«Не влипать!» Памяти Дмитрия Александровича Пригова

Исполняется 80 лет со дня рождения Дмитрия Александровича Пригова (5 ноября 1940 — 16 июля 2007). Я его помню с середины 1970-х, когда он, уже сложивший скульптор, но начинающий поэт, в своей мастерской читал стихотворение «Но пасаран». Состоявшее из этой единственной строки, произносимой все более надрывно и пронзительно на протяжении примерно получаса, оно производило неизгладимое впечатление на слушателей: некоторые впадали в полуобморочное состояние, другие выбегали из мастерской... Это был мой первый опыт столкновения с современным авангардом — концептуализмом. 

Приведу стихотворение Д. Пригова, написанное ровно 40 лет назад, когда Рейган пришел на смену Картеру. Другой век, а написано как будто сегодня. Таким поэтом был Дмитрий Александрович — не просто злободневным, но злобовечным.

Вот избран новый Президент

Соединенных Штатов

Поруган старый Президент

Соединенных Штатов

А нам-то что? — ну Президент

Ну Съединенных Штатов

А интересно все ж —

Прездент Соединенных Штатов. 

Ноябрь 1980 г.

Снизу вверх и слева направо: И. Иртеньев, М. Шатуновский, А. Парщиков, Д. Пригов, М. Эпштейн, Е. Бунимович, Н. Искренко, В. Салимон, А. Лаврин. Москва, 1987.

 Пригов был разнообразно одарен: поэт, романист, эссеист, художник, скульптор, инсталлятор, акционист, искусствовед... Он пел, декламировал, снимался в кино, писал статьи, выступал с докладами на конференциях, он был всем, чем может быть творческая личность в современной художественной культуре. Но в нем было еще нечто, точнее, некто — он сам не только как субъект, но и как предмет творчества. «Дмитрий Александрович Пригов» — создание Дмитрия Александровича Пригова. 

Встречаясь с Приговым, нельзя было не обратить внимания на его особую манеру держаться — невозмутимую и сдержанную, хотя и без малейшей позы. Встречи эти чаще всего происходили в публичных местах, где Пригов был окружен массой людей, вовлечен во множество событий. Он был оживлен, деятелен, интеллектуально наступателен, провокативен, и тем не менее в нем ощущалась внутренняя отстраненность. Создавалось впечатление, что у Дмитрия Александровича отсутствуют личные эмоции. Они через него не прорывались. Трудно было представить, что он вдруг рассердится и повысит голос (вне художественной дикции) или вдруг умилится и перейдет на задушевный шепот. Он никогда не выходил из себя, не позволял эмоциям и настроениям что-то диктовать себе.

Слева направо: М. Эпштейн, Владимир Друк, Д.А. Пригов, Светлана Беляева, Виктор Кривулин. Ленинград, 1988.

 Во время конференции в Лас-Вегасе в 2000 г. мы с ДА примерно неделю делили один гостиничный номер, но и в каждодневном житейском общении ДА оставался неизменно ровным, сдержанным, доброжелательным и отстраненно-участливым. Эмблемой такой установки была его знаменитая манера представляться по имени-отчеству и точно так же обращаться ко всем другим, даже к совсем юным. Это требовало не просто исключительной памяти, но и психологической концентрации и верности раз и навсегда принятой коммуникативной стратегии. Я как-то спросил Илью Кабакова, который лучше меня знал Пригова, удавалось ли ему когда-нибудь прорвать пленку такой абсолютной дистанционной вежливости, и ответ был: «Ни разу».

Это и было нагляднейшим выражением приговской эстетики: не влипать (его термин). Не идентифицировать себя ни с одной ролью, персоной, лирическим героем, даже с самим собой, но занимать рефлексивную дистанцию по отношению ко всем своим персонам, множество которых он испробовал в своих опытах концептуального искусства. Все, что ДА произносил, немедленно превращалось в концепт, буквально или фигурально заключалось в кавычки, отстранялось, преподносилось как жест, отыгранный в артистическом пространстве. ДА ни во что и ни в кого не влипал — в этом, видимо, и состояла его жизненная позиция. Возможно, главным проектом ДА была именно работа по развоплощению себя, растождествлению себя со всеми своими ролями и «я» как таковым — искусство «отлипания» от самости. Я ничего не знаю про отношение ДА к буддизму или дзен-буддизму — занимался ли он медитациями, увлекался ли какими-то доктринами. В его случае это вряд ли было бы органично. Если бы ДА занялся йогой, вошел глубоко в транс или медитацию, если бы он даже сделался буддийским монахом, это означало бы, что он влип в определенную позицию, в данном случае, религиозную, медитативную. Можно уйти от себя, поэта и художника Пригова, став йогом, "просвещенным". Но как уйти от отождествления с собой, не отождествляясь ни с кем другим? Как произвести хлопок одной ладонью? Дмитрий Александрович Пригов остался в этой паузе между собой и не-собой, не пытаясь ее заполнить. В каком-то смысле это был более чистый буддийский опыт, чем у буддийского монаха, исполняющего все необходимые ритуалы и читающего все положенные мантры и гимны. Это был опыт западания в интервал между всеми возможными идентичностями путем их намеренного опробования и рефлексивного отторжения от себя.

Отсюда и профессиональный азарт, с каким ДА конструировал множество своих псевдоличностей, чтобы, создав еще одну иллюзию себя, продемонстрировать ее иллюзорность, изжить в себе еще одно неподлинное «я». Между собой и собой ДА ставил «Дмитрия Александровича», т. е. кавычки, ничего кроме кавычек. От ДА остаются бесконечно размноженные кавычки, пространство воздушных лапок, которые охватывают все им созданное и его самого.

На юбилее Евгения Бунимовича, Москва, 2004. Повод быть навеселе, но Пригов трезв.

 В христианстве такое внутреннее делание через отбрасывание всех наружных оболочек, «идентификаций» своего «я», называется трезвением. Человек опьяняется миром, его красками, звуками, призраками наслаждений, а главное — призраком своего «я», верой в его прочность и самообладание, что называется гордыней. Трезвение — это постепенное пробуждение от сна, питающего нашу гордыню, это ощущение своего ничтожества в буквальном смысле — несуществования, погруженности в ничто. Все тексты и перформансы ДА, все его неистощимые персонификации и мистификации суть упражнения в трезвении, сбрасывании очередного покрова. Но при этом, в отличие от православного трезвленца или буддийского монаха, Пригов не обольщается единственной правильностью своего пути и не занимает позицию учителя или вожатого. Он ничего не утверждает и не отрицает, он делает двойные жесты, очерчивая очередную персонификацию и одновременно стирая ее. У него нет «позитива», на который он дерзал бы опереться.

Гранд-Каньон. Слева направо: Д.А. Пригов, М. Эпштейн, художник Леонид Пинчевский, социолог Дмитрий Шалин (организатор фестиваля). Международный фестиваль русской культуры «Холодная война — горячая культура». Университет Невады, Лас-Вегас, ноябрь 2000 г.

В образе ДА проявляло себя творческое нищенство духа. Он каждый день писал по несколько стихотворений, а ночью занимался изобразительным искусством. Он создал за свою не слишком долгую жизнь примерно тридцать тысяч стихотворений, превзойдя Фирдоуси, Гомера и, вероятно, поставив мировой рекорд поэтической производительности. И именно этот труд самоопустошения приводит его в состояние «не-не-не», неотождествления ни с чем, полной безопорности. Если художник постоянно вычерпывает из себя все новое содержание и опредмечивает его в виде объектов, текстов, персонажей, в нем самом — гулкая пустота. «И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он». Творец чувствует в себе хрупкость, стеклянность, призрачность, настолько он перелился в свои творения, своих персонажей, которые ему уже не принадлежат. Это движение в ничто есть такой же творческий ход, как воплощение в тексте, инсталляции или перформансе. Воздействие на мир — самоустранение из мира.

Несколько стихотворений Д.А. Пригова, 1970–1980-е

*   *   *

Женщина в метро меня лягнула

Ну, пихаться — там куда ни шло

Здесь же она явно перегнула

Палку, и все дело перешло

В ранг ненужно личных отношений

Я, естественно, в ответ лягнул

Но и тут же попросил прощенья —

Просто я как личность выше был

*   *   *

Вот я курицу зажарю

Жаловаться грех

Да ведь я ведь и не жалюсь

Что я — лучше всех?

Даже совестно, нет силы

Вот поди ж ты — на

Целу курицу сгубила

На меня страна

*   *   *

Когда здесь на посту стоит милицанер

Ему до Внуково простор весь открывается

На Запад и Восток глядит Милицанер

И пустота за ними открывается

И центр, где стоит Милицанер —

Взгляд на него отвсюду открывается

Отвсюду виден Милиционер

С Востока виден Милиционер

И с моря виден Милиционер

И с неба виден Милиционер

И с-под земли...

Да он и не скрывается

 *   *   *

Вымою посуду —

Это я люблю

Это успокаивает

Злую кровь мою 

Если бы не этот

Скромный жизненный путь —

Быть бы мне убийцей

Или вовсе кем-нибудь 

Кем-нибудь с крылами

С огненным мечом

А так вымою посуду —

И снова ничего

Сайт Пригова

Биография и творчество Пригова

Стихи

Собрание сочинений Пригова в 5 тт., М., НЛО

Сборник статей и материалов о Пригове "Неканонический классик"

(там же мой разговор с Приговым «Попытка быть неидентифицируемым». С. 52–72).