Это были 90-е. Моя мать, запойная алкоголичка, работала учителем физкультуры в школе, отец был военным с диагностированной шизофренией. Я до сих пор не понимаю, как они умудрялись сохранять работу, учитывая эти факты. Наверное, время было такое.

Мои самые болезненные воспоминания о детстве связаны с возрастом до семи лет. Отец часто уезжал в командировки, и мама начинала пить. Она приводила мужчин, занималась с ними сексом. Я в это время был брошен. Иногда она забывала забрать меня из детского сада. Воспитатель приводила меня домой, и я не понимал, почему мама валяется на полу и мычит. В эти периоды она не готовила еду, и я ходил голодный.

Тогда мы жили в маленьком военном городке на севере России, где все друг друга знали. Мне запрещали обсуждать с кем-либо проблемы в семье, но никто и не спрашивал. Когда мы переехали в большой город, привычка к скрытности осталась. Это было похоже на жизнь под девизом «не говори, не доверяй, не чувствуй».

Мне было десять, когда во время одного из маминых запоев я не выдержал и позвонил в службу помощи детям. Я сказал: мать пьет уже несколько дней, мне страшно. Диспетчер ответил: «А что мы можем для вас сделать?» Тогда я понял, что обращаться за помощью бессмысленно.

Все детство меня сопровождало чувство стыда. Я учился в той же школе, где работала мать. Мне постоянно приходилось врать во время ее запоев, что она болеет. Хотя я думаю, что все знали правду, потому что она пропадала с работы на неделю-две как раз после 1 сентября, Дня учителя или Восьмого марта. Иногда она начинала пить на рабочем месте. Бывало, что мне приходилось тащить ее из школы домой. Маму не увольняли, потому что считали крутым профессионалом.

Отец был очень холодным и ко мне, и к маме. Он предпочитал не замечать проблемы. Брак родителей фактически перестал существовать: они продолжали жить вместе, но спали в разных комнатах и почти не общались.

В подростковом возрасте у меня появились мысли о суициде. Еще сложнее стало, когда я съехал от родителей после университета. Внешняя часть жизни наладилась: я жил в центре города, у меня были близкие отношения и хорошая работа. Это внешнее благополучие не соответствовало моему внутреннему состоянию. Было ощущение, что моя жизнь — не настоящая.

Пока я находился в травмирующей обстановке и жил с мамой, моя психика защищалась от болезненных воспоминаний. Но когда я оказался в безопасности, то стал вспоминать эпизоды из детства, которые раньше не помнил. Мне снились кошмары. Было сложно общаться с людьми. Я не замечал чувства голода. Депрессия стала практически невыносимой, отношения с девушкой разрушились, меня уволили с работы. Тогда я обратился к психотерапевтам и сообществу «Взрослых детей алкоголиков». Благодаря этому почувствовал себя лучше.

Сейчас мы с мамой общаемся, но это нестабильные отношения. Она не пьет уже пару лет — с тех пор, как вышла на пенсию, но мне это не помогает, у меня в голове уже есть та мама, из прошлого. Мне сложно сходиться с людьми. Сейчас у меня есть временная работа, но жены и детей нет. Мои родители все еще вместе, но они либо не говорят друг с другом, либо ругаются, так что у меня нет модели нормальной семьи.

Я понимаю, что с моей травмой нужно работать еще довольно долго. Есть очень много факторов, которые выводят меня из равновесия. Например, перед праздниками я чувствую тревогу, потому что они ассоциируются с мамиными запоями. Это нормально.

Пока лучшее, что я могу себе позволить, — это прийти в гости к друзьям, у которых хорошие отношения с женами и детьми. Я смотрю на них и укрепляюсь в мысли, что и у меня все может быть по-другому.

Отец пил, сколько я себя помню. Когда мне исполнилось пять, на мой день рождения пришли другие дети, мы играли и веселились, а потом пришел он, пьяный, и всех разогнали. Я хорошо помню это ощущение чего-то инородного, вторгающегося в жизнь. И, с одной стороны, это твой отец, ты должен его любить, а с другой — это человек, которого ты совершенно не знаешь и чье поведение невозможно спрогнозировать.

Отец работал водителем. После рабочего дня он доставал бутылку водки и выпивал ее в одиночестве. В пьяном виде он вел себя агрессивно: ходил по квартире как медведь-шатун, вламывался в комнаты, чтобы обвести их взглядом и оценить, насколько там чисто. Я до сих пор помню звук скрежетания его зубов и звук, с которым он резко открывал дверь. Как правило, в такие моменты в комнате находились я, моя старшая сестра и мама. Отец нас не бил, но постоянно доставал. Однажды он ударил маму по губе. На следующий день все сделали вид, что ничего не случилось. Мне бы хотелось, чтобы тогда мама развелась, но это были 90-е, она не хотела рисковать, не зная, что с нами будет.

Когда я уже училась в университете, то тоже начала пить. Тогда все навалилось в один момент: работа, диплом, неудачные отношения. Я приходила домой в невменяемом состоянии, мама молча укладывала меня спать. Потом я стала пить реже, но все равно это был единственный способ сбросить напряжение. В последние несколько лет я вообще не пью: в какой-то момент стало страшно, что я превращусь в отца.

Меня с детства называли папиной дочкой. Я была белокурым ангелочком с кудряшками, и, как мне кажется, отец меня очень любил. Но он мог сказать мне об этом, только когда выпьет.

Это сильно повлияло на модель отношений, которые я строила уже взрослой. Одно время я была уверена, что достойна любви только в каких-то ненормальных, неправильных отношениях. Я реагировала на людей, которые манипулировали мной или, наоборот, не принимали. В какой-то момент я перестала общаться с людьми, если это могло привести к долговременным отношениям. Сейчас, когда мне хочется секса, я его получаю, но боюсь зайти дальше и столкнуться с тем, что меня не примут. Отец показал мне, что в один день мужчина может говорить о любви, а в другой — послать подальше.

В то же время я понимаю, что мужчины дают мне ощущение заботы, которого не хватало в детстве. К сожалению, это переносится и на рабочие отношения, что не всегда эффективно. Например, я очень боюсь неодобрения. Мой руководитель сказал, что некоторые замечания он мне даже не озвучивает, потому что у меня нестабильная самооценка. Мне всегда кажется, что я делаю недостаточно. Думаю, это связано еще и с тем, что от отца я ни разу не услышала важной фразы: я тобой горжусь.

Мы с ним всегда мало общались. Лет в 30 я стала теплее относиться к нему, потому что он постарел. Я хотела с ним поговорить о его алкоголизме, но понимала, что это будет больно и разрушительно для меня. Когда он умирал от рака, я так и не решилась.

После его смерти я злилась. Отец мог дать мне намного больше, если бы не закрывался от реальности. Не знаю, смогла ли я его простить. С одной стороны, он ни в чем не виноват, с другой — злость на него остается. Каждый раз, когда я говорю о детстве, хочется плакать. Я стараюсь пока в этот чулан не залезать, отодвигаю разговор об отце даже с психотерапевтом. Просто привыкла с этим жить, как и с ощущением недоверия к большинству людей.

Мой отец раньше руководил центром повышения квалификации, сейчас у него школа подготовки к ЕГЭ. Наша семья со стороны выглядит очень благополучно, несмотря на то, что отец пьет. О его проблемах мало кто знает.

Я помню отца пьяным лет с семи. Обычно он напивался по праздникам, а потом не мог остановиться и продолжал пить неделю или две. При этом отец почти никогда не пил дома — он делал это в гараже или где-то еще. В редких случаях он мог спрятать бутылку в куртку, если мы с мамой не обшаривали его вещи, а потом ставил ее за диван и понемногу пил. Мы пытались прекратить это, запирая его дома. Иногда это помогало, иногда он все же выходил, и все начиналось сначала.

Мне неприятно вспоминать связанные с алкоголем моменты из детства: постоянные ссоры родителей, запах перегара, гнусавый папин голос, когда он философствовал о том, кем я стану в будущем и как важно сейчас учиться. Но хуже всего было, когда он попадал в неприятности: терял в подъезде вещи, засыпал на улице, дрался с соседом, попадал под машину, его грабили и избивали битой пацаны возле гаража. Все эти проблемы в итоге приходилось решать нам с мамой. Мы искали его по району и возили в больницу. Сейчас я не живу с родителями, но мне страшно за маму. Мало ли какие проблемы отец ей может создать? Вдруг кто-нибудь подкараулит его у подъезда, заберет ключи и зайдет в квартиру?

При этом я на отца никогда не злилась. Скорее, переживала о последствиях его запоев для нашей семьи и о том, что с ним может случиться.

Я считаю, что алкоголизм — это проявление слабости. Отец всегда оправдывается проблемами на работе, но мне кажется, он все понимает. Он несколько раз кодировался, но кодировка всегда заканчивалась в день его рождения.

Когда срок кодировки заканчивался, мне становилось страшно. В последний раз отец закодировался на пять лет. Перед его днем рождения мне стали сниться сны о том, как он пьяный приходит домой. После пяти лет спокойствия я думала: о нет, неужели это снова случится?!

С этим ничего нельзя поделать, можно только свыкнуться. Я понимаю, что алкоголизм отца — не моя вина, это серьезная болезнь. И не считаю ситуацию в моей семье каким-то позором, спокойно рассказываю об этом друзьям. Может быть, это связано еще и с тем, что у каждого второго моего знакомого есть похожая история.

Бывает, что я чувствую себя взрослее папы. Может, благодаря этому я самостоятельнее людей, которые выросли в нормальных и счастливых семьях. Я решила сконцентрироваться на своей жизни и сделать так, чтобы в ней ничего подобного не было. Иногда я понимаю, что слишком зацикливаюсь на мелочах, связанных с алкоголем. Сейчас я живу с молодым человеком — у него в семье существует традиция за ужином выпить пару стопок водки. Сначала меня это напрягало, но потом я поняла, что он действительно пьет без фанатизма. Если же он приходит пьяный после вечеринки и мы ложимся в одну кровать, меня раздражает запах перегара. Он ассоциируется с отцом. В такие моменты я начинаю маниакально проветривать помещение.