Между Сахаровым и Солженицыным

Завтра Сахарову — 90 лет.  

Юбилей великого человека для благодарных потомков — повод для осознаний и обобщений. Для личных знакомых — момент сентиментальных воспоминаний. Для меня эти два взгляда в прошлое сошлись в одной дате 6 мая 1975 года, на пятом году моего знакомства с Сахаровым, когда мы с женой пришли к нему прощаться перед отъездом из СССР.

Сентиментальность вытекала из ощущения прощания навсегда. Мы уезжали на свободу, а АД с Люсей Боннэр оставались в чреве чудовища. Сахаров был тогда главный враг советской власти — Софьи Владимировны, как мы ее называли, — и не был еще защищен Нобелевской премией. В отличие от лауреата Солженицына, которого незадолго перед этим выслали из СССР, Сахарова, скорее всего, должны были посадить. Во всяком случае, у меня было именно такое предчувствие. Его надпись на подаренной в тот вечер фотографии с «пожеланиями счастья в новой жизни» ощущалась почти как послание из «глубины сибирских руд».

Осознание же всемирно-исторического значения Сахарова у меня тоже укоренилось в том разговоре. Именно тогда до меня, молодого еще человека, дошла суть мировоззрения Сахарова, причем произошло это как бы «от противного». Ибо одновременно состоялось ниспровержение моего предыдущего кумира Солженицына и возвышение Сахарова на освободившийся пьедестал.

Поводом послужила только что вышедшая в Париже книжка Солженицына «Бодался теленок с дубом».

Я получил свежеизданного «Теленка» за пару недель до этого  и проглотил за одну ночь. Это была последняя прочитанная мной в России книга — самая противоречивая из всех, что мне довелось читать. «Теленок» — персональный дневник пророка, одержимого своей миссией настолько, что у него выключился инстинкт самосохранения. Читая «Теленка», понимаешь, как крутились винтики в голове у Прометея, Христа, Джордано Бруно. Бросив перчатку Софье Владимировне от имени миллионов безымянных жертв Гулага, Солженицын ощущал свою миссию с той же силой, что и великие мученики истории, был сделан из того же теста. И если бы он погиб в этой схватке (на что было немало шансов), оставив человечеству свои потрясающие свидетельства, то, конечно, вошел бы в этот звездный ряд.

Но он не погиб, а получил заслуженную, но от этого не менее комфортную Нобелевскую премию, и вместо лефортовской  камеры, к которой готовился, попал в шоколадный Цюрих. Вопрос: что происходит со вчерашним кандидатом на крест или на костер, когда он неожиданно оказывается в числе богатых и знаменитых мира сего, становится объектом светской хроники — эдаким Jesus Christ Superstar? Сохраняются ли за ним прерогативы мученика, если по независящим от него причинам жертва не состоялась? Представьте себе Иисуса Христа в бабочке и смокинге на нобелевской церемонии.

Так я и воспринял его новую книгу: совершив великий труд и великий подвиг, он отделался легким испугом, а потом написал евангелие о самом себе. Его трагическая история вошла в диссонанс с хеппи-эндом. Его мессианский тон резал слух, а его пафос, не подтвержденный персональной жертвой, вызывал раздражение. От чтения «Теленка» у меня осталось ощущение авторской гордыни, олимпийского самовосхваленияи полного презрения ко всем, кто не разделяет его взглядов.

Среди тех, кто не разделял взглядов Солженицына, оказался и Сахаров, и ему в «Теленке» досталось по полной программе, причем таким хитрым способом, что сразу и не поймешь, почему персонаж, которому Солженицын поначалу не скупится на похвалы, чуть ли не объясняется в любви, к концу книги выглядит весьма нелестно, почти комично.

Сахаров был представлен в «Теленке» как бессловесный инструмент в руках Люси Боннэр, которая выведена искусным манипулятором, сбившим наивного и доверчивого мужа с пути истинного; и все якобы из-за того, что у нее свой интерес — организовать отъезд собственных детей в Америку, а заодно и сманить туда Сахарова. Обвинив Сахарова в тайном намерении эмигрировать, Солженицын объявил его выступления в поддержку свободы эмиграции предательством, малодушием, бегством с поля боя — в общем, большим грехом, который еще можно простить евреям, «чужим России», но никак не истинно русскому человеку. 

До этого момента Солженицын был для меня выше критики, его отчаянная отвага затмевала всех, даже Сахарова. 

Но нападки на Люсю, тривиализация Сахарова, обвинение евреев-отказников в том, что они скоррумпировали доверчивого академика, весь высокомерный стиль «Теленка» — это было слишком! Особенно потому, что примерно то же самое писала советская пресса: мол, наивный Сахаров попал под влияние демонической жены-сионистки. Как он может осуждать людей, которые рвутся из тюрьмы на свободу? Как он может публиковать такие вещи из  благополучного Цюриха, когда Сахаров сидит в московской квартире, обложенный со всех сторон КГБ? Это был нож в спину. Неужели человеком настолько овладела мания величия, что он потерял чувство ответственности по отношению ко всем остальным?

В общем, я ехал прощаться к Сахарову под тяжелым впечатлением от только что прочитанного «Теленка». В голове у меня была каша. Скандал, возникший между двумя главными противниками режима, будет только на пользу этому режиму, думал я. Приехав, я спросил: «Андрей Дмитриевич, тут Солженицын написал, что вы в прошлом году будто бы собирались эмигрировать и даже говорили ему об этом?»

— Это неправда, — сказал Сахаров. — И это следует дезавуировать. Но главное не в этом, а в различии наших мировоззрений.

Меня поразило его спокойствие. Он думал не об обидах, а о сути вопроса, о чистоте идеи. Присутствовавшая при этом Люся начала было высказываться о Солженицыне, скажем так, нелицеприятно. Но Сахаров ее остановил. Он сказал, что считает ниже своего достоинства отвечать на обвинения, пусть и несправедливые, относительно своей мотивации. Вместо этого за несколько минут он изложил свой взгляд на вещи, который, будучи окрашенным драматизмом прощания, стал для меня как бы напутствием. Оттуда и пошло ощущение, что именно в тот вечер Сахаров стал для меня настоящим гуру, а не просто умным и смелым человеком.

Для тех, кто не знает, о чем идет речь, приведу две цитаты из первоисточников.

Солженицын:

…Тысячу лет жила Россия с авторитарным строем, и к началу ХХ века еще весьма сохраняла и физическое и духовное здоровье народа. ... Русская интеллигенция, больше столетия все силы клавшая на борьбу с авторитарным строем, — чего же добилась огромными потерями и для себя и для простого народа? Обратного конечного результата…Так, может быть, следует признать, что для России этот путь неверен или преждевременен? Может быть, на обозримое будущее, хотим мы этого или не хотим, назначим так или не назначим, России все равно сужден авторитарный строй? Может быть, только к нему она сегодня созрела?… Невыносима не авторитарность — невыносимы произвол и беззаконие...  Пусть авторитарный строй — но основанный не на «классовой ненависти» неисчерпаемой, а на человеколюбии…

Сегодня мы отмечаем юбилей не только человека, но и его идеи. Оглядываясь вокруг, диву даешься, насколько он оказался прав!