Посвящается Михаилу Аркадьеву
В пять лет мой сын очень расстроился от фильма «Безымянная звезда», где герой-астроном открыл звезду, которую никому не дано увидеть. «Теперь он всегда будет грустить из-за этого», — сказал сын, додумавшись таким образом до истины, что познание умножает печали. До этого-то он считал, что узнавать – это только радость… Я объяснила малышу, что так устроен человек.
«Любое искушение, и само образование, и мышление – это то, что делает человека человеком», — будто повторили те мои нехитрые слова на днях и на этих страницах в одной горячей дискуссии. «... или не делает…» — бросила я в ответ. Мимоходом.
Ее как-то очень близко принял к сердцу искренне уважаемый мною Михаил Аркадьев, хотя она того и не стоила. Но Михаил потребовал примеров — скажите, Елена, как искушение, моральные альтернативы, внутренний выбор могут быть присущи особям, «человеками» не являющимися? Животное же не способно на низость.
Животное на низость не способно. И человек --в моем понимании -- не способен. А если способен, то единожды и по ошибке, за которую себя потом казнит. Если не единожды и не по ошибке, и не казнит, то это не человек. А искусить можно и животное – колбасой. Да, на уровне инстинктов. Но познание, искушение и низость – как свойства, присущие лишь твари по имени homo sapiens – тоже присущи им по-разному, нередко тоже на уровне инстинктов. Примеры? Полно! Только уж простите, хоть споры о высоком мне не чужды, они вполне заземленные.
Один мой приятель, человек весьма незаурядный, лет пять «состоял в отношениях» с дамой, тоже весьма успешной. Но дама точек над “i” ставить не спешила, а просто позволяла себя обожать, платить за ее …, скажем,… уроки музыки, водить на премьеры и возить на курорты. Но потом у обожателя рухнул бизнес, и он – для дамы -- враз стал заурядным. Не комильфо с ним стало в приличном обществе под руку появляться. По иронии, на которую столь богата наша жизнь, у дамы, однако, были реальные служебные возможности ему помочь. А он, -- еще не поняв свою теперешнюю заурядность в ее глазах – возьми да попроси ее помочь. В ответ услышал, сколь он (все-таки) незауряден и силен, а стало быть, и сам справится. Попросту говоря, шел бы ты, имярек, лесом.
И бог бы с ней, с дамой. Но какие изобретательные суждения пошли в приличном обществе. Никто не сказал, что дама просто использовала своего обожателя, пока это было нехлопотно и приятно, и отставила его, когда нехлопотность закончилась. Кто ж так скажет: тупо, в лоб? Это просто «фи». А порассуждать о том, что это были «просто отношения», из которых дама выросла и честно об этом сообщила? «Симпатии же возникают неведомым путем, и также и исчезают». Как изощрен разум на такие придумки, когда хочется отгородиться от докуки и досады неудач ближнего.
Другой пример? Тоже незатейливый. Приятельница Таня рассказала. Ее подругу некий Вася кинул на деньги. Не заплатил за контракт. Подруга — творческое создание, живет, «как положено», в нищете, на нее сыплются – как на многих людей такого рода – все возможные житейские беды. Таня – барышня пытливая, -- решает, что до Васи, человека отнюдь не бедного, надо достучаться. Искусить его простой возможностью помочь, совершить благородный поступок, абсолютно для него необременительный. Рассказывает Васе, как мучается ее подруга — и от безденежья, и, главное, от предательства. Возможно, -- добавляет Таня, -- ей это кажется. Я даже в этом уверена, правильно? В ответ узнает от Васи, что подруга – человек без царя в голове, у нее семь пятниц на неделе и слушать ее нельзя. И кинул подругу не Вася, а третьи люди, их общие знакомые.
А вместо того, чтобы плести эти мутные кружева, Вася мог бы попросту встретиться с подругой и дать ей, скажем, пятьдесят тысяч рублей. Для подруги – и это Васе прекрасно известно – это колосальные деньги, для Васи — так, пара походов в ресторан. И мог бы сказать, что убедил он этих самых общих знакомых в том, что кто кого кинул, уже не разобрать, но вот компромисс, чтобы без осадочка от ложечек. Это было бы достойно. И помочь, и из неприятной ситуации выйти, и в человеке вместо горечи признательность пробудить. Разве это не проще, чем изощряться в объяснениях, сколь жалка и несостоятельна подруга?
Достаточно примеров, или еще один? О том, куда заводят игры иссушенного разума. Крымнаш. Все ж понятно и про войну, и про то, что в душе каждого Крым — он и правда, наш. Только это ничего не объясняет, и никого не оправдывает. Ни власть, ни ее врагов, придуманных или назначенных. Все же понятно, но люди, -- при этом, по всем остальным вопросам — единомышленники, -- по вопросу этому, (pardon my French) срались ровно год. Хотя могли бы поддержать друг друга в тот период всеобщего оголтелого безумия. Но важнее по «недопонятым нюансам» другого проехаться. И еще раз, и еще второй… По позиции другого, «такой понятной и такой убогой». И так до остервенения.
За одну фразу Михаила Аракадьева, я все шляпы готова снять: «Условием любого понимания… является презумпция первичного непонимания». Это признание изначального непонимания дает человеку возможность захотеть понять. Реакции не на уровне инстинктов, а на уровне ума и, простите, души. Вот что делает человека.
Конечно, и низость можно счесть поступком, если играть в игры иссушенного разума. И это огорчает больше всего. Не низости сами по себе – плевать я на них хотела, что мы низостей не видали. Огорчают оценки. Возвышенные и нюансированные. Находящие объяснение и низости, если ее дефинировать правильно и перевести в разряд понятных и простительных человеческих слабостей.
И отторжение мыслей другого огорчает. Когда оно продиктовано той же любовью к игре в слова, и еще – если совсем по-честному – желанием чуток возвыситься над недоизощренным в нюансах. Огорчают споры, вздымающиеся в те слои атмосферы, где житейское, обыденное, то, из чего складывается жизнь, уступает по своей значимости спорам о дефинициях и нюансах слов.
В каком-то смысле это правильно. Вначале было слово. Язык формирует мышление, а вслед за этим и поступки. И силу духа, и бесстрашие и ответственность. Одних они превращают в «человеков», другие так и остаются просто homo sapiens.
В играх разума много привлекательного: житейское низменно, а тут искусство, изыск… И так до наркотического опьянения.
Как я зачитывалась волшебством Гессе, его Das Glasperlenspiel, подчеркивала и выписывала чарующие истины, вбирая магию слов и игру их смыслов…
Но мне тогда было пятнадцать лет!
А сегодня игры разума становятся мне все скушнее. Спорам о высоком, не чужда, но правда в них проступает редко. И еще реже остается в памяти, ибо тут же заматывается в клубок новых игр чистого разума. Мысль и слово в этих играх вижу, и даже нередко восхищаюсь, а человека вижу далеко не всегда.
Можно, конечно, призвать меня к ответу – с какой стати я присвоила себе право судить, кто человек, а кто нет? А вот с такой! Присвоила. Слишком многие познания и печали изведала, можно сказать «по тюрьмам и по ссылкам»…. Я все и сама знаю про низость и честь, и про грани добра и зла.
Моя дефиниция человека проста и несовершенна. Это тот, кто наделен разумом, душой и силой духа прежде всего для того, чтобы переплавить познание и искушения из прикладных гаджетов для устройства жизни, в понимание, сострадание и любовь.
Да, я же с самого начала призналась, что я человек простой.
Дорогая Елена, вот, могу только в качестве алаверды поделиться с Вами своими старыми соображениями о человеческой природе:
"Человеческие особи виртуозно вынюхивают мельчайшие различия, чтобы определить, кого им следует презирать." С. Пинкер
Человеческая низость свойственна гениям ничуть не менее чем «простым смертным», несмотря на различие в стилях его проявления. Гений и злодейство ― две вещи вполне совместные, вопреки мнению пушкинского Моцарта. Точно так же порядочность и толерантность ― ценные качества независимо от того, «сложен» или «прост» человек, имеющий мужество оставаться порядочным и терпимым. Говорить об этом необходимо. Чистота искусства не означает, что мы можем позволять себе умалчивать о свинстве тех, кто его творит. Но констатация человеческой непорядочности тем самым должна приводить к четкому отделению искусства от субъективных качеств человека, то есть не к замалчиванию этого парадокса, а подчеркиванию его. Только тогда у нас есть надежда, что будут встречаться люди, которые смогут соединить в себе человеческую терпимость и творческий гений. Я потому говорю так, что эта низость всегда возможна и во мне самом, и необходимо этическое усилие, чтобы ее в себе замечать и изменять. Именно поэтому я предпочитаю об этом говорить, а не молчать. Прафашизм антропологичен, и необходимо усилие, чтобы отслеживать его в себе и пытаться «заменить» на терпимость... Иногда это удается, иногда не очень. Но есть принципиальная разница между нетерпимостью к нетерпимости и нетерпимостью к «иному», «чужому». Но «добрые люди» (das Man) недаром смешивают одно с другим и упорно упрекают нетерпимых к нетерпимости в нетерпимости вообще.
Германский нацизм норвежца Кнута Гамсуна не мешал ему быть гениальным писателем. Но это не значит, что допустимо закрывать глаза на это противоречие. Наоборот ― об этом нужно говорить, и говорить открыто. Ксенофобия и любые ее формы, в том числе расизм и антисемитизм ― недопустимы, если мы согласны с тем, что жестокость и несправедливость, даже, если они только потенциальны — это худшее из того, что есть. Гениальный музыкант Рихард Вагнер был в этом отношении несомненный негодяй. И это факт, от которого никуда не деться. Так же никуда не деться от гениальной вагнеровской музыки.
В проблеме ксенофобии важно также и то, что она не имеет прямого отношения к проблеме материального благосостояния. Были и есть голодные представители терпимости и абсолютно сытые представители ксенофобии и наоборот. Что касается «инстинктов», на которые часто списывают ксенофобию, то нельзя забывать, что в человеке практически не осталось никаких чисто животных инстинктов. Все так называемые инстинкты человека вторичны или даже «третичны», они плод «обработки» человека языком, культурой, если хотите «воспитанием». Беру это слово в кавычки, так как первичное воспитание ― это то, которое не осознается, и происходит оно в период овладения языком.
Никто из нас, из людей, не помнит, как мы научились говорить и мыслить на родном языке. Поэтому мы называем родной и родные языки «естественными». Но каждый человек прекрасно понимает, что языку он научился, что язык «quasi-природен». В забываемый всеми период овладения родным языком (вот он, источник всех человеческих «забвений»), «с молоком матери» человек впитывает все то, что будет составлять фундамент его картины мира, его реакций на окружающее, его базовые неосознаваемые оценки, все то, что он потом будет считать «врожденным», «природным», «естественным», «интуитивным», «унаследованным», «кровным», «генетическим». Именно потому, что только вместе с языком человек получает свое «я», свою свободу, свою способность выбирать — именно поэтому человек несет парадоксальную ответственность за свои так называемые «инстинкты». Но ответственность эта не обязательно «моральная». Мораль и этика разные, подчас противоположные вещи.
Среди членов нацистской партии был очень высокий процент образованных, интеллектуальных, а иногда, с нашей точки зрения, и интеллигентных людей. То же касается и СС. Не говоря уже о том, что нацистами были несколько выдающихся, гениальных личностей. Вот некоторые из них: вступивший в НСДАП (сразу после избрания Гитлера канцлером) Герберт фон Караян. Членом нацистской партии с 1933 по 1945 г. был один из величайших философов ХХ в. Мартин Хайдеггер, что до сих пор, и обоснованно, ставится ему в вину, в том числе и его нежелание признать это своей виной. И наконец, как уже было упомянуто, совершенно сознательно и последовательно поддерживал Гитлера, ездил к нему в ставку и был убежденным нацистом гениальный норвежский писатель Кнут Гамсун. Я не случайно употребляю в своих рассуждениях понятие «прафашизм». Последний является структурной характеристикой человека как вида.
Прафашизм (несколько изменяя схему У. Эко) заключается в способности, и потому постоянной готовности человека кого-то из себе подобных не считать в полной мере людьми, причем не только и не столько в индивидуальном порядке (это следствие), а преимущественно, так сказать, в групповом. Такие оценки в момент действия даются в основном во множественной форме, то есть это негативное обобщение. Оно становится формой прафашизма тогда, когда приобретает форму «презумпции чужой виновности» и когда сознательно игнорируются индивидуальные различия и рациональные процедуры выяснения истины в вопросах виновности/невиновности.
Такое негативное обобщение в форме презумпции чужой виновности есть следствие глубинного, часто не осознанного страха человека перед свободой других людей и в конечном счете перед своей собственной свободой, перед открытым пространством мира, перед «иным». Позиция, противоположная прафашизму, ― индивидуальное принятие «иного» как возможного «своего». В ней проявляются автономная (то есть не коллективная, не родовая, не партийная, не групповая и не семейная) свобода и ответственность личности. Именно эту свободу как ответственность за собственный выбор последовательно избегает и игнорирует прафашизм. Презумпция чужой виновности ― проявление неосознанного стремления «назад», прочь от «иного», прочь от свободы. Оно также связано с тем, что можно обозначить как «социальное равнодушие» ― некий синоним «тихого» массового прафашизма. Огромное количество «добрых» людей, «тихое» большинство будет «не замечать» и тем самым поддерживать негативное обобщение. При этом они сами «плохо» действовать не будут, оставаясь «хорошими» людьми, будут только «неосознанно» поддерживать негативные действия своим равнодушно-благодушным бездействием. Как раз в такой ситуации быстро может произойти и, как правило, происходит переход от пассивного прафашизма к собственно активному агрессивному фашизму.
В результате такого «негативного обобщения», поддержанного социальным равнодушием, можно сразу, без особых угрызений совести, переходить к действиям, а именно: унижать, уничтожать, сжигать на кострах, душить в газовых камерах, сажать в тюрьмы и лагеря, использовать как рабов и т. д. всех тех индивидов или все те группы, которые по тем или иным причинам мыслятся как попавшие в рамки этого обобщения, в категорию, в группу (большую или малую) «не-людей». И это человеческое, слишком человеческое свойство, чтобы ему удивляться. Оно свойственно человеку как виду, в том числе и мне, пишущему эти строки. Необходимо дополнительное усилие и бодрствующее сознание, чтобы не дать возможности «прафашизму в себе» перейти в собственно фашизм «для нас». Здесь нужно постоянное усилие, к сожалению или к счастью ― не знаю.
Эту реплику поддерживают: Елена Котова, Димитрий Геваль