Москва

*

Хэллоуин в Москве начинается не в конце октября, а каждое утро. И даже не из-за традиционного московского уличного приветствия «Кошелек или жизнь!», заменяющего нам хэллоуиновское Trick or Treat!, а из-за милого повседневного макабра.

Праздник начинается с интерьера: осенью москвичам любезно включают отопление. На улице плюс четырнадцать, от жары у москвичей умирают любимые домашние кактусы и бабушки с повышенным давлением. Внезапно отопление выключается. Тут же падает температура за окном, от холода начинают умирать домашние фиалки и бабушки с пониженным давлением. Для большего макабрического антуража все это сопровождается загробными звуками в батареях. Живучие, как зомби, москвичи устанавливают в квартирах сложный температурный режим при помощи открывания форточек на тщательно выверенное количество сантиметров, создания направленных сквозняков и расстановки по квартире маломощных тепловентиляторов. Посетители некоторых кафе чувствуют себя так, словно попали на хоррор-вечеринку: тема – «Мумии», дресс-код – свитер, свитер, свитер, плед, свитер. В клубе «Сквот» мумии жадно едят селедку, приготовленную шеф-поварами трех московских ресторанов: мероприятие спонсировано Норвежским комитетом по вопросам экспорта рыбы. Один из организаторов праздника объясняет группе знакомых, что «цель мероприятия – создать более элегантный образ селедки, которая недаром так красиво смотрится на свету». Как и положено в макабрическом сне, слушатели согласно кивают.

На следующую ночь в центре Москвы по совершенно необъяснимой причине появляются комары, причем не просто комары, а толстые, злые вампиры, по утверждению некоторых – со светящимися в темноте большими красными глазами. Операторы форточек стонут и хлопают себя по разным частям тела, оставляя на одежде нарядные кровавые пятна. Утром дети, явившиеся на массовое чтение книги «Очень голодная гусеница», яростно чешутся и отвечают на вопросы ведущих невпопад: «А что гусеница делает каждое утро?» – «Кусается!» – «А что гусеница делала в среду вечером?» – «Кровь пила!» Родители тоже чешутся и, посовещавшись, решают, что все это – явные признаки надвигающегося конца света в одном отдельно взятом городе: что комары, что городской сумасшедший, агитировавший посетителей Фестиваля американского кино «за всеобщую любовь и за народное вече», что встреча писателей с Путиным в его, Путина, день рождения. Сами писатели были по этому поводу полны сомнений: идти или не идти к Путину? А если не идти – то чем мотивировать? Самая ожесточенная перепалка состоялась в ресторане «Дед Пихто», обставленном так, как если бы семейка Адамс завела себе домик в деревне. «Встреча Путина с писателями – это как встреча Япончика с музыкантами!» – ожесточенно внушал один прогрессивный издатель миске грибного супа. «А у Япончика как раз и назначена встреча с музыкантами, – меланхолично говорил консервативный колумнист, ковыряясь в селедке. – С целым оркестром».

**

Встреча криминального авторитета Япончика с похоронным оркестром, несколько раз откладывавшаяся, чтобы «криминальные авторитеты всего мира» успели съехаться на отпевание «товарища по оружию», как трогательно сообщило одно столичное СМИ, состоялась на Ваганьковском кладбище. Подступы к Ваганькову были забиты милицией, несколько ресторанов закрылось «на спецобслуживание». Ходили три шутки: одна – «Будут ли в день похорон разгонять облака?»; вторая – «Похороны Япончика снова отложены в ожидании приезда Хиллари Клинтон»; третья – «...А вечеринка "Хоррор девяностых" канала "2х2" все продолжалась и продолжалась». Последняя шутка была пугающе похожа на правду – только, говорят, на Ваганьковском кормили лучше и не было волшебного человека в розовом трико, изображавшего, по его собственному утверждению, стакан культового напитка девяностых «Инвайт» («Просто добавь воды!»).

Воды добавили к середине месяца – пошли дожди, и внезапно выяснилось, что москвичей перемкнуло: вместо it-shoes и it-bags главной темой сезона оказались зонтики. Тренд был внеклассовым, внегендерным и явно находился вне пределов здравого смысла. Суровые мужики в плотных серых куртках шагали по улицам, держа над головой прозрачные купола с абстрактными узорами; серьезные немолодые дамы щеголяли зонтиками Hello, Kitty! На показе очень трогательного и совершенно макабрического спектакля «Смерть жирафа» в рамках фестиваля «Территория» одна дама описывала другой даме «такой зонтик – стеганый, зеленый и с пуговицами».

***

Похороны жирафа, в отличие от похорон Япончика, были немноголюдными: дорогу красными розами не посыпали, российский флаг за гробом жирафа не несли, зато семь монологов, произнесенных друзьями и родственниками жирафа у открытой могилы, звучали так, как если бы жираф и жил, и родился, и умер не в Таганроге, а в Москве – но не в той, где премьеры, солнцезащитные очки из одной сплошной линзы в магазине «Кузнецкий Мост, 20» и тойтерьеры в розовых футболках с надписью Nobody's Bitch, а в другой, спальной, пивной, холодной Москве – в Чертанове, скажем, или в Люблине, или хотя бы в Преображенском, где какая-то старушка каждую неделю кладет на могилу младенца, скончавшегося двух недель от роду в 1948 году, то коржик, то цветочек, – и в этом нет почему-то никакого макабра.

Но и в эти, далекие от центра места макабр добрался в тот октябрьский день, когда Россия потерпела сразу два масштабных поражения за двадцать четыре часа: Россия–Германия – 0:1, Россия–Россия – 0:0. Первый матч, футбольный, проходил с гиканьем и свистом, а закончился без эксцессов, как заканчивается любое честное сражение; только в сиреневом саду напротив Лужников двое убитых горем болельщиков, трезвых и злых, молча дрались между собой, тяжело выдыхая: «Сами виноваты!» – «Нет, не сами виноваты!» – «Нет, сами виноваты!» – «Нет, не сами виноваты!..» Зато второй матч, который организаторы шутливо назвали «выборами», проходил тихо, а закончился с гиканьем и свистом, как любое недоброе дело. Пока происходила имитация голосования, на пустующих участках «независимые партийные наблюдатели» собирались стайкой и шушукались о том, где больше платят; покой нарушали только дети, яростно требовавшие обещанных телевизором шоколадок. А когда имитация закончилась, по всему городу стоял яростный визг партийных депутатов, которых обманули прежде, чем они сами успели всех обмануть. Один такой партийный деятель, не стесняясь, орал своему водителю у самого здания Госдумы: «Ты, блядь, где был? Нас, блядь, выебли!» Простые смертные испытывали ровно то же самое чувство, но наорать им было не на кого. Оставалось делать вид, что жизнь в городе – отдельно, а стоящая посреди города красная кирпичная штуковина с исходящими от нее волнами тоскливой мерзости – отдельно.

****

Может, именно из-за необходимости отвлечься от происходящего развлечения второй половины месяца были в Москве несколько безумными и немного лихорадочными. Две недели моды, накладывающиеся одна на другую, были до отказа забиты желающими посмотреть не столько на новые коллекции, сколько на других желающих посмотреть на новые коллекции. В переполненных курилках модели, глотая дым, молча разглядывали друг друга. Крошечного роста суровые женщины в очках яростно прокладывали себе дорогу в толпе, ожесточенно размахивая зачехленными платьями и тыча врагов в бок острыми крючками вешалок. Молодой человек с сильно подведенными глазами и припудренной щетиной, отходив свое по подиуму на показе Славы Зайцева, нежно кормил галетами ручного хорька в сияющем стразами ошейничке. Развлечения тех, кто не интересуется «самым прагматичным из искусств», отдавали не меньшим безумием. Кто-то посещал цикл «Несуществующее кино» в «Артефаке», запивая джином и текилой ностальгические кадры: спирт «Рояль» и пиво «Белый медведь». Другие, вне зависимости от сексуальной ориентации, вдруг повадились ходить в один из ведущих московских лесбийских клубов, объясняя, что там собираются «все нормальные люди»; для постоянных гостей клуба это стало лестным, но утомительным открытием. А третьи отправлялись смотреть огромный деревянный «адронный коллайдер» на выставке «Рабочее движение» в галерее «Фабрика».

Внутри коллайдера было тихо, пахло древесиной и сеном, не было ни комаров, ни депутатов, ни хорьков, ни батарей, ни форточек, ни Хиллари Клинтон, ни похоронного оркестра, ни спирта «Рояль» – ничего. Можно было забраться внутрь коллайдера и остаться там сидеть, поджав под себя ноги, закрыв глаза и повторяя мантру: «Нет, не сами виноваты. Нет, не сами виноваты. Нет, не сами виноваты». И тогда удавалось вызвать у себя ощущение, что находишься в каком-то совершенно нормальном, понятном и разумном месте. Для этого достаточно было просто забыть, что ты сидишь на полу в художественной галерее. Внутри адронного коллайдера. Деревянного. В Москве. В октябре.С