Мода для простых смертных.

Современная культура превращается в культ крайностей: бодипозитив и феминизм хороши, и, конечно же, полезны в меру, но что получаем мы? На волне поддержки сестер каждая некрасивая девочка (воу-воу субъективно, так-то все девочки красивые) берет в руки телефон и объявляет себя борцом за права. У тебя прыщи – это сексистское общество внушило их непривлекательность, ты голову не помыла, на плечи сало капает – так велел феминизм, подмышки волосатые – отстаиваю права. Феминизм же изначально про что – про адекватность, про что он у нас сейчас – про поклонение силе женского духа.

Буддиста не может задеть ничего, уравновешенного человека не задевает то, что его не касается, как девушек оскорбляет реклама прокладок? Или мы стали забывать, что менструация – это не только для тех, кто устал от жизни, но вынужден ехать в троллейбусе на нелюбимую работу? Давайте девочкам в 13 тоже вывалим сокровенное знание о том, что раз в месяц внутри себя мы не танцуем, а убиваем маленького зверька. Это о повседневном потреблении и мало-мальски ежедневных практиках, но, как и всякая великая сила, сила киски не знает границ.

Далее феминизм пошел в моду, и что мы получаем – худи и кроссовки. Это гениальная придумка, это повод съесть еще один эклер, это возможность напиться и прыгать по крышам гаражей, но это не haute couture. Классическое распространение моды (как и прочих культурных и научных паттернов) идет от центра к периферии: в конкретном случае это подиум – прет-а-порте – магазины для простых смертных, поэтому первые два пункта и не должны быть носибельными, они об искусстве. Мода в смысле couture – это вдохновение, это об эталонной роскошной красоте, но и тут она вынуждена пойти навстречу уличным запросам. Таким образом мы можем наблюдать искаженный аутопойезис системы формирования костюма: создаются прекрасные платья, транслируются обществу, но на основании откликов, в том числе экономических, с каждым разом все более преобразуются в спортивные штаны. Более того, модные дома сталкиваются даже с агрессией по отношению к тем самым роскошным нарядам, как будто нефункциональная красота стала считаться оскорблением (какое «как будто», так и есть). Можно допустить влияние тенденции осознанного потребления, но оно, конечно же, очень локально и проявляется куда более лаконично, чем публично обсуждаемые претензии.

Вопрос в том, что мы сталкиваемся с очередной народной интерпретацией коммунизма – «отнять и поделить», но желание отобрать красивые вещи у тех, кому они идут, у тех, кто готов их носить – ни что иное как реализация зависти. Формат «так не достанься же ты никому» помимо формирующегося дискурса также подает нам сигнал о специфическом расслоении  общества в эпоху интернета. Куда более эффективнее захвата телеграфа сейчас формирование интернет-дискуссий о неприемлемости устоявшегося порядка. Однако, фактической ситуации (в первую очередь, экономической) это, конечно же, не меняет, несмотря на то, что формирует искаженное представление о мире у тех, кто еще находится в его поиске.

Таким образом, мы, возможно, наблюдаем очередной исторический виток отказов, решительных и бескомпромиссных, от традиционных (как говорится, патриархальных) устоев без формирования нового потребительского многообразия, из которого каждый консьюмер мог бы выбрать что-то любимое и знать, что оно приемлемо так же, как и прочие любимые вещи других.