Э. Гурвич. Про гротеск в "Романе Графомана", про дискурс и ракурс, ну, и про нас с вами

"Вы написали грандиозную книгу. Эпохальную." Ну, кто из авторов, увидав такое, не примется тешить своё самолюбие! Кто не воскликнет в восторге посреди ночи ли, на заре, в полдень: "О, мой проницательный читатель, чутьё тебя не обмануло! Ты пытлив и всевидящ!".  Но уже к вечеру с грустью листаешь изданный роман: тебе мало интуитивного чутья, тебе хочется осмысления…

Суть такого осмысления – гротеск. "Роман Графомана" – абсурд, пародия на Ту и Эту Страну, на современную русскую литературу, и, конечно, на нас, сочинителей. Посмотреть нам и нашей литературе на себя в зеркало своего времени - на такое нужны мужество, решимость, смелость. То-есть, я хочу сказать: если эпохальность и грандиозность "Романа Графомана" заключается в обращении к собственному зеркальному отражению, тогда у книги есть только будущее. Настоящего у такой книги нет. И тут не помогут никакие издатели, критики, агенты, маркетологи.

Отважившиеся на прочтение «Романа Графомана» могут какое-то время тешить себя дискурсами и ракурсами, увлечься аллюзиями и реминисценциями. Но большинству, подозреваю, быстро наскучит такое: они станут читать по диагонали и расплюются с автором. Ну, а если всё-таки найдётся читатель, готовый поменять угол зрения, вот тогда гротеск вползёт и в название книги, и в одинаковость звучания   имен героя и его alter ego, и в самый текст. Гротеск нависнет над диалогами, съезжающими в монологи, над умничаньем высоколобых с их "контентом", "дискурсом" и "референцией", над пуляньем цитатами, ссылками и сносками, над авторскими портретами в позе мудреца – непременно с указательным пальцем у виска, или ладонью у подбородка… Гротескными предстанут  писательские выезды  на пленэр (en plein air) - для описания природы,  в суд, операционную,  церковь, театр, спальню - чтобы заглянуть за кулисы, подсмотреть интимное, скрытное, запретное. Гротеск обнаружится в изображении общественной жизни с умыслами государственных деятелей, домыслами историков, вымыслами политологов. Гротеск зацепит и литературоведческую абракадабру с медико-биологической критикой жанра «роман нового журнализма» - за дистрофичный сюжет, гипертонический язык, ферментированный характер, с гастрономическими комментариями «дневникового романа» - винегретисто изложено, вкусно написано…

Никакого осуждения тех читателей, которые не примут мой гротеск, как форму художественного осмысления действительности. Мы стоим слишком близко, чтобы увидеть абсурдными героев-сочинителей и их творения в "Романе Графомана". Приведу слова Владимира Урина, генерального директора Большого театра: "Иногда сразу оценить произведение искусства невозможно, но проходят годы, и вдруг оказывается, что автор (композитор, художник, писатель) создал настоящий шедевр, чего не поняли современники".

И всё-таки, есть ли шанс найти сегодня адекватного читателя, который увидит "грандиозность и эпохальность "Романа Графомана" именно в гротеске?  Маловероятно.  Справедливости ради, скажу: взгляд Аркадия Неделя в его представлении о "Романе Графомана" мне близок. С почтением и благодарностью принимаю невероятно щедрый его комплимент: «Ваша книга, действительно блестящая».  Но больше ценю то, что следует за этим комплиментом: "Для меня это – удивительное путешествие в раннюю юность, в эпоху больших смут и надежд, романтики, невинности и много остального. Ваш роман, опять же для меня, – это архитектурное произведение, внутри которого я путешествую как по своей памяти, словно ничего никуда не девалось… Вы мне доставили прямо-таки телесное наслаждение от встречи с самим собой – тем юным, невинным, неопытным мальчиком, который в ту пору, горбачевской Перестройки, слишком верил или доверял этому миру".  Не имею ни малейшего повода отказать в проницательности этому профессиональному критику, утверждающему, что "Роман Графомана" не историческое произведение..., что оно принадлежит сегодняшнему дню. Что «это роман о чувствах, переживаниях, дружбе, любви людей, которые застали одну из самых, наверное, интересных эпох - эпоху конца СССР. Это роман… об уникальном человеческом сообществе и моменте времени - моменте превращения утопии снова в реальность... Отчасти это постмодернистский роман "американского" толка, но и очень русский во многих своих аспектах".

Повторю, близость эпохи (Толстой представил свою «Войну и мир» спустя полвека после описываемых событий) не оставляет шанса найти дотошного читателя в современнике, готового прочитать 500 страниц без малого. Ведь и Толстого, и Достоевского, и Тургенева сегодня читают, пропуская исторические картинки, описания природы, портреты. Читателя интересует действие, а не игра в смыслы, движение сюжета, а не сигналы размышлений «о сущем».  Идея же редактировать классиков, если кому и приходит такое в голову, выглядит абсурдом. Такими же абсурдными (в ответ на ожидания читателя) мне кажутся попытки изобразить героев «как в жизни», копания в биографии автора, сличение её с описываемыми событиями, поиском достоверности, документальности. Не так давно я откликнулся на просьбу одной читательницы помочь ей с идентификацией той же Музы. Но у меня не получилось. Не было и нет такого реального лица. Кстати, я хорошо знаю биографию Набокова. Многое разгадал в его книгах. За исключением "Камеры обскура". Тут он так всё зарыл, что ни намёка не оставил.

А вообще-то предпочитаю критика, которого интересуют не столько биографические детали сочинителя, сколько мысли его героя. Мне ближе и читатель, который ищет в современной литературе не признаки «классического романа» с его стремлением описать жизнь, время, эпоху, а следит за мышлением автора, попытками его героев  исследовать причины происходящего с ними, истоков коллизий и драм. В художественном произведении имеют значение расшифровки, навязываемые самим писателем, а не то, что он в запале, в кураже рассказывает о себе и таким образом провоцирует спекулировать на его слабостях.

 То-есть, я хочу сказать, что пытаться "отрыть" в реальности графоманку Роксану, уличить её в близости к действительному автору "Романа Графомана" - увлекательно. Но гораздо любопытнее проследить, как сочинитель Марк Берковский управляется с Музой, чувствуя, что окружен такими же графоманами, как он сам; у которых те же самые желания, что и у него; что они страдают от тех же неудач. Марк презирает себя за графоманию, за бездарность, сам наблюдает в себе это презрение. Он страдает, потому что ему никак не удаётся вывести себя из этого окружения графоманов. И только когда он постепенно осознаёт своё поражение, только тогда он начинает отличаться от тех, кто его окружает, только тогда он подчиняет себе своё прошлое и открывает будущее. Роксана со своей графоманией ассистирует ему в этом прозрении. Детальный же портрет её в рамках классического романа, ровно, как и Марка, и его Жены – как мне кажется, излишество. Достаточно размытых пятен, штрихов, мазков, намёков. Я намеренно уходил от прямого описания внешности героев. Это легко понять, разглядывая, скажем, хорошего импрессиониста. Ведь в такой живописи картину делает в первую очередь игра с цветом, светом, тенью, а потом рисунок.  И в литературе образ складывается из контекстов, полутонов, намёков. Из них составляются смыслы, если их ищут. Само же по себе описание природы (стёжки-дорожки, улицы-витрины, мосты-виадуки, крыши-шпили), равно как и полновесные портреты героев (нос-глаза, уши-брови, волосы-причёска, что пью-едят, как одеваются - раздеваются) – сама по себе эта требуха ничего не стоит, если за окололитературными красотами подобного рода не проглядывают, повторю, смыслы.

Ещё раз обращу внимание: гротеск заключён в диалогах Марка и Макса уже на первых страницах «Романа Графомана». Мастерское описание видов из окна многоэтажной гостиницы, на пляже, на улицах Фолкстона, также, как и попытки Марка в дальнейшем нарисовать жизненные портреты героев – всё это кажется Максу абсурдом. На самом деле, мы, читатели, воспитанные на классической литературе и литературе соцреализма, ценим именно такие страницы. Это то, к чему мы привыкли. Но, как заметила американская художница Изабелла Глаз, а "зачем они нужны "как живые" при уровне фототехники XXI века".

Верно. Увидав её живопись, я поразился, с какой лёгкостью выскочила моя Роксана из «Романа Графомана» и влетела в картины Изабеллы Глаз. Isabella Sarra Glaz . Предательница! Впрочем, то же случилось и с современной музыкой композитора Владимира Генина. Перед самым концертом в Зальцбурге была репетиция, открытая для зрителей. Там моя Роксана влюбилась в блистательную пианистку Ольгу Домнину. Выпорхнула со страниц неопубликованного романа и уселась на крышке концертного рояля:) Ни стыда, ни совести. С трудом  увёл её тогда из зала Моцартеум. Уже тогда она делала со мной, что хотела. Знал бы, укоротил её, взяв под контроль  авторскую волю. Но это ещё одна тема для эссе.