – правда, это все не про тебя, это другой вопрос. Вот там будут жить настоящие люди, и им там будет хорошо, но это все внутри настоящей власти».

Дело здесь не столько в том, что «все это не про меня» и что присутствием этих двух зияющих столпов за моим окном гробовая таинственность власти и денег дает о себе знать прямо за моим письменным столом. Просто случайно получилось, что десять лет тому назад Александр Моисеевич сказал это о знаменитой московской гостинице «Украина». На Пятигорского ссылаться мне всегда приятно, а здесь я ему благодарен еще и за то, что он позволил мне понять: ни к чему, милый Улдис, притворяться. Ведь сейчас почти одна только мысль, названная Украиной, и поддерживает эти праздные наблюдения из окна вашей прекрасной синагоги в Риге.С