Алексей Навальный. Парадоксы «Мистера Икс»

В недавнем интервью на «Эхо Москвы» с журналисткой Ириной Воробьевой (29.03.2019) Алексей Навальный призвал слушателей не подчиняться закону об оскорблении чиновников (законопроект Андрея Клишаса), Государственную Думу назвал «сборищем жуликов и воров, тупых абсолютно людей и мерзавцев», Совет Федерации, состоящий из «отбросов вертикали власти...», – «врагами России»; «Единую Россию» – «партией жуликов и воров». На вопрос журналистки: «Есть ли решение суда?» – которое позволяет делать подобные утверждения – Навальный ответил, что ему не нужно решения суда, достаточно выйти на улицу, чтобы убедиться в сказанном. Далее, опять же на замечание журналистки о том, что в отношении самого Навального есть два решения суда (об уголовных делах против него), политик заявил, что ему наплевать на эти решения, как и на российский суд в целом. У него есть два решения Европейского суда, которые говорят, что эти дела сфабрикованы.

Озорство, с которым Навальный все это высказывает, могло бы даже вызвать симпатию, если бы он не сослался на решения Европейского суда. Европейский суд, с его точки зрения, организация, заслуживающая доверия и уважения. Возможно, если жить в России и не иметь с ним никаких отношений. С моей же точки зрения – это институция сегодняшней инквизиции. Вот только один пример: 5 июня 2015 года Европейский суд по правам человека (CEDH) признал правомочным прекратить поддержание жизни француза Венсана Ламбера, сорокадвухлетнего медбрата, попавшего в автомобильную аварию несколько лет назад и все это время находившегося в состоянии «вне сознания», или «овоща» на медицинском жаргоне. Главный аргумент – его содержание в больнице обходится слишком дорого. И это несмотря на невероятные усилия его родителей, обращение к власть имущим и проч., чтобы спасти их сына от государственного убийства (подробности об этом деле в моей книге «Оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции». СПб., Алетейя, 2019).

Многим, наверное, кажется, что позиция Алексея Навального в политическом пространстве России ясна до предела: открытый оппозиционер, выступающий с максимально доходчивой критикой власти, борец с коррупцией, человек, который, по замечанию шоумена Максима Галкина, раздувает «пролетарскую ненависть к богатым», человек, чье имя не принято произносить в структурах власти – Мистер Икс. Однако, при всей кажущейся ясности его политической позиции, место и роль Мистера Икса в современной политике далеко не так очевидны.

Один мой приятель как-то заметил, что метод Навального во многом схож с методом Ленина и большевиков по части ведения политической борьбы. Он организует, как бы сказал французский философ Жиль Делез, оппозиционную ризому, т.е. политическую сеть без явного центра, или со многими центрами, узлами, внутри которой политическая активность масс разворачивается не по вертикали, как в случае с той же «Единой Россией» или любой другой партией власти, а горизонтально, захватывая и вклиниваясь в территории власти там, где для этого есть хоть малейшая возможность. Ризомный метод дает свои плоды, и по всей России есть узлы сопротивления, которые привлекают определенное количество сторонников, особенно из числа молодежи. Но одна из проблем, которая возникает – и вместе с этим только кажущая схожесть с Лениным и большевиками – состоит в том, что ризома Навального не несет в себе нового тотального проекта, оставаясь исключительно тактической. Проще говоря, главный тезис его деятельности – борьба с коррупцией, – как ни парадоксально, вписывается в дискурс самой правящей власти.

Никто из людей, которые сегодня управляют страной и принимают политические решения на том или ином уровни, не станут публично отрицать «необходимость борьбы с коррупцией». Тот же Дмитрий Медведев, когда был президентом, да и после ухода с поста, много и часто об этом говорил.

Антикоррупционный дискурс популярен и сейчас, но другая проблема заключается в том, кому доверять: власти или Навальному? Или, если поставить вопрос метафизически: почему нужно доверять Навальному больше, чем власти? Ответ, казалось бы, ясен: потому что Навальный не во власти, следовательно – он не причастен к коррупции. Но – и в этом кроется второй парадокс его позиции – обвинять власть в тотальной коррупции можно лишь до того момента, пока ты сам ей не принадлежишь. Доверие разоблачителю коррупционных схем полностью основано на его вне-положенности власти. Если Алексей Навальный однажды придет в эту власть, чего скорее всего не произойдет никогда, он автоматически потеряет доверие разоблачителя, поскольку политическая власть в России не авторефлексивна.

Третий парадокс. Антикоррупционный проект Навального не является и не может являться политическим проектом. Он целиком направлен на разоблачение существующей архитектуры власти, но при этом не предлагает, в отличие от Ленина, новой позитивной программы. Прийти к власти и пересажать всех «жуликов, воров и мерзавцев» – не политическая программа, а в лучшем случае тактика борьбы за власть. Иначе говоря, какие гарантии того, что, посадив всех «жуликов и мерзавцев», новая власть не воспользуется их богатствами исключительно себе во благо? Навальный как политик власти еще не родился, но он сможет родиться только после того, как перестанет заниматься антикоррупционной деятельностью. Возможно, так когда-нибудь и произойдет, поскольку его разоблачительные ролики, которые в начале смотрелись с большим интересом, все больше напоминают бразильский сериал, где каждая новая серия скучнее предыдущей.

Мы помним, что президент Белоруссии, Александр Лукашенко, пришел в свое время к власти исключительно под лозунгами «борьбы с коррупцией». И сегодня белорусский президент продолжает эту тему, грозно хмуря брови в сторону коррупционеров и взяточников, которым «пощады не будет». В своей президентской кампании 1994 года Лукашенко говорил многое из того, о чем сегодня говорит Алексей Навальный в отношении России: Белоруссия находится на грани пропасти, власть обрекает народ на нищету. Необходимо, стало быть, «отвести народ от пропасти», а чтобы это сделать, нужно в первую очередь уничтожить мафию и разобраться с коррупцией. Предположим, Лукашенко тогда разобрался с коррупцией, но что страна получила взамен? Диктатуру новой власти, усиление цензуры, фактическое уничтожение всякой оппозиции и отсутствие свободы слова. Даже если согласиться с тем расхожим мнением, что во второй президентский срок Лукашенко (2001-2006) в Белоруссии выросли экономические показатели, то оправдывает ли это зажим всех политических и многих гражданских свообод?

Четвертый парадокс – между диктатурой и демократией. Сегодня Алексей Навальный находится в выиграшной позиции уже по той причине, что пока, даже не имея позитивной программы (кроме демонтажа существующего порядка), может казаться демократом. Быть демократом, не имея власти, значительно проще, чем когда такой властью обладать. Однако даже то, как он дает интервью на «Эхо Москвы», не говорит о нем, как о человеке, разделяющем демократические убеждения. Он говорит и ведет себя как диктатор, чья диктатура пока еще полностью находится в пространстве виртуального – политической ризомы, – но именно благодаря этому не кажется таковой.

Если в поле тактической политики Навальный в ряде моментов может быть сравним с Лукашенко, то в плане политического языка, как, впрочем, и убеждений, он гораздо ближе стоит к Владимиру Жириновскому, также одному из героев своих передач в «России будущего», выходящей на ютубе. Только Жириновский и Навальный позволяют себе в публичном пространстве богато использовать регистр «кухонной лексики»: «жулики, негодяи, мерзавцы, отбросы» и проч. Дело отнюдь не в том, что это плохие или обидные слова, брошенные в сторону оппонентов, и даже не в том, что в отношении кого-то эти слова могут оказаться справедливыми, а в том, что само использование такого языка вписывает его в политическую нишу, расположенную между верховной властью, которая никода не говорит (и не может говорить) таким языком, и народом, для которого такой язык является естественным (к слову, в 2007 году Навальный стал соучредителем национал-демократического движения «Народ», при этом сам оппозиционер, судя по информации из его википедии, считает себя нормальным русским националистом). Ровно такую нишу, роль «между-политика» на протяжении всей своей политической карьеры играет Жириновский.

Любопытно, что даже Владислав Сурков в своей статье «Долгое государство Путина» (вероятно, аллюзия на концепцию «длительного времени» – longue durée – французского историка Ф. Броделя) пишет о необходимости найти новый язык описания той политической ситуации, которая сложилась в России. С точки зрения Суркова, такое описание должно быть сделано не в терминах «российского» или «антироссийского» официоза, а на некоем «умеренно еретическом» языке. Можно, разумеется, спорить и критиковать Суркова за его модель «большой политической машины Путина [которая] только набирает обороты и настраивается на долгую, трудную и интересную работу», но его интуиции по поводу «еретического языка» не лишены смысла. Если я верно понимаю суть сообщения, то автор предлагает выйти из чисто политической дискурсивной практики, где, как правило, знаки «плюс» или «минус» проставлены однозначно, и попытаться описать себя – российскую ситуацию – таким образом, чтобы ее захотели воспринимать другие. «Восприятие» – здесь означает эмпатию, примерение на себя, желание жить внутри такой конструкции. Другими словами, язык пропаганды должен быть заменен языком соблазна – сложная задача сама по себе.

Вероятно, Алексей Навальный также понимает, что успешный политик не может обходиться исключительно одним политическим языком. Владимир Путин начал свое президентство с того, что пообещал террористов «мочить в туалетах», чем в то время заработал немалую популярность. Однако своего «еретического языка», по Суркову, у Навального на сегодняшний момент нет. Собственно, нет и ереси, поскольку, повторю, антикоррупционная риторика отлично вписывается в общее поле современной российской политики. И вот что интересно: отсутствие у Навального своего языка для описания власти, его язык во многом заимствован у Жириновского, оказывается тождественным принятому непроизнесению его имени власть имущими в публичном пространстве. Мистер Икс и здесь оказывается в парадоксальной ситуации. Онтологически он вполне вписан в архитектуру власти, и более того, он проговаривает то, с чем власть согласна, выполняя за нее большую дискурсивную работу, но при этом он лишен возможности говорить с властью напрямую.

Известно, что отношение Навального к президенту Путину крайне негативное, по крайне мере, на уровни риторики. Он то и дело обвиняет последнего в создании мафиозного государства, пособничестве «своим», богатстве и проч. И может показаться, что нет ничего более далекого, чем Путин и Навальный. Однако, если присмотреться внимательней, то между этими двумя фигурами есть немало общего в интерполитическом поле. Одна из таких схожестей состоит в том, что положение Навального в российской политике напоминает положение Путина на международной арене, а именно – с момента его «диссидентской» речи в Мюнхене в 2007 году, когда Путин открыто объявил о своем неприятии однополярного мира во главе США. Тогда-то он и стал «президентом-диссидентом» в глазах политиков, поддерживающих такой мировой порядок. Навальный – тоже государственный диссидент в том смысле, что, как и Путин, открыто заявляет о своем неприятии «однополярной» власти в России.

Рискну предположить, и в этом его очередной парадокс: Навальный совсем не прочь быть Путиным, но он не хочет быть диссидентом или «между-политиком», как Жириновский. Но здесь возникает следующая онтологическая проблема: для того, чтобы из «между-политика» превратиться в Путина, одной популистской критики власти недостаточно, как и недостаточно создания политической ризомы, встраивающейся в уже существующую архитектуру власти и фактически оказывающейся ей конформной.