Меня чрезмерно опекали в семье все. Отец — азербайджанец, который вырос в школе-интернате. Мама и бабушка, наоборот, всю жизнь жили вместе и просто не знали других проявлений любви. Мне кажется, их всех объединял страх перед внешним миром.
Папа оправдывал свою гиперопеку национальными особенностями. Однажды он сказал мне: «Девочки — как овцы. Если их отпустишь, они прибьются к первому попавшемуся пастуху». Мама и бабушка оправдывались заботой. В детстве я занималась балетом и обожала его — стояла как вкопанная перед телевизором, когда показывали «Щелкунчик», никому не позволяла переключать, ходила по квартире в балетном купальнике. Но родители решили, что я слишком устаю и не успеваю из-за этого заниматься английским, поэтому с танцев меня забрали.
До седьмого класса меня водили в школу. Мама и бабушка брали на себя все бытовые вопросы: что и когда я буду есть, куда пойду и в какой одежде. Они наводили порядок в моем шкафу. Пока мы жили вместе, у меня не было личного пространства, даже своего ящика в письменном столе.
Подростком я стала больше общаться со сверстниками начала позже возвращаться домой. Родители звонили мне, я не брала трубку, меня искали по моргам. Папа хотел знать, с кем я общаюсь, почему накрасила ресницы, почему выщипала брови и надела юбку выше колена. Все это продолжалось, когда я училась в университете. В 20 лет родители запрещали мне приходить домой после 10 вечера. Никто не был уверен, что я смогу закрыть дверь на ключ. Отношения с противоположным полом были под запретом.
На последнем курсе я сказала, что хочу переехать из Москвы в Санкт-Петербург. Начались скандалы с криками «Ты мне больше не дочь!», но я все равно уехала и там вышла замуж за русского мужчину. Папа плакал, когда узнал об этом. Я решила не звать родных на нашу свадьбу.
Первое время после переезда было сложным. Мне хотелось избавиться от всего, что связывало с родителями. И я совсем не понимала, как устроен мир. Как люди зарабатывают деньги, как ходят в магазин? Мне казалось, что мне ничего нельзя и я ничего не могу. Через какое-то время я адаптировалась и устроилась на работу, снова стала общаться с родителями. Сначала мы часто ругались, потом отношения нормализовались.
Позже мы с мужем развелись. Я понимаю, что выбрала его, потому что он — копия мамы — для меня так выглядел любимый человек. Когда я рассказала о разводе, папа опять расстроился. Мне сложно было избавиться от его убеждения, что женщине нельзя разводиться, потому что после этого она становится «использованной». Но в конце концов я поняла, что со мной все в порядке, развод — это нормально.
В нашей семье есть шутка, что папа продаст меня за 100 баранов. После развода он предложил поехать в Азербайджан и найти мне нового мужчину. Иногда появляются мысли: может, действительно стоило выйти замуж за азербайджанца и принять ислам, чтобы за меня всё решали. Потом я возвращаюсь в реальность и говорю таким мыслям «нет».
Сейчас у меня есть молодой человек. Он из Финляндии, весь в татуировках, из андеграундной тусовки. Я не рассказываю папе, потому что мой партнер — противоположность папиного идеала.