J'excuse

Как бы комментировала современная либеральная интеллигенция события в Эльсиноре, описанные Шекспиром в трагедии о Гамлете, принце датском?  Уверен, что фрейдистские аналитики, не говоря уже об их пациентах, посчитали бы чрезмерный интерес главного героя к личной жизни матери проявлением Эдипова комплекса.  Вольноопределяющиеся политологи на хорошем счету в крупных издательствах добавили бы, что принц распространяет свое старомодно «владельческое» отношение к Гертруде не только на Эльсинор, но и на весь датский народ в целом.  Клинические психологи, а также полиция, которую они консультируют, припомнили бы историю с галлюцинациями, в ходе которой тень отца стала для сына навязчивой идеей, а также учли бы опыт его неудачных сношений с Офелией, характерный для типа «одиночки».  Социологи добавили бы, что идеология Гамлета, вкупе с его манией преследования и обвинением всех и вся в измене – ни что иное, как следствие конспирологического восприятия преобразований, естественно происходящих во всяком открытом обществе.  Главные редакторы, ответственные за газетные передовицы, написали бы, что нетерпимость, с которой Гамлет отреагировал на якобы лицемерное виденье мира отцом его невесты, характерна для склада ума террориста.  Журналисты и прочая мелкая шушера, по мере сил создающая общественное мнение, направили бы перья на описание «кучи тел» эльсинорцев, умирающих в страшных мучениях.  Проныра из «Дейли мейл» откопал бы на потраву желтой прессе сообщение с мобильного телефона сестры Розенкранца от однокашника Гамлета по университету, утверждающего, что последний «взял конспект и даже спасибо не сказал», а «Гильденстерн только и делал, что кокаинился». Писатель, нобелевский лауреат из Боливии, в интервью с воскресной «Нью-Йорк Таймс» выразил бы мнение, вынесенное крупным шрифтом на обложку журнального приложения, что «скандинавы всегда себя подло вели».  Историк из Института международных отношений при Фонде Рокфеллера поделился бы с медиапроектом «Сноб» своими опасениями, что «могила принца может стать святыней для экстремистов».  Французский философ промурлыкал бы эмансипированной девушке из «Ле Монд», чьи предки эмигрировали «из страны Бейлиса» в «страну Дрейфуса», что «такое может случиться и у нас на юге».  Но самое интересное, что при всем этом ни одна политкорректная сволочь не удосужилась бы прочитать текст шекспировской пьесы.   

 

Я не хотел писать ничего серьезного до осени, выждав, пока люди вернутся с пляжей, оденутся по-человечески и вновь засомневаются в правоте ширпотребного видения истории.  Летом подобное сомнение особенно неудобно, потому что человек в мятых шортах и с ломтем арбуза в руке не желает слышать, что говорил Джон Стюарт Милль.  А говорил английский мыслитель, что большинство, как и меньшинство, бывает неправо и что, когда большинство заблуждается, последствия его неправоты несравненно более разрушительны для цивилизации, чем последствия заблуждений меньшинства.

Но вот на минувшей неделе Бог послал мне тему, которая, как мне показалось вчера ночью, когда я эту тему обдумывал, возникла из моих прошлых колонок подобно Афине, воспарившей над головой Зевса.  Норвежец похожий на Гамлета в любительском спектакле или, если точнее, на моего доброго друга, московского актера Егора Пазенко, застрелил из автоматического оружия несколько десятков подростков, дабы привлечь внимание мировой общественности к своему политическому и культурному трактату объемом в 60 печатных листов.  Моя первая мысль по заданной судьбой теме была о том, что из миллиона грамотных людей, публично осудивших норвежца в газетных статьях, телевизионных программах и личных блогах, ни один не удосужился прочесть злополучный манифест.

Мне скажут, что аналогия между вымышленным датчанином и всамделишным норвежцем неправомерна, так как дядя Гамлета в преступном сговоре с его матерью действительно отравил короля, своего брата, в то время как Андерс Брейвик мстит за недоказанные преступления, в совершении которых он обвиняет правящие элиты Европы.  Но позвольте, разве реакция обвиненного в убийстве, которому навязывают тенденциозную «пьесу в пьесе» об этом убийстве, достаточное доказательство его вины?  Клавдий выбегает из театра, но движим ли он угрызениями совести или им просто овладели отвращение, досада, обида?  Может, у него просто заболел живот?

И наоборот, принимая решение отомстить убийцам в монологе «Быть или не быть», Гамлет действует не только как любящий сын, но и как отец своего народа, его заступник и защитник веры, стремящийся предотвратить неизбежную смуту, к которой приведет незаконный захват власти в государстве новой политической элитой.  Монолог не оставляет сомнений, что в своих действиях Гамлет руководится соображениями не столько личного, сколько общеполитического характера: 

А то кто снес бы униженья века,

Неправду угнетателя, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала!

Соответственно, в замысле норвежца основной «источник беспокойства и предлог / К сумятице и сутолоке в крае», о котором шекспировский Горацио рассказывает в первом действии трагедии, суть незаконный захват власти неизбранными элитами Европы и общеевропейский подлог таких ценностей, как свобода слова, мнения и социальной критики, этими элитами совершенный.  Подобно Гамлету, Брейвик действует, не дожидаясь суда и следствия.  Он и прокурор, и судья, и палач, ибо в созданных злоумышленниками политических условиях «нескорый суд» и «неправда угнетателя» делают ожидание справедливости наивным и нелепым.

  

 

Реален ли повод для действий Брейвика?  Значительно более реален, по моему мнению, чем повод для действий Гамлета, которому, как известно, является привидение, чтобы поведать ему историю преступного заговора, лишившего отца жизни и трона.  А на этой неделе обложка британского еженедельника

Spectator, вышедшего в день теракта в Норвегии, гласит: «Брюссель ненавидят даже бельгийцы».  Ни для кого сегодня не секрет, что европейское «сообщество», созданное за последние тридцать лет в результате умышленно антиконституционных преобразований в каждой из стран в него вступивших, является хладнокровным актом насилия не только над принципом национального суверенитета, но и над принципом европейской демократии, во имя которого этот акт был предпринят. За минувшие тридцать лет «сообщество» превратилось в «сверхгосударство», возглавляемое мультимиллиардной кормушкой наподобие постсоветской и диктующее условия поведения народам Европы, причем условия эти распространяются на длину огурцов и содержание воды в копченой грудинке.  Но что еще более важно, распространяются они и на свободы, хранимые Европой со времен «Карла милостивейшего возвышенного, коронованного Богом, великого властителя-миротворца, правителя Римской империи, милостью Божьей короля франков и лангобардов», в том числе на свободу торговли при помощи полновесного денье и свободу вассала от посягательств централизованной власти.  Подобные пережитки феодализма, кодифицированные и сохраненные, например, в Англии Великой хартией вольностей как незаменимые элементы гражданского общества, и развились со временем в то, что сегодня мы называем свободой. 

Иными словами, есть состав преступления – антиконституционный заговор против граждан, избирателей и налогоплательщиков суверенных государств Европы.  В лице Андерса Брейвика и миллионов менее решительных европейцев, разделяющих его точку зрения на события последних тридцати лет, есть и публичная месть.

Мусульманизация Европы, якобы основной из поводов для мести Брейвика, всего лишь самый из них – как бы сказать? – модный.  На самом деле, главная идея, формирующая манифест норвежца, была заимствована им из эссе «Индустриальное общество и его будущее» Теодора Казинского – Унабомбера, математика польского происхождения, с 1978 г.  по 1995 г. заславшего 16 бомб в американские университеты и судьбами Европы в особенности не озабоченного.  В свое время Унабомбер вынудил «Нью-Йорк Таймс» опубликовать это талантливое и ярко написанное эссе без купюр, откуда Брейвик его и «сдул», как говорили школьники в моем детстве.

 

 

 

Однако именно «исламизация» ныне у всех на устах, более чем свобода слова или даже полновесность евро.  Поэтому вовсе неудивительно, что вчера депутат Европарламента, итальянец от Лиги Севера Марио Боргезио набрался храбрости и сказал, согласно информационному агентству «Новый регион», что идеи норвежского стрелка «просто превосходны».

Европарламентарий заявил, что разделяет позицию Брейвика «по отношению к исламу и его явные обвинения, что Европа сдалась, прежде чем бороться против исламизации». Толерантные коллеги депутата потребовали его отставки.

«В правых газетах только скорбь и сожаление, потому что если они начнут говорить то, что думают, их просто начнут сажать в тюрьму», – рассказывают русские журналисты, живущие в Норвегии». […]

Толерантные европарламентарии – коллеги Боргезио – потребовали отозвать депутата, выразившего мнение, альтернативное мнению большинства.  Никки Синклер, представляющая в Европарламенте Независимую партию Великобритании, назвала позицию итальянского депутата «шокирующей». По ее словам, такое заявление попросту «неприемлемо».  Отставки Боргезио потребовали представители и «левых» партий Европарламента.

 Чем больше людям затыкают рот – как в Норвегии хотят заткнуть рот самому Брейвику, сделав его процесс показательно закрытым, – тем более оправдано поведение новоявленных мстителей за честь и самоопределение Европы, берущих, подобно Гамлету, закон в свои руки.  Разве можно ждать справедливости от законодателей, заинтересованных в несправедливости?  Законности от лицемеров, нарушивших национальный суверенитет, чтобы уткнуться рылом в брюссельскую кормушку?  Истины от транснациональных угнетателей, которым невыгодна свобода слова, потому что их власть зиждется на общепринятой псевдодемократической фикции?

О грядущем на Западе фашизме как истеричной реакции на ущемление демократических свобод и древних привилегий никем не избранными элитами я писал неоднократно.  Припоминаю, что два года тому назад моя первая колонка была о возможности выступления по телевидению лидера одной из ультраправых партий в Великобритании.  С тех пор я приплетал эту тему к чему мог, даже к перипетиям несчастного таксиста, расстрелявшего членов собственной семьи и коллег по таксопарку, и уже совсем недавно приплел ее к эпизоду с несчастным Стросс-Каном.

Эта тема – основная тема современности, и она никуда не уйдет.  Она в стократ важнее недавней истории мусульманизации Европы – или даже той древней истории антисемитизма, что побудила Золя опубликовать свой знаменитый трактат о деле Дрейфуса под заголовком J’accuse, «Обвиняю». Я называю мою колонку J’excuse, «Оправдываю», в память о событиях, столь неожиданно обернувшихся для одного из европейских меньшинств.

 

Потому что сегодня, как и в Веймарской республике, чье лицемерие породило Гитлера, не только меньшинство, незаконно присвоившее власть большинства, должно быть осуждено, но и меньшинство, требующее свободы слова, чтобы это сказать, должно быть оправдано.